Сколько пустых идолов по Москве для темных сил нашим веком приготовлено. А те, что лежат бронзовыми бревнами в траве возле Центрального Дома Художника, еще страшней.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Пришел ко мне человек со слоновьим хоботом и говорил гундосо.
Я когда открыл дверь, просто не поверил своим глазам: стоит на лестничной площадке прилично одетый, в плаще, какой галстук - не заметил (хобот впереди болтался), но галстук был.
- Я вам звонил. У меня поручение к вам, господин Сперанский.
Особенно "господин" - гнусаво и невнятно - в нос, в хобот, я бы сказал, по-японски, если бы был в этом уверен. Я сразу понял (сердце екнуло) - от Тамары. Значит, она мне не приснилась. Был Сингапур, был.
- Да, да, очень приятно познакомиться. Проходите, пожалуйста, - делаю вид, что не замечаю, что это обыкновенно, чтобы впереди хобот висел.
- А мне, говорит, как приятно, просто выразить вам не умею.
Снял он плащ. Достал большой платок и - громко и гулко высморкался в хобот. Как в трубу.
- Климат в России неблагоприятен, весьма. Простите, может быть, я не так сказал…
- Что вы! Вы отлично говорите по-русски.
- Это вы из любезности. Все так говорят, - а сам выкладывает на стол большой плотный конверт, на котором почерком Тамары написан адрес и моя фамилия. - Вот вам конверт, господин Сперанский. Можете звать меня Элеф. Не Алеф, а Элеф.
- Спасибо, спасибо, - говорю, - господин Элеф, не стоило беспокоиться.
- Нет, извините меня, господин Сперанский, стоило беспокоиться, - и достает из кармана маленькую пеструю коробочку, перевязанную золотой ленточкой.
- Спасибо, спасибо.
- Пожалуйста, пожалуйста, - серые веки, и хобот скромно опустил, ждет, когда я коробочку распакую и письмо прочту. И что при этом воскликну.
А я ничего этого делать не спешу. Наоборот, верчу коробочку в руках и расспрашиваю: - Как она там?
- Очень хорошо. Travel - путешествует, по-вашему, по-русски.
- По монастырям с белой миской?
- И по монастырям.
- Как же она живет? Неужели милостыней?
- На Востоке короли с мисками тоже ходят. Для спасения души, так у вас говорят? Рама Пятый ходил. И последний принц - тоже.
- Кто-нибудь о ней заботится? Помогает?
- Мы о ней заботимся. И помогаем.
- Кто это вы, простите?
- По-китайски это не сложно, господин Сперанский. На русский тоже можно перевести: Общество Учеников Будды Тринадцатых После Свиньи.
- Как же это все понимать?
- Вы знаете, господин Сперанский, в свое время, когда Будда ходил по земле, поклониться ему пришли разные звери. Первой пришла Мышь, затем - Бык, Тигр и так далее, последней пришла Свинья. Всего 12.
- Знаю, говорю, я сам в год Дракона родился.
- Вы - мифическое существо, господин Сперанский.
- Но почему все же "После Свиньи"?
- А после Свиньи был еще один, тринадцатый, об этом предания, господин Сперанский, молчат. Но был.
- Кто же это, просветите меня?
- Феномен. Тогда это был тот, кого древние греки называли фавном, а христиане - сатаной. Человек с рогами и копытами. Но были разные феномены - и такие, как я. Вы обратили на меня внимание?
- Да, - отвечаю, - я обратил внимание, - а сам подумал: "Нельзя не обратить. И как ты по свету ходишь?"
- Со временем нас стало много. Мы все буддисты. Мы объединились и помогаем друг другу.
- А причем же здесь моя Тамара?
- Она тоже феномен.
- Никакого поросячьего хвостика я у нее не обнаружил. И копыт - тоже.
- Поверьте мне, господин Сперанский, она - чудо. У нее глаза, унаследованные от иранской газели.
- Увы, я в них смотрелся когда-то.
- И вы тоже, господин Сперанский, феномен.
- Мутант?
- Мутант, но в хорошую сторону. Сейчас все больше на Земле таких, как вы, господин Сперанский.
- А поподробнее не расскажете, господин Элеф?
Гость посмотрел на часы - нет, не слоновая нога, волосатая ручища.
- В конверте фотографии для вас, - коротко ответил он. - У меня лекция в РГГУ, простите.
Поднялся и откланялся.
- До встречи, господин Сперанский. Обязательно, до встречи. Всего хорошего.
Я даже остановить его не сообразил, угостить. Чем прикажете угощать человека со слоновьим хоботом поперек лица? Водкой? Или они все только саке пьют? Саке у меня в буфете нет и не было никогда. Тем более у него лекция в РГГУ. А говорит, как шпион в кино.
И остался я один с письмом и коробочкой в пустой квартире. Рассказать кому, не поверит. И как он такой по московским улицам ходит? Шарф у него полосатый на шее. Наверно, воротник плаща поднимет и в шарф свой хобот заматывает, чтобы в глаза не бросалось. А на лекции говорит простуженным голосом. Студенты и не к тому привыкли. Пришел феномен, ушел. Как во сне.
Но письмо и коробочка - вот они, на столе.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Сегодня на работе, присели мы кофе попить, передохнуть - надоели больные с своими жалобами - Галина Петровна меня и спрашивает:
- Как муж? Не пьет, не колется, не терзает?
- Не пьет, слава Богу, и не колется. И таблеток уже не требует, - и вздохнула, не удержалась.
- Значит, терзает женскую душу, - сказала мудрая Галина Петровна.
- Кто-то у него есть, девочки. Он насчет этого быстрый.
- Уходит?
- На любовницу нужно время, - вмешалась Настенька, медсестричка. Я только поглядела на нее: эта знает.
- Я занята, и сегодня на курсы повышения квалификации иду. А прошлую неделю к маме ездила, как он там без меня, не уверена, как проверишь?
- В карманах пошарь, незаметно. Есть презервативы и деньги, значит гуляет от тебя на стороне. Иначе зачем они ему? - рассудила мудрая Галина Петровна.
- Нет, этого позволить я себе не могу - в карманах шарить. Мужик взбрыкнет и прав будет, - решительно заключила я. - Спрошу напрямик.
- Что он, враг сам себе, - хмыкнула Настенька, - чтобы признаваться?
- Лучше бы таблетки жевал! - откровенно сказала я. - Ждал бы их каждый день. Я бы ему приносила. Как лошадке - краюху с солью. Никуда бы от меня не делся, малыш.
- С ума сошла! - рассердилась мудрая Галина. - Мужика, чтобы удержать при себе, на иглу посадить готова!
- И посажу, если надо будет, - усмехнулась я. - Шучу, шучу, девочки. Вернусь, поговорю. А завтра приходите пораньше, все доложу, как на духу.
- Если у него это серьезно, дай на самом деле таблеток, ты знаешь каких, и без разговоров тащи его в постель, - засмеялась мудрая Галина Петровна.
Надо сказать, мои сослуживицы все про меня знают, а я про них. Такая дружная у нас кардиология. И все красивые, высокие, стройные - на всю поликлинику славимся. Честное слово, то на одни курсы нас тянут, то на другие направляют. Старики профессора тоже неравнодушны. Тем более обидно, муж молчит, он у меня странный бывает. И хлопотно мне с ним. Кажется, прошла трудная полоса. Все равно неспокойно.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Пришла вечером поздно, в квартире - отсутствие его, я это всегда чувствую, пусто - и шорохи, даже скрип форточки пугает. В никелированном кофейнике вода греется, люблю я в нем отражаться - лицо длинное, худощавое, брови черные, будто не мое. Но что-то еще постороннее на письменном столе - розовый прямоугольник. Посмотрела, конверт: крупным уверенным почерком наш адрес и фамилия, внутри твердая бумага, вытрясла несколько цветных фотографий - полароид. И везде эта женщина в желтом, худая, стриженая, как арестантка. Конвоя нигде не видно, наоборот - сзади храмы с драконами, горы, поросшие красивыми деревьями, пальмы. В общем - ботанический сад, Индия, может быть, Вьетнам. Странно мне стало. Вся оцепенела, замерла.
Будто сплю наяву - и все вокруг такое ватное, вязкое.
Смотрит на меня эта фотография на фоне гор и, губами не шевеля, произносит: "Не забудь фикус на кухне, он полива требует. А кактусы наши на подоконник, на солнце переставь. Поняла?"
"Ты-то какое отношение к моему фикусу имеешь? Что раскомандовалась?" - отвечаю мысленно.
"Потому что я в этой квартире жила, и много лет, имей в виду".
"Врешь, и фотография твоя не краснеет! - возмутилась я. - Я здесь всегда жила, и Андрей."
"Это теперь так устроилось, что ты здесь давно живешь, - будто бы говорит стриженая. - А если бы я вернулась, тебя бы тут как не было никогда."
Смешно мне стало от такой наглости. "Куда бы я девалась?"
"А туда, думаю, где прежде обитала. И казалось бы тебе, что так всегда и было".
"Нахалка, я еще знаешь, когда с ним жила!"
"Это по другой версии. Это я виновата, что сдвиг в твоей жизни произошел. Вот уйдет он ко мне, и снова ты с прежним мужем жить будешь, уж не знаю с кем. И будет тебе казаться, что так всегда и было. Ты же нормальная красивая женщина. Тебе же лучше, может быть, там и дети у тебя есть".
Надоело мне слушать эту галиматью. Скинула с себя оцепенение, перевернула открытки, кверху изнанкой бросила. А там, смотрю, написано: "Андрею любимому. Решил вернуться, запомни путь - через экспозицию, ключ - три обезьянки…" И какие-то цифры, телефон, похоже. Такая меня злость разобрала, не помня себя, разорвала все фотокарточки на мелкие клочки. На кухню отнесла и в мусоропровод бросила. Все! Нету тебя! И никогда не было здесь, поняла?
Ключ в двери поворачивается. Чего испугалась, дура?
Вошел припозднившийся Андрей, в редакции сидел. Они всегда так, то днями не ходят, то за полночь сидят, над материалом.
Сказал, что там поужинал и сразу - к письменному столу. Ящиками подвигал и - ко мне: где большой конверт?
Я руки на груди сложила, и такое во мне враждебное к нему поднялось.
- Какой конверт, Андрюша?
- Большой, розовый, с фотографиями, вот здесь лежал, - по столу хлопает.
- Никакого конверта я не видела.
- Не мог же он сам уйти!
- Это по твоей версии не мог, - подмывает ему наперекор, - а по моей версии в форточку улетел.
- Выбросила! Дура волоокая! - побелел даже весь. - Куда дела? К тебе это отношения не имеет!
- Вот что я тебе скажу, Андрюша. Жила я здесь больше десяти лет и жить буду. Развестись хочешь, уходи. Но чтоб больше - никаких стриженых уголовниц! Даже фотографий чтоб не было!
- И адрес, и код, и телефон! А… все равно не поймешь! - и рукой махнул. - Хорошо, что ключ сохранился.
И тут я увидела. На стопке книг три нефритовых фигурки сидят - обезьянки. Он тут же схватил и в ящик на ключ запер. Жалко, не заметила прежде, а то бы вместе со всем в мусоропровод спустила. Ночью проснулся, хотел меня обнять. Почувствовала, спиной к нему повернулась, да не спиной - задом. Права была мудрая Галина Петровна.
Снились мне китайские храмы с воздетыми к небу кровлями, с изогнутыми коньками-дракончиками.
Будто я - в вестибюле элегантного отеля. Ко входу подкатывают блестящие обтекаемые машины.
В раскрытый багажник лилового длиннозеркального кадиллака служащие в униформе ставят золотые подносы, сосуды, чаши, шкатулки.
Посыльные в светло-зеленых и желтых униформах неторопливо поспешают, поднимаются на лифтах, разносят по номерам напитки.
Стены коридора обиты желтой тисненой кожей. Номер прохладный, прекрасно обставленный полированной мебелью. В туалете и ванной мрамор серый с белыми прожилками, вода голубая. И всюду длинные белые каллы. "Это потому, что они с моим именем рифмуются!" - радостно думаю я. И так мне хорошо! Звонит белый телефон.
- Я жду тебя в баре, дорогая, - воркует в трубке такой бархатный мужской голос, за ним брезжит белый блейзер, сердце мое сладко замирает. Наскоро взглянув на себя в зеркало - элегантна! - спускаюсь вниз.
Навстречу полный индиец в зеленой чалме несет большую голубую куклу в человеческий рост, кисея, множество побрякушек.
- Свадьба кончилась! - жизнерадостно объявляет всем.
И тут, к ужасу моему, в кукле я узнаю себя. Как в зеркале. Куда меня несут? Вы не смеете! Меня ждет в баре мой самый, самый! Но меня складывают - ноги к животу и суют в темноту багажника. Сверху валятся сумки, шуба. Багажник захлопывается, и в полной тьме меня везут куда-то, куда я совершенно не хочу.
А в Сингапуре я и не бывала. Что мне Сингапур!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В редакции у себя нефритовых обезьянок в одном куске камня на стол поставил и стал рассматривать. Одна глаза закрыла руками, другая уши зажала, третья - рот. Гляжу на них и думаю, зачем она мне их прислала? Ключ? А как им воспользоваться? Нет, не она прислала, они. И посол явился с хоботом недаром. С хоботом и с инструкциями. Жалко, выбросила конверт. А если самому догадаться?
Не слышу, не вижу, не говорю - идеальное состояние человека. И чем дольше смотрю на обезьянок, тем свободней себя чувствую. И тут начались чудеса.
Лежал на столе иллюстрированный журнал, причем раскрытый прямо на середине. Со страницы улыбалась знакомая красавица в ярких красках.
Вероника Кастро была вынуждена на некоторое время прервать работу в телесериале "Мексиканская Роза", попав на операционный стол в связи с обострением язвенной болезни. Врачи сделали все, что надо, и актриса вернулась? на съемочную площадку. Энтузиазма ей не занимать: Вероника снимается после годичного перерыва, полностью отданного работе в театре. К тому же ей не хотелось бы? подводить своего брата Хосе Альберто Кастро, продюсера "Мексиканской Розы".
Такое вот семейное? предприятие в сфере телебизнеса.
Статья как статья, но знаки вопроса, поставленные как бы случайно, выглядели подозрительно. О чем они спрашивают? И само собой сложилось. Хочу ли я вернуться к своей жене? Семейное ли это предприятие, мое возвращение?
Пока я решал этот вопрос, за столом напротив появился Сергей. Он кивнул мне и хотел было углубиться в свои записи, но тут взгляд его остановился на трех обезьянках. Так на них и замер - и просветлел необычно. Сергей достал из потрепанного портфеля бутылку водки, только для этого он портфель и носил, налил полстакана мне и себе.
- С добрым утром, - сказал он и выпил.
- А работа?
- Работа - не волк, - и выпил еще. - Ну, как у тебя дела? Статью у себя списал? - при этом он не сводил взгляда с куска нефрита. - Устроим утренний загул.
Признаться, я и сам был не прочь уйти от своих назойливых мыслей.
- Может быть, нам Наташе позвонить?
Наташа работала в секретариате, она была любовницей нашего главного - высокого, смуглого и с решительным носом, как-то они устраивались здесь же, по вечерам. При всем том бросала на нас откровенные взоры.
Через некоторое время мы пили втроем, Наташа плотно сидела у меня на коленях и обещала, что не обидит и Сергея. Хоть и не вполне круглое, лицо его разрумянилось, честное слово, как сковорода.
Сковородка, на которой жарились сардельки, скворчала-ворчала:
- Не люблю я тебя, Андрей. Дружу с тобой сколько лет и не люблю, прямо признаюсь. Думай обо мне, что хочешь. А почему не люблю я тебя? Потому не люблю, что похож ты на меня, как две капли воды, только постарше. И я каждый день вижу, какая перспектива меня ожидает. Ты - неудачник, и не понимаешь этого. Ты манкируешь, есть такое старинное слово, работой, в редакции висишь на волоске. Ты постоянно говоришь, что пишешь, но признайся, ты уже давно не пишешь и не способен ничего написать!.. Впрочем, как и я…
Живая тумба вдавила себя между моих колен.
- А я люблю тебя, Андрей. Добрый ты человек, и не такая тебе жена нужна. Тебе нужна интеллектуалка и сексапилка, а не эта корова Алла. Ты уж прости мою прямоту. А вообще, ребята, я всех вас люблю, кроме этого носатого. И сейчас мы устроим представление всем на удивление.
Тумба перестала меня давить, слезла с моих колен и, стоя спиной к двери, стала снимать кофту, затем расстегивать блузку.
- Наташа, прекрати. Сейчас будет планерка. Тебя уже ищут, - напрасно взывал я к ней.
Сковородка, между тем, продолжала свое скворчание:
- Не люблю. Мы - лишние люди, оказались совсем не лишними для конца века. Нас развратил развал империи, мы развратили свое перо и вписались в общее ерничество, в голове у нас - куча цитат, раньше это называли: эрудиция, компиляция, плагиат, а теперь все называется постмодернизмом. Имя новое, глупость старая. Не стихи, а текст. Не текст, а говно… вот почему я тебя не люблю, дружище. А ты, блядь, иди ко мне и люби меня прямо на столе, как своего носатого.
Я молил бога, чтобы никто не вошел. Груди у Наташи были что надо. Невольно опустил глаза. В журнале на фотографии улыбалась Наташа. А Вероника Кастро резво прыгнула ко мне на колени и, увидев нефритовых обезьянок, быстро схватила их, я не успел ее остановить. Прямо сказать, не решился, потому что на коленях у меня парила звезда киносериала, обольстительно хлопали длинные ресницы и от пушистых волос ее пахло совсем не Наташей.
- Какие хорошенькие мартышки! Ладно, молчу, никого не слушаю и глаза закрыла, - Вероника Кастро зажмурилась, как от сильного света юпитеров и кокетливо выпятила губы. - Подари их мне! Подари, не жадничай, Андрео! Я буду на них смотреть и думать о тебе.
Ну как тут было устоять!
Дверь скрипнула, и в кабинет заглянул главный. Он смотрел на полураздетую звезду, и на птичьем лице была написана растерянность. Он стал похож на испуганного аиста.
- А, вот ты где…
Затем аист увидел трех обезьянок, которых преступница поспешно положила на стол, и взгляд его затвердел, как у хищной птицы.
- Наташа, сейчас же приведи себя в порядок.
Вероника Кастро на глазах становилась Наташей, та, прикрывая груди, путаясь в лифчике, быстро оделась и выскочила за дверь. Видимо, боялась его ужасно.
- А вы постоянно нарушаете трудовую дисциплину, просто не ходите в редакцию, не уважаете всех нас. ("Только тебя"). Я поставлю о вас вопрос. (Он продолжал смотреть на обезьянок и стал нести совсем несуразное). Приносите в кабинет предметы, которые развращают сотрудников. Торчите тут, пьянствуете, вам надо быть совсем в другом месте! Да я вообще вас вижу впервые! Откуда вы такой взялись? Предъявите ваш пропуск.
Главный спрятал мой пропуск в грудной карман пиджака, боковым зрением я заметил, что Сергей успел опустить бутылку и стаканы под стол и с преданным видом созерцает начальство. Коршун - злой колдун когтил добычу:
- Отныне вы уволены. И память о вас будет вычеркнута из анналов издательства.
Оборотень зашагал из кабинета. Сергей посмотрел на меня, как на пустое место. Он достал из ящика вишневый гребешок и зеркальце, долго приводил в порядок свою прическу - назад и наискосок. Затем почесал в паху, как-то нелепо, через джинсы, торцом того же гребешка. Меня здесь явно не существовало.
Аргентинский актер Хорхе Мартинес, знакомый нам по "Мануэле", переживает идиллический период: вместе со своей женой, актрисой Алехандрой Гавиланес он купил виллу в окрестностях Буэнос-Айреса и настолько полюбил свою "фазенду", что старается покидать ее только в исключительных случаях. Сейчас они строят планы о совместных съемках в очередном телесериале. Может быть, снимут его прямо дома?