Нетрудно заметить, что этими мыслями Тепчилин вполне сходен с Желдаковым. Да и многим другим тоже. Это в литературе неправильно. Если один толстый, то другой тонкий, если один брюнет, другой блондин, если один флегматичный добряк, то второй желчный злобяга. Но, увы, в жизни сплошь и рядом не так. В жизни может в одном месте сойтись удивительное количество похожих и даже одинаковых людей, братьев по духу или по отсутствию его, это уж у кого как.
Тепчилин удивлялся, почему пассажиры не понимают, что надо сидеть, молчать и не раздражать. Люди сбежали из тюрьмы. Как они попали туда, дело прошлое и не наше. Но они на все готовы, и это надо учитывать. Вел бы себя Тепчилин на их месте так же? Конечно. И все бы так вели.
И, когда Маховец и Притулов после разговора с Натальей шагнули к нему, у него был готов спокойный и взвешенный отчет:
- Работаю на стройках, материал потаскиваю. Все потаскивают. У кого ремонт, у кого дача.
- Святое дело! - одобрил Маховец. - Это еще с советского времени у нас повелось. На сколько наворовал? В смысле срока?
- Года на два.
- Ну и получи, - сказал ему Маховец почти по-дружески.
Притулов, продолжавший игру в проницательность, заглянул в глаза Тепчилина, но ничего там, кроме правды, не увидел.
Меж тем Тепчилин был самым настоящим убийцей, но настолько этого не осознавал, что даже не вспомнил.
У него имеется очень хорошая и разумная черта: он считает, что обо всем можно договориться. Но если уж договоришься, будь добр, держи слово. С Варей, например, когда приедет, Анатолий первые дни насыщается половыми отношениями как попало, но через несколько дней просит пойти ему навстречу и, как он выражается, ибо не знает других выражений, "дать ему раком". Варя очень почему-то не любит этой позиции. Но все же соглашается, заставив его несколько раз сходить в магазин и на рынок, сделать что-то по дому. Ну, а после этого, дескать, ладно. В пятницу.
И настала такая пятница. С утра было очень жарко, солнце пекло в окна, выходившие на восточную сторону, Тепчилин налил трехлитровую банку воды, поставил в холодильник и время от времени доставал и пил прямо из банки, обливаясь и радуясь прохладе. Смотрел по телевизору разные передачи, удивляясь, как всегда, обилию выступающих там идиотов. К вечеру стало прохладнее. Жена пришла с работы. Тепчилин поглядывал на нее ласково. Она отводила глаза. Тепчилин распалялся. Но он знал, что до темноты Варю не упросишь. Она дождется хотя бы густых сумерек и задернет плотные шторы, которые, быть может, специально купила на такой случай. Тепчилин не в претензии, общие контуры он все равно видит, а больше и не надо, потому что при ярком свете вечно на глаза попадется не то, что хочется рассматривать. И вот настали сумерки. Тепчилин встал с кресла. Варя, лицом серее этих сумерек, сказала:
- Толя, ты прости. Мне старуха одна сказала: сегодня нельзя.
- Какая старуха? - улыбался, не веря такой подлости, Анатолий.
- Ну, одна, у нас там. Она верующая и понимающая. И мне все объясняет. Нельзя.
- Ты, что ли, в церковь ходить начала?
- Хожу. А давай завтра вместе пойдем?
- Может, и пойдем, - не стал отпираться Тепчилин, помня, что церковь - это нравственно. - Но ты же обещала.
- Завтра, Толя.
- Нет, постой. Ты обещала или нет?
- Я тогда не знала.
- Меня не колышет, знала ты или нет! Ты по-человечески мне скажи, а не гавкай, как собака, одно и то же: обещала или нет?
- Ну, обещала.
- Тогда в чем дело?
- Нельзя, Толя.
- Да почему нельзя? - злился все больше Тепчилин. - Вот я, почти готов, вот ты - только раздеться, вот постель - почему нельзя? Кто мешает?
- Бог, - ответила Варя.
- Кто?!
Тепчилин очень удивился. Бог никогда еще не возникал в его жизни с такой ошеломительной реальностью. Он вообще Бога не понимал и, пожалуй, в него не верил. Церковь уважал и считал ее полезной - она помогает людям заняться чем-то спокойным, ни для кого не обидным. Все лучше, чем водку пить. Тут у него было, как это часто случается у безликих и серых людей, абсолютно оригинальное мнение. Большинство-то как раз считают, что где-то какой-то Бог есть, а вот всякие религии - только морока и раздор, путают людей, путаются друг у друга под ногами и никак внятно не могут объяснить, почему люди, верящие в Бога так-то, попадут в рай, а верящие в Него же по-другому, в рай не попадут, как бы ни старались. А Тепчилин, считая Бога выдумкой, выгодной людям, ценил и уважал эту выдумку: заставляет если не всех, то хотя бы некоторых иметь совесть.
И если бы у Вари хватило догадки сказать, что запрещает церковь, а не Бог, Тепчилин, возможно, еще смирился бы, хотя тоже не факт, а вмешательство того, кого и на свете-то нет, его возмутило.
Он разозлился, выпил водки и полез на Варю.
Та яростно сопротивлялась - будто первохристианка, сравнил бы Тепчилин, если бы когда-нибудь слышал о первохристианах.
Пришлось ее ударить. Она потеряла сознание и уже не мешала. Зато никак не держалась в требуемой позиции.
Но как только завозилась, замычала, застонала, приходя в себя, Тепчилин тут же поставил ее нужным образом и исполнил задуманное.
А убийство случилось на стройке. Тепчилин работал на одиннадцатом этаже, увидел, как молодой напарник Ильдар собирается вниз, и попросил его купить бутылку воды. Денег дал. Ильдар ушел и исчез на целый час. Трепался, наверное, с уличными девушками. А потом вернулся с сигаретами - за ними и спускался. А воду забыл. Анатолий очень обиделся.
- Не хотел принести, не обещал бы, - сказал он.
- Да забыл просто!
- Не хотел бы, не брал бы денег, - гнул свое Анатолий. - А ты денег взял. Смеешься надо мной.
- Да возьми ты свои деньги! - Ильдар швырнул ему пару мелких бумажек.
- Я тебе сейчас кину, - сказал Тепчилин. - Я сейчас тебе так кину!
И бросил в Ильдара куском засохшей штукатурки. Потом металлическим прутом.
Не попал - да не очень и хотел.
Но Ильдар напугался, бегал у края и кричал: - Хорош, хватит, схожу я тебе за твоей водой! И оступился по неопытности, не чувствуя расстояния до края (Анатолий его всегда чует - даже спиной). И упал.
Было, как положено, следствие. Все подтвердили, что отношения Анатолия и Ильдара складывались спокойно, приятельски. Молодой следователь, жаждавший эффектного расследования, даже проверил Тепчилина на детекторе лжи, задавая дурацкие вопросы: "Сейчас лето?", "Вы любите мороженое?", "Лед холодный?", "Вы любите собак?", "Сегодня двадцать шестое?", "Вы убили Ильдара?"
Тепчилин ответил: "Нет!" - и аппарат "Полиграф" не зафиксировал вранья, потому что он ведь и в самом деле не убивал Ильдара. И никогда не чувствовал, что убил, хотя жалел веселого и добродушного паренька. Конечно, юридически, если бы докопались, происшествие могло сойти за преступление, но Анатолия это не смущало и не волновало. Юридически все можно доказать.
00.45
Авдотьинка - Шашня
Самозванные судьи хотел пройти мимо Татьяны Борисовны Лыткаревой, но она их сама остановила:
- Куда это вы? А меня судить?
- Неужто и вы, бабушка, нагрешили?
- Да, - твердо ответила Лыткарева. - Родила такого же сволоча, как вы.
Ей не так просто это было выговорить вслух, но она хотела это выговорить. Глядя на то, что происходит в автобусе, ужасаясь, боясь, переживая, она все сравнивала с сыном - и первые часы ей казалось, что вот именно от таких подлецов он и пострадал, они его и сманили.
При этом она не могла отвести от них глаз - о чем-то догадывалась и никак не могла догадаться.
И вдруг поняла: она видит сына в словах Маховца, в повадках Притулова, в веселости Петра, в невинной жестокости Личкина и даже в хмурости замкнувшегося Федорова, отделившего себя от всех. Она видит сына - и всегда видела его таким, только не хотела себе в этом сознаться. Не его сманили, он сам сманит кого угодно (Лыткарева вспомнила, как не могла ему отказать, если он начинал убедительно просить выпивки или денег), он там хозяйствует и чувствует себя свободно, в этой воровской и поножовочной жизни, он сам кого-нибудь вот так же, как эти, мучает.
У них была игра, когда сын был маленьким: мать называла его в третьем лице. Неизвестно почему. Просто нравилось.
- И чего он хочет? - спрашивала мать сына.
- Пить хочет.
И так привык, что сам подходил и говорил:
- Он пить хочет.
Или:
- Он гулять хочет.
И долго это сохранялось, в добрые свои минуты сын, уходя, улыбался и говорил матери:
- Он гулять пошел! - напоминая ей о том, что было. И на сердце у нее теплело на весь вечер - до его прихода.
У Лыткаревой было хорошее, доброе детство, и сыну она постаралась устроить такое же. Поэтому ей казалось, что в детстве вообще все хорошие и нормальные, а взрослая жизнь - это болезнь, которой заболевают после детства и не могут уже вылечиться до самой смерти.
А вот теперь подумалось: нет, не болезнь. Выбор человек такой сделал. Как вот эти. И она сыну помогла. Хоть и старалась от всего оберечь, а помогла. Чем - непонятно. Значит уже тем, что родила.
О чем она и сказала.
- Значит, сидит сынок? - спросил Маховец, как спросил бы родную мать, если бы любил ее.
- Сидит. И вам надо сидеть, а не людей пугать.
Притулов обиделся:
- Мать, ты не нарывайся. А то так напугаю.
- Не трогай ее! - раздался голос.
Притулов обернулся.
Федоров стоял во весь рост и глядел на него.
- Чего? - как бы не расслышал Притулов.
- Не трогай, я сказал!
- Он сказал! - передразнил Притулов.
Но Маховец дружески положил руку ему на плечо.
- Товарищ прав. Нам лишней жестокости не надо. Мы ведь чего хотим? Доказать, что все могут сидеть в тюрьме.
- Уже доказали! - крикнул Федоров.
Притулов и Маховец переглянулись и пошли дальше.
Они, люди опытные, поняли, что Федоров - в том состоянии, свойственном слабым людям, когда они устают от своей слабости и готовы переть на рожон. И решили не ускорять событий.
И ведь угадали: действительно, Федоров смертельно устал сидеть и ждать, что будет дальше. Ему хотелось скорее - все равно чего.
Но они сбили его настроение.
И он опять сел. Ждать.
00.50
Авдотьинка - Шашня
Веселый Димон был готов к вопросам.
- Обкуренный? - определил Маховец.
- Есть немного, - не отрицал Димон. - Могу поделиться.
- Не увлекаемся, - ответил Маховец за себя и за Притулова. - За что срок получать будем?
- У, много чего! - охотно ответил Димон. - Дурь денег стоит, а денег сроду нет. Надо добывать. По-разному, само собой.
- Не сидел?
- Нет пока, обходилось, - сказал Димон, как бы даже удивляясь такой нелепице.
Он действительно считал себя очень везучим человеком.
А в жизни любил движение, как тот мельник, о котором он никогда не слышал. Обожал ходить в школу, но не учиться, а - общаться. Разговаривать, смеяться, баловаться. После школы, наскоро сделав уроки, бежал к друзьям. Он сам не умел, не любил и не хотел делать что-то целенаправленное, но ему очень нравилось примыкать к чьим-то занятиям. Идут в кино - и он с удовольствием идет в кино. Сидят дома и пьют пиво - и он пьет. И все ему казалось хорошо. Утро хорошо тем, что просыпаешься. Среди друзей хорошо, потому что какие-то разговоры все время, а он очень любит слушать. Слушает и смеется. Его все любили за это. Потом появилась трава, и все стало окончательно прекрасно, жизнь приобрела смысл раз и навсегда. Есть трава - блаженствуешь и ни о чем не думаешь, нет травы - ищешь траву. Появились товарищи по странствиям, возникли промежуточные цели: сесть на такую-то электричку и поехать туда, где, рассказывают, живут приятные люди, готовые поделиться. Вписался к ним, пожил какое-то время, поехал дальше. Понравилась девушка, начал действовать. Она ответила взаимностью - хорошо, нет - другие найдутся.
Может, главное в характере Димона - умение радовать людей и быть для них не угодливо услужливым. Попадая в чужой дом, он мог, например, прибраться, вымыть посуду и даже что-нибудь приготовить (чего никогда не делал в родительском гнезде). Или пересекал весь город, чтобы передать от одного шапочного приятеля другому, вовсе незнакомому, что-нибудь такое, что второму требовалось. Правда, иногда он сбивался с этих маршрутов: однажды его послали с чьим-то паспортом купить билет. На вокзале Димон встретил интересную компанию - трех девушек и двух парней. Выпил с ними пива, покурил.
- Куда собрался? - спросили его.
- Да билет надо купить.
- Плюнь, поехали с нами. Мы домик нашли на берегу озера, там никто не живет, а домик отличный. В озере рыба есть. А у нас травы - как на газоне перед Белым домом. Отдохнем! Денег только мало.
Это было слишком заманчиво. Димон вручил им деньги, которые ему дали на билет, и поехал с ними. А паспорт кому-то потом продал: все-таки документ, ценная вещь.
Если бы Маховец и Притулов не отстали, Димон спел бы им жалобную песнь о больной маме. Но они его признанием удовлетворились.
Тут послышался громкий голос Петра.
Ему было неприятно, что он оказался в стороне, его коробило соседство с мертвой девушкой, он понимал, что ее убили при двусмысленных обстоятельствах и ему, пожалуй, надо было что-то сделать. Петр чувствовал себя отчасти виноватым, это его раздражало. Он выпивал больше, чем хотелось, искал сцепку с происходящим: душа крутилась вхолостую.
И сцепка нашлась - Димон. У Петра беда - младший братишка Егор попал в дурную компанию. И курит, и колется. Мать в страшном горе, Петр пытался его лечить, сдавал в клинику, но Егор, едва выйдя оттуда, начинал все сызнова. И ведь кто-то дал ему первый косяк, кто-то угостил его первой дозой. Петр иногда очень живо, в картинках, представлял, как он сворачивает этому гаду голову.
И вот он, один из таких - веселится, а ведь далеко уже не пацан. Именно такие морочат голову подросткам, представляя им все легким и увлекательным.
- Ты чего лыбишься? - спросил Петр. - А?
Ответа не последовало.
Петр встал и направился к Димону.
Димон мальчишески шмыгнул носом, чтобы казаться проще, безопаснее и моложе, и сказал:
- Я так… А чего?
- А того! Егора знаешь? Вы же все друг друга знаете?
- Я несколько Егоров знаю, - сказал Димон, надеясь знанием заслужить снисхождение.
- Такой невысокий, глаза серые, как у меня, любит в широких джинсах ходить, одно время возле "Китай-города" ошивался?
- Вроде, видел, - осторожно сказал Димон, не понимая, к чему клонит Петр.
- Вроде! Он даже не помнит тех, кому жизнь поломал! Это вы, сучки, мне брата сгубили! Давно я до вас добираюсь! И он еще веселится тут!
- Да я-то при чем? Я его и не видел никогда!
- Только что сказал, что видел!
- Да они там одинаковые все!
Маховец и Притулов с любопытством смотрели.
Петр стоял уже возле Димона. Тот вскочил, чтобы не получить удар сидя. А что его будут бить, он сразу понял, благодаря большому опыту.
- Одинаковые? Как бараны, да? А вы кто? Не бараны? А? Не бараны? Не бараны вы? Не бараны?
Так трижды выкликнул Петр и трижды ударил Димона по лицу - быстро, Димон не успел защититься, лишь согнулся и приподнял локоть. Это было похоже на исполнение какого-то ритуала, для которого перед ударом обязательно нужно что-то выкрикнуть.
Но настолько велика у Петра любовь к справедливости, что он, закончив расправу, спросил:
- Скажешь, не за дело получил?
- За дело, - согласился Димон, трогая кровь на губе.
И вдруг икнул.
Петр добродушно рассмеялся и пошел на свое место.
Димон опять икнул.
- Ты что этим хочешь сказать? - обернулся Петр, радуясь возможности продемонстрировать чувство юмора (и жалея, что не видит и не слышит его погибшая бирюзовая красавица).
- Я ничего… Я просто… Ик!
- Оскорбляет! - пожаловался пассажирам Петр.
- Да ничего я… ик… не… Просто… Ик…
И вдруг захохотала Наталья.
Другие тоже готовы были рассмеяться, но нелепый смех Натальи их остановил.
Она хохотала взахлеб, запрокидывая голову. Очень уж по-актерски, подумал Курков, взял ее под руку и попытался успокоить:
- Не надо…
- Отстань! Это же абсурд! Это полный абсурд! Леня, мы никогда отсюда не выйдем! Никогда! Мы будем веселиться, пока все не подохнем!
- Уйми бабу, - хмуро сказал Притулов Леониду.
- Ничего, она сейчас… Нервы, сами понимаете…
- У всех нервы…
Наталья еще некоторое время смеялась, но уже зажимая рот, а потом стала плакать.
Курков гладил ее по плечу…
01.00
Авдотьинка - Шашня
Тихон изредка поглядывал на Вику, но она обратила на него внимание только один раз - показав взглядом на свою сумку. Тихон понял, взял сумку, понес ей и хотел остаться рядом, но она резко положила ладонь на сиденье рядом с собой: не надо. Он вернулся, а Вика, обхватив сумку, прижалась к ней, согнулась, смотрела, повернув голову, в окно - вернее, в шторку закрытого окна.
Тихон врать себе не любил, хотя и умел, - он понял, что жалеет об этой поездке. Нет, он немного влюблен в Вику, но в кого он только не был влюблен - сколько себя помнит. Поперся почти за тысячу километров - зачем? Как с ней себя вести после того, что случилось? Наверняка теперь у нее психологические проблемы. А Тихон мечтал, чтобы первый контакт был с девушкой обязательно красивой и, конечно, без проблем - красота с проблемами не совместима.
К тому же, он не мог невольно не согласиться с Притуловым, хоть тот и маньяк. Действительно, ведь они мучают, женщины, они постоянно мучают своими голыми ногами, животами, тем, что снимаются на обложках и в видеороликах, позволяя выставлять себя на продажу. Грубо говоря, разве действительно не спровоцировала Вика маньяка? Получается, что и Тихон - не человек свободного выбора, а жертва провокации. Это обидно. Это очень обидно.
Он не успел приготовиться, когда подошли Маховец и Притулов, - потому что не в чем было сознаваться, он ничего такого не сделал, чтобы за это могли осудить и посадить в тюрьму. И неожиданно сказал:
- А я шнурки не умею завязывать.
Прозвучало глупо - но, может, и хорошо, что глупо. Почти по-детски, а детей не трогают. К тому же, это было правдой: в детстве он не научился завязывать шнурки, а потом, когда ему покупали очередные ботинки или кроссовки, просил маму завязать свободно, чтобы ноги влезали без препятствий, в крайнем случае - с ложкой.
- И больше ничего? - спросил Маховец.
- Вроде нет.
- Ошибаешься, - сказал Притулов. - Твоя девушка?
Он показал на Вику.
- Мы родственники.
- Тем более. Ты должен был предотвратить преступление.
- Я пробовал, - Тихон притронулся к ссадине на лбу.
- Плохо пробовал.
- А что, за не предотвращение статья есть? - спросил Петр.
- У нас есть! - ответил Притулов. - Не предотвратил, девушку обесчестили. Она может стать проституткой. Пособничество, пять лет - минимум. Согласен?
Тихон кивнул.
Притулов не глядел на него (уверенный в согласии), он глядел на Вику. Но перед Викой сидел еще Желдаков.