- Кобякова.
Реакция оказалась какой-то странной. Бабы напряжённо переглянулись, словно говоря: "Эге, чувачок, да ты вон куда клонишь!" И в следующую секунду попытались своими некрасивыми мордами изобразить, что они не при делах. Что про Галю слыхом не слыхивали.
- А чё надо-то? - выдавила одна. - Ты кто ей?
- Брат, - я решил не блефовать.
- Брат? - удивилась она. - Кирилл?
- Он самый.
- Освободился что ль?
Ссукабля, приехали! Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой. Цыганская почта в действии.
- Знаешь меня?
- А то!
Вгляделся в рыхлые линии её лица, но память ответов не давала.
- Марина. Я Галю хорошо знала. Ой, а она ведь уволилась…
- Да знаю я. Мне её нынешний адрес нужен, она мне не сообщила.
Марина оглядела пустой зал.
- Пойдём-ка, - кивнула мне.
И повела меня в подсобку. С таким видом, словно мы от снайперов прятались. Что за дела такие?
- Ну что там с Галькой-то? Куда съебалась?
- Я тебя часто в магазине видела, - заговорила Марина. - И домой к вам как-то приходила. Мы с тобой танцевали даже, не помнишь?
- Нет.
- Ой, Киря, вся эта история… Я ведь знаю, что ты ни в чём ни виноват. В смысле, ничего поделать не мог. Мне же Галя всё рассказывала, я же в курсах была про то, как она с этим Борисом крутила. Борис же его звали, да? Ты главное, не сломайся после всего этого. Жизнь на этом не заканчивается. Вот вышел же, а все говорили, что всё, сдохнешь на зоне. Мол, не создан ты для неё, сломает она тебя. Ты же не блатной был, умненький, с пацанами не шлялся. И тут вдруг такое…
- Слушай, - я заводиться начал. Неприятная баба. Все они неприятные, но эта кроме всего прочего куда-то не туда клонила. - Ты мне просто скажи: куда она уехала? Мне жить негде, денег не осталось. Возвращаюсь, а она квартиру продала, что за скотство! Найти её нужно!
- Продала? Ах да, продала, продала… В область она уехала.
- В область? Куда именно?
- Не знаю. К родственнице какой-то.
К родственнице?!
- А подробней не знаешь?
- Не, Кирь. Она ведь уже пару месяцев как смоталась. Вместе с дочкой. Ты знаешь, что у неё дочка?
- Слышал. Подцепила где-то, ебучка… Сладкая моя, мне точно надо знать. Куда она сорвалась?
- Вот ей-богу не знаю! Знаю, что в область, а куда именно - нет.
- Ну, в область-то хоть куда? В город, в деревню?
Марина смотрела на меня несколько секунд.
- В город!
- Точно?
- Точно! - кивнула она решительно. - В город к родственнице, так говорила.
Мысли бурлили. Правда, тупые какие-то. Неконкретные. Родственница, город в области… Легче не стало. Теперь мне по всей области колесить, чтобы эту тварь отыскать? И что за родственница, ёкэлэмэнэ?
- Ой, тут знаешь ведь что было! - хлопнула Марина меня ладонью по груди. - Такие напряги с ней начались, ты не поверишь! Приходили к ней сюда мужики какие-то, чего-то она разбиралась с ними. То ли деньги требовали, то ли ещё чего. Били её не раз. Она так с фингалами на работу и ходила. Короче, прессовали её по-чёрному.
- Кто?
- Без понятия.
- Чего хотели?
- Откуда я знаю! Думаешь, она рассказывала?
- Говоришь, пару месяцев… А кто может конкретнее знать об этом?
- Вот уж не знаю. Галька последнее время обособленно держалась, мы даже поругались с ней крепко. С кем там она общалась, где тусовалась - я не в курсах. А вы чего не списались-то?
- Получилось так. Не люблю я писем.
В башке сумбур. Вроде бы выяснил кое-что, а что с этим делать - не представляю. Ладно, по крайней мере, знаю, что она не в городе.
- Киря! - крикнула вдогонку Марина. - Ты к родителям на могилы не ходил?
Ссукабля, откуда она знает, что родители умерли? А, эти бабы всё знают. Да, взяли и окочурились, один за другим. Спились, бедолаги. Мать ещё успела пару раз ко мне в колонию съездить, а этот, который как бы отец, и не собирался. Как и сестра. Про настоящего моего отца мать не говорила, но её муж знал, что я не от него. За это ненавидел меня. Мне их не жалко.
- Чтобы поссать на них? - усмехнулся.
Так-так, думал. Так-так.
Ну а хули размышлять-то! Только к одному человеку в области могла поехать сеструха. Тётка, сестра матери. Город Горлихин, триста км отседова. Тётя Маргарита. Сколько мужей она сменила? Троих? Четверых? Ну, не меньше троих. И детей у ней немеренно. То ли двоих, то ли троих сама растила, ещё сколько-то в детский дом сдала. Между прочим, все мои двоюродные братья и сёстры. Вот так вот! Вот сколько у меня любящих родственников! Вот сколько верных сердец! Выблядки, всех бы перевешал!
Ссукабля, а как же мне туда добираться? На автобусе, как же ещё! Интересно, прямо сейчас можно уехать?
Подумал и сам удивился мысли своей идиотской. Кто сейчас, на ночь глядя, пускает автобус в Горлихин?! В лучшем случае завтра с утра, если он вообще туда каждый день ходит. Блин, паспорт ведь нужен, чтобы билет купить! Или это только на поезде? Ну да, на автобусах не нужен. По крайней мере, раньше так было.
Но на вокзал надо ехать по любому. Расписание узнать, да и вообще прошвырнуться. Где-то надо ночевать. Лучше вокзала места не придумать.
Вокзал, слава богу, не так далеко располагался - три остановки на автобусе. Удачно к остановке подошёл - автобус как раз двери раскрывал. Зашёл, сел. Людей немного, а всё равно давят они своим присутствием. Козлы. Билетёрша подскочила, сука.
- Билетик покупаем.
- Да что ты!
- Молодой человек, билет берём!
- Иди с лохов тряси бабки. У меня нет денег.
- Ну, блин, - эге, разозлилась, - ты не понимаешь что ли?! Высадить тебя?
- Ступай, - оттолкнул её, - гнойная промежность! Пока в окно не выкинул.
Отошла. Обиженно в окошко смотрит, рябой носик морщит. Поплачь ещё, сучка.
В Горлихине лет в четырнадцать последний раз был. Срань, а не город. Да какой на хер город, так, одно название. Посёлок с единственной улицей каменных домов. Остальные - избы деревенские. Народ соответствующий - тупые жлобы. Сидят на скамейках, грызут семечки и хитренько на тебя посматривают. Кто таков? Чей-чей? А, Кобякобых. Ну, понятно. Деньжат подгони, пацан. Нет? А ну-ка за гараж пошли! На тебе, на!
Ладно, я сейчас другой. И разговариваю по-другому. На ином языке.
Тётку? Да помню я её морду, помню. Ну, изменилась, ну, годы прошли. Но не настолько, чтобы я её не узнал. Её кривое личико из миллиона отличу. Адрес тоже помню. Ну так, визуально. Такая-то улица, такой-то дом. Найду. А уж если там и сестрёнку зацеплю…
Вот он, автовокзал. Вышел из автобуса, добрёл до здания. Пусто в нём, и такое ощущение, будто закрывается. Нет, ребята, я так не играю! Мне ночку надо перекантоваться.
Взглянул на расписание, нашёл Горлихин. Так и есть, сегодня уже ничего туда не движется. Зато будет завтра, в восемь тридцать. Вот и отлично! Вот и ладушки! Кстати, автобусы ходят туда каждый день. Чудеса, да и только!
Сел в креслице, неизвестно каким идиотом названное креслом. Это не кресло, это садистское приспособление для пыток. Железное! И в мелких дырочках, чтобы когда обоссышься от удовольствия, моча бы вся вниз стекала, вниз. Здорово придумано!
- Ждёте кого-то? - подошёл ко мне человек в униформе.
- Нет, - выпрямился я в кресле.
- Вокзал закрывается.
- Как закрывается? - встрепенулся с досадой.
- Вот так. На ночь вокзал закрывается.
- А, ну да. Знаю.
Направился к выходу.
- А железнодорожный ночью работает, не знаешь? - обернулся на ходу.
- Железнодорожный работает, - кивнул мне чувак в униформе.
Знаю, знаю, обыкновенный охранник. Лох в форме. Всё знаю. Одним ударом его на жопу посажу. Но форма, сука, напрягает. Конкретно напрягает. Начнёшь тут с ним махаться, а он по рации вызовет подмогу. Скрутят, ментов позовут. А я такой тёпленький, со справкой об освобождение. Хоба, и новый срок! Запомнил я твою морду, хорошо запомнил. Ответишь ты мне за то, что так непочтительно со мной разговаривал. Ой, ответишь. Я обид не прощаю. Никому и никогда.
Железнодорожный вокзал через дорогу от автобусного. Ладно хоть здесь о людях чуть-чуть позаботились. Можно ночку провести.
В зале ожидания человек двенадцать. Ну правильно, поезда всю ночь ходят. Вот и я здесь под шумок покемарю.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Пришлось покупать билет. Денег жалко, но ничего не поделаешь. Хотел стрясти с какого-нибудь лоха, но постремался. Охранников полно, менты рисуются - нельзя рисковать. Двести пятьдесят рублей - ебать мой хуй! Вот это цены! В область выбраться - и такие бабки с человека срубают. Изверги, чтоб вы сдохли!
Автобус забит битком. Все места заняты. Ладно стоячих не берут. Я залезаю, подхожу к своему месту - там какая-то овца сидит. Место семнадцатое, у окна. Моё.
- Что, радость моя, - говорю, - с бодуна что ли?
Она смотрит, глазёнками моргает, типа не врубается.
- Считать разучилась?
Гляжу, вроде бы начинает соображать. Процесс пошёл.
- Это моё место! - взвизгнула омерзительно. С тем самым бабским истеричным вывертом, который я терпеть не могу.
- Да с хуёв ли твоё! - буравлю. - Ты на семнадцатом сидишь!
- Я на восемнадцатом! - визжит.
- Нечётные у окна, овца тупорылая!
Схватил её за плечо и за собой тащу.
- Что творишь! - брыкается. - Щас пацанам позвоню!
- Да я всех твоих пацанов раком загну, проститутка.
И тут девушка одна, в очочках, вежливо так откашлявшись, говорит:
- Девушка, вообще-то семнадцатое действительно у окна.
Вот, иногда и интеллигенты могут быть полезны. Хоть одна умная тёлка нашлась.
- У окна семнадцатое, у окна, - подал голос водила.
Мужики сразу чуют откуда опасность исходит. Очком. Сообразил шоферюга, что будь сейчас не по-моему, я здесь всем ад устрою. Это бабы тупые, в розовых очках живут, всю жизнь считают, что им промежность лизать должны.
Села овца рядом, сидит беспокойно, крутится вся, сучка. Угрозы какие-то бормочет, пацанов каких-то вспоминает. Тварь, сама за себя не отвечает, думает, что приблатнённые пиздюки ей заслон организуют. Хуеньки, сладенькая! Мне сейчас никакие блатари не страшны, я сам страшнее ядерной войны.
- Пизда с ушами! - говорю. - Или ты заткнёшься сейчас, или я тебе горло перегрызу.
Сопит, сучка, рычит. Но уже не вслух.
- А давайте, - вдруг баба в очочках снова голос подаёт, - я с вами местами поменяюсь.
Ей говорит, соседке.
- А то, - добавляет, - мужчина сильно на вас рассердился, а нам четыре часа ехать.
Я хотел было вякнуть что-то, но сдержался. Поменялись они местами, соседка моя стервозная радостно слиняла, села эта, в очках. Подозрительная какая-то. Странная. В глаза прямо смотрела, открыто. И взгляд такой открытый, искренний. Искрится, с улыбочкой.
- Не побеспокою вас? - смотрит на меня.
- Нет, - буркнул в ответ.
Отвернулся. Смешливая, зараза! Чуть не улыбнулся на её взгляд. Держаться надо, не поддаваться.
- А сумку не поможете наверх закинуть? - просит меня.
Хотел её на хуй послать, но опять поддался. Встал молча, молча сумку на полку закинул. Ладно, один раз можно уступить. Вроде ничё баба. Не раздражает.
- Оксана, - улыбнулась она, присаживаясь. - Вы до самого конца едете?
Опешил я немного. Что это за нежности подозрительные?
- А тебе зачем это знать? - спрашиваю. - В ментовке что ли трудишься?
- Не хотите говорить - не надо, - снова одаривает она меня своими искринками. - Я думала, мы разговор в дороге будем поддерживать.
- Нет, не будем.
Сказал, и что-то защемило в груди. Слабость, знаю. Она, паскудная, она, трепетная. Мне не нужна женщина, я терпеть их не могу, не надо, ангелы, демоны, кто там управляет моей судьбой, не соблазняйте меня, всё равно мне не достигнуть счастливых гаваней. Я мразь человеческая, я выблядок, я ошибка природы. Меня надо было уничтожить сразу после рождения, я не достоин жизни. Для чего вы снова соблазняете меня, для чего ввергаете в сомнения? Я твёрд, я определился с направлениями, я знаю, что мне нужно. Мне никогда и ничего не получить от жизни, я не живу вовсе, я медленно подыхаю. Зачем снова эти иллюзии нормальных отношений и возможности простого, естественного существования? Его нет, а если и есть, то придумано оно не для меня. Оставьте меня в покое, верните мне мою злобу, мою ненависть, мою ярость! Мне только с ними хорошо и спокойно.
Эх, Оксана, Оксана, ну для чего ты такая чистая и неиспорченная возникла передо мной?!
- К матери еду, - говорила она. - Она у меня уже старенькая, на пенсии. Вот слив купила, три килограмма. Она в письме просила: дочка привези слив. Как вы думаете, не испортятся?
- Нет, не испортятся, - пробубнил я.
- Попробуете? - предлагала она горсть. - Пробуйте, пробуйте, у меня много. Я кулёк в карман положила. Чтобы в дороге поесть. Остальное в сумке. Они помялись немного. Ничего?
Слив не хотелось. Ничего не хотелось.
Взял.
- А вы к родственникам едете? - продолжала она.
- Угу.
- К родителям?
- Нет, к дальним.
- Наверно, к тёте.
Ишь ты, догадливая!
- К ней, родимой.
- Наверно, на день рождения.
- Типа того.
Ели сливы. Оксана достала из кармана газету, оторвала от неё клок и свернула ещё один кулёк - для косточек.
- У вас, должно быть, тяжёлый период в жизни, - смотрела она на меня. - Глаза грустные, лицо осунувшееся. Неспокойный вы какой-то.
Я криво усмехнулся.
- Пожалеть меня хочешь? А может, отсосёшь?
- Вот зря вы так, - ничуть не смутилась она. - Я же не против вас. Надо различать, когда человек против, а когда нет. Просто я вижу, что вас что-то гнетёт.
- Ну и помалкивай, раз видишь.
- Да я понимаю, что лучше не лезть человеку в душу, когда ему плохо.
- Вот и не лезь.
- Хорошо, не буду. Хотя мне кажется, что если вас разговорить, вы окажетесь очень интересным собеседником.
Ну перестань, прекрати! Ничего нет хуже жалости. Презирай меня, ненавидь, розгами бей, но только ни грамма жалости не впрыскивай. Она убивает быстрее яда.
Или ты не жалеешь?
- Да, я охуеть до чего интересный.
- Вот видите! Вы что заканчивали?
- Университет.
- Ого! А какой?
- Строгого режима.
Она с безбоязненным удивлением взирала на меня из-под толстых линз.
- Из тюрьмы что ли?
- Молодец! Пять за догадливость.
- И что, озлобились на всех? Человечество проклинаете?
Ну всё, за это надо по морде.
- Мокрощёлка, ты бы не воняла здесь! А то я на всякое способен.
- А я считаю, - как ни в чём не бывало, тараторила она, - что нет таких трудностей, которые нельзя преодолеть.
- Трудности… - хмыкнул я. - Что ты знаешь о трудностях, одуванчик? Какие у тебя трудности были кроме покупки слив?
- Ага, типичная позиция. Моя жизнь тяжелее всех… Уверяю вас, моя тоже не сахар. Я почти слепая, у меня с сердцем проблемы.
- Это не трудности, - злился я. - Это хуетень бабская. Трудности - это когда ты жить не можешь. Вообще не можешь. И жить, и умереть не можешь.
Она смотрела мне прямо в глаза. И не отводила взгляд. Стало неуютно, я отвернулся.
- Тяжело понять другого человека, - произнесла она, - не спорю. Наверняка я до конца не понимаю вас. Но, знаете, есть такая вещь… Точнее, это не вещь, это понятие… И не понятие даже, это принцип какой-то, стержень, за который всегда и везде надо держаться. Называется он просто - добро.
Меня передёрнуло.
- Подставь пакетик, я поблюю в него.
- Да, да, да. Нежность, гармония с окружающим миром, счастье.
- Как же достичь этого счастья, придурочная? Где оно? Для кого?
- Оно для всех, просто надо его найти. Каждый человек создан для счастья.
- Нет. Некоторые ублюдки счастья не достойны.
- Вы не правы. Каждый ублюдок достоин счастья. От счастья никому не уйти. Всё равно, рано или поздно, оно настигнет всех. Вот не верьте мне, говорите, что я дура, но в один прекрасный момент вы вспомните мои слова. Потому что поймёте: я была права.
Километров за пять до Горлихина автобус сломался. Уже окраинные дома виднелись. Стояли какое-то время, чего-то ждали. Водила ковырялся в моторе, люди негодовали, а мне всё это по кайфу вдруг обернулось. Вскочил, вылез наружу, поглядел на пыхтящего шоферюгу, а затем взял и побрёл к городу пёхом.
Ох, облегчение какое!
Ссукабля. Мерзкая очкастая тварь, наизнанку меня вывернула. Нащупала, гадина, струнку, и дзынь по ней, дзынь. Сука, уродина, курва! Ненавижу тебя! Чтоб ты сдохла со всей твоей философией, со всей твоей мерзкой жалостью, паскуда!
Морозно, а солнце за тучами. Когда мороз должно быть солнечно! Что-то как освободился, ни одного солнечного дня не было. И в колонии за все десять лет ни одного не вспоминается. Там всегда полумрак какой-то. Даже если на небе солнце, даже если всё утопает в зелени, на зоне всё равно пасмурно.
Уроды, испортили климат. И лето - не лето, и зима - не зима. И так жизнь собачья, да ещё погода западло своё подкидывает. А, я знаю почему пасмурно! Потому что я дело не выполнил. Природа чувствует, что передо мной стоит задача, она внимает моим поступкам, она затаилась. Вот посажу сестрёнку на кол, посмотрю в глаза её, кровью залитые, вот в тот момент солнце и засияет. Бля буду, засияет! Я же не хуй собачий, я вершитель судеб.
Шагал скоро. Дома - вот они уже, рукой подать. Тётка, кстати, где-то на окраине и живёт. С этого конца ли? Обернулся - что там с автобусом?
Скрылся из вида, пока не догоняет. Значит, стоит сломанный. Вот так оно. Всегда надо инициативу брать в свои руки. Охламоны всё ещё сидят в нём, на что-то надеются. Типа заведётся. Или какой другой автобус их посадит. А не бывает в жизни других автобусов. Всегда он один. Сел в него - и едешь, едешь. А сломался - иди пешком. Другие автобусы, другие направления, другие возможности - всё это гнусные иллюзии. Нет ничего другого! Есть только вот это вонючее уродство, только оно вокруг, и в нём барахтаешься. Пока не сдохнешь - в нём пребывать.
Вот он, город Горлихин! Трижды проклятый ещё до своего сотворения. Кем? Да хрен знает кем, но кто-то точно его проклял. Разве можно в такой срани жить и быть не проклятым? Унылые дома, противные морды. Проклятие - в небе над ним.
Шёл по улице, смотрел по сторонам. Местность не узнавал. Да и чего тут узнавать? Обыкновенные покосившиеся избы, каких миллионы. Кто вообще эту деревню городом назвал? Разве это город? А, вон пара каменных домов виднеется. Двухэтажные, грязные, словно бараки. Ну всё, город, базара нет.
Как там улица называлась? Ну-ка думай, думай, помнил же… Лейтенантов! Точно: Лейтенантов… Я же помню, что какое-то неприятное название. Ещё в детстве оно мне не нравилось.
- Эй, бабусь! - крикнул проходившей мимо старухе. - Улица Лейтенантов далеко отсюда?
- Туда, - махнула старуха рукой в каком-то неопределённом направлении. - За парком.
- Недалеко пешком?
- Близко, близко, - закивала она.