Двинул. Парк, или то, что им называлось, действительно вскоре обнаружился. Помню, было, было здесь нечто подобное. Пустырь не застроили, посадили кучку деревьев, поставили пару скамеек, окрестили парком.
На одной из скамеек чувак сидел с мольбертом. И типа рисовал. Бородатый, морщинистый, спившийся - типичный алик. Но видать с претензией. Папаню мне напомнил. Не биологического, которого я не знал, а того, кто значился отцом номинально. Тот тоже, бывало, с бодуна, брался вдруг за кисть и с невъебенным видом несколько часов кочевряжился над ватманом. Что-то рисовал, бездарь. Один раз выпросил выставить свою недоразвутую мазню в ближайшей библиотеке. Называл это выставкой, урод. Я видел, как над этими картинами люди ржали. Мне тогда ещё его жалко было, материл про себя всех, а сейчас понимаю, что смеяться над ним - это мало. Его четвертовать надо было за своё художество. Художники хуевы.
Ей-богу, я трогать этого юродивого не хотел!
- Молодой человек! - окликнул он меня, и уже сама интонация голоса - высокомерная, противная, визгливая - вывела меня из себя. - Не желаете свой портрэт получить?
Гандон, он так и сказал: портрэт!
- Скока? - спросил я. Не сразу же его мочить.
- Сто рублей, - развёл он руки с величайшим недоумением, словно демонстрируя, что каждое человеческое существо, да и нечеловеческое тоже, знает его расценки.
Кроме тебя, Киря. Ты понял, что он хотел тебе сказать? Понял, нет? Что ты чмо, раз не знаешь, сколько стоит его мазня. Что ты низшее существо. Что ты крыса вшивая. Ты это переживёшь?
Я въебал ему с ноги. Прямо подошвой в харю. Прямо без лишних вступлений. О чём тут ещё разговаривать, чего выяснять? И так всё ясно.
О-о, кайф-то какой!
- Падаль! - топтал я его ногами. - Хочешь легко жизнь прожить? Рисовать хочешь, а другие на заводе горбатиться должны? Не получится, выродок!
Лицо его быстро кровушкой залило. Он руки выставлял, пытался закрыться. "На помощь!" - хрипел. Ссукабля, даже на помощь позвать нормально не может. Гордо, шёпотом. Чтобы потом, в горьком одиночестве, проклинать людской род за то, что он не протянул ему руку помощи.
- На те, гнида! - пиздил я его. - Не отделяйся от человеческого коллектива. Исусёнок чему тебя учил? Смири гордыню, тварь! А ты возгордился, над толпой возвыситься захотел. Художника из себя изображаешь. Какой ты к ёбаной матери художник? Ты бездарь!
Он корчился на земле. Я прошвырнулся по его карманам. На большой улов рассчитывать не приходилось, с алкоголиков нечего взять, но рублей двести с мелочью набралось. Неужели нарисовал кого-то?
- Думаешь, я несправедлив? - добавил я пиздюлей перед расставанием. - Ошибаешься, мне позволено. Я вершитель судеб. Я соль земли. Я совесть народная. А ты - мерзкая человеческая падаль.
От последнего удара он застонал особенно надрывно. Я сломал его мольберт, разбросал из пенала мелки. Думал из одежды чего-нито снять, но на этом бомже одно барахло висело.
Всё оттого, бурлило внутри, что миром правит долбанный гуманизм. Всё поэтому. По этой причине такие уроды, как этот клоун, и существуют. Общество само себя уничтожает. У нас культ слабости. Каждая слабая, безвольная вошь - уважаемый гражданин. А сильный человек, который молча свою лямку тянет - всеми презираемое быдло. Расплодили актёров, музыкантов, режиссёров всяких, писателей ёбаных - а кому они нужны?! Вот и получайте за свою слабость вымирающее человечество! Одни инвалиды в нём, одни душевнобольные, одни извращенцы.
Я? Да, и я в этом же списке. Я тоже продукт слабости. Это моя участь. Борюсь, но, похоже, всё тщетно. Всю силу приходится применять, чтобы удержаться на плаву, всю энергию, но их уже не хватает. Кто из людей выдержал бы то, что выдержал я? А, вы выдержите десяток годков на строгаче, задроты? Да куда вам! Единицы если только. Хоть эта сука очкастая и свистела, что всем трудно, но, видит бог, это неправда. Кому-то просто трудно, а кому-то ой как трудно. Где же справедливость, я вас спрашиваю? Я выкупаю своими страданиями десяток счастливых человеческих туш? Да, Господи? Ты так это трактуешь? Тогда отрицаю я тебя. Отрицаю полностью! Нет тебя, никогда не было и быть не может! Все равны на этой земле, значит и страданий у каждого должно быть поровну. А если у кого-то меньше, то я поделюсь с ним.
- Ну, здравствуй, сучка! - скалился я, глядя на тётку.
Улица имени доблестных недоумков-лейтенантов нашлась, дом я вспомнил. Точнее, вычислил. Он мне почему-то другим представлялся. Колонка водная помогла - он как раз напротив. Помню - каждый урод у окон дома останавливался и скрипел механизмом рычага. Текла вода, прохожий тянул губы к струе, утолял жажду. За день мимо окон проходила сотня ублюдков, желающих напиться. Кошмар.
Кстати, я тоже напился, прежде чем к тётке ткнуться.
- Кто это? - всматривалась она подслеповатыми глазами в меня.
И уже дрожала - не привыкла тётенька к нехорошим словам. Отступала по коридору и дрожала. Ой, то ли ещё будет!
- Дед Пихто, - мне веселее становилось, - собственной персоной.
- У меня здесь телефон стоит, - бормотала она нервными губами, - я сейчас позвоню куда надо…
Мне радостно тётку было видеть. Бля буду, радостно! Всё-таки первая родственница в поле зрения. Даже обнять её захотелось.
- Ты чего, Маргарита Петровна, не узнаёшь родственничка? Совсем припухла?
- Какого родственничка? - шептала тётка. - Ступай отсюда по добру…
- Ах ты, гадина! - хохотнул я. - Не признаёшь родную кровинушку?
Тётка ещё попялилась, отступила на пару шажков, а потом выдала свистящий горловой звук, неожиданно сложившийся в звуки моего имени:
- Кирилл!..
- Во, вернулась память! Молодчина!
Мы оказались на кухне. Кухонька производила приятное впечатление. Красивая газовая плита, светло-коричневый гарнитур, ласкающий глаз голубоватый кафель - когда я садился, таких милых кухонек ещё не делали. Только бельё её портило - сушилось на верёвке, растянутой через всю кухню.
- Хорошо живёшь, Петровна! - воскликнул, оглядываясь по сторонам.
Она упёрлась в табуретку и, бросив на неё мимолётный взгляд, села. Я пребывал в некоторой нерешительности. В принципе, мне мстить ей не за что. Я тут по другому поводу.
- Ну, что, женщина, будем говорить или молчать будем? - подмигнул ей.
- Кирилл, - хлопала она ресницами, - освободился что ли? Давно?
- Мне от тебя только одно надо, - присел я на свободную табуретку. - Узнать, где Галина. Если скажешь, я тебе ничего не сделаю. Если нет - пеняй на себя.
- Кирилл, солнышко, да что ж ты мне сделать хочешь?
Подожди, голубушка, ещё не придумал.
- Вопросы здесь задаю я. Итак, повторяю: где Галина?
- Кирилл, господи боже мой, разве ж я знаю, где Галька. Я почитай столько же, сколько тебя её не видела. Вы же нелюдимые, тётку не навещали, откуда я знать могу?
- Понятно, - поднялся я с табуретки.
Вот так вот, ссукабля… Хочешь с ними по-хорошему, а они…
Сорвал верёвку, скинул с неё бельё и стал связывать тётку. Она посопротивлялась, повыла, но потом, после того, как я заткнул ей рот полувысохшими трусами и немного побил, затихла.
Я достал пику и провёл лезвием по её лбу. Потекла кровь. Маргарита Петровна вздрогнула, натужилась, чтобы закричать, но издала лишь истеричное мычание, сопровождавшееся сонмом мелких слюнных брызг, не сдерживаемых кляпом.
Я смотрел на неё любовно. Подожди, подожди, радость моя. Сейчас кровь начнёт стекать в глаза, заливать их - знаешь, какое классное ощущение!
На табуретке ей не сиделось, тётка тряслась и норовила сползти на пол. Я ей не препятствовал.
- Ну что, - смотрел на неё сверху вниз, - поделишься со мной тайнами мадридского двора?
Тётка замычала. Я оттянул верёвку с её рта и вытащил кляп.
- Где Галька? - склонился над ней.
- Ка-ра-ул!!! - завопила тётка. - Люди добрые, убивают! На помощь!
- Ах, ты так! - возмутился я.
Пришлось врезать ей по бокам. Тётка захрипела, закашлялась. Я вернул кляп на место.
Ручейки крови преодолели препятствия бровей и устремились к глазам. Тётка заморгала, затряслась, завыла как-то особенно надрывно, полностью рухнула на пол и очень нехорошо задёргалась. Я взирал на неё с любопытством.
Неожиданно она затихла.
- Эй, ты чего? - вскочил с табуретки. - Не вздумай умирать!
Постучал ладонью по щекам. Подёргал за плечи. Вытащил кляп. Прислонился ухом ко рту, чтобы услышать дыхание. Дыхание присутствовало.
Фу ты, сознание потеряла. Ну ладно, это нормально. Лишь бы копыта не отбросила. Ладно, полежи чуток, отдохни, сил наберись. И памяти. А я пока по дому прошвырнусь.
Кроме кухни в доме оказалось ещё три комнаты. Это на первом этаже. Плюс две на втором - туда я тоже слазил. По моим детским воспоминаниям дом был значительно меньше. Каким это образом он вдруг разросся? Пристрой сделали? Или вообще перестроились заново? С улицы никаких пристроек я не заметил. Видимо, верной являлась вторая версия.
С чего это она вдруг так разжилась? Богатого мужа нашла?
Дом не походил на обиталище одинокой женщины. В шкафу висела мужская одежда: пиджаки, брюки, рубашки. Хорошая мебель, очень хорошая аппаратура. А где же муж, на работе? Дети, насколько я догадывался, с ней сейчас не жили. Ещё могла родить? Да вряд ли, какие уж ей роды. Климакс, наверно, пережила. А вот муженёк, похоже, новенький. Как бы он сейчас не заявился. Впрочем, это для него хуже, не для меня.
Включил телевизор - он у неё такой навороченный, с плоским экраном. "Тошиба". Хотя вроде бы сейчас у всех такие. Я же отстал от жизни.
Пощёлкал по каналам. Как телевизор ни включишь - сразу же блевать тянет. Сборище мудаков и моральных уродов. Насилуют сознание, насилуют. И каждый глубже норовит, по самые яйца. Не верится, что такая мразь может рождаться естественным путём. Наверно, на фабрике при правительстве выводят. Методом клонирования.
Может, спорт есть.
Спорт нашёл, но показывали биатлон. Я не поклонник биатлона. Бежать-стрелять - это не спорт, это глупость какая-то. Футбол бы лучше показали. Хотя какой сейчас футбол, зимой.
Выключил. Прошвырнулся по ящичкам, по шкафчикам. Ничего, ни копейки.
Что же ты, Маргарита Петровна? Такой домище отгрохала, так всё обставила, а живых денег дома нет. Может, на кухне посмотреть?
Тётка в себя не приходила. Я открыл все дверцы, заглянул во все банки. Тоже нет. Блин, ну должны же в доме быть хоть какие-то деньги! Не за ними, конечно, явился, но расходы ещё предстоят немалые, деньги понадобятся.
Вдруг, вижу: прямо на холодильнике лежит, на меня смотрит - кошелёк. Ну вот, блин, а я по закоулкам рыскаю. Ну-ка, посмотрим, что здесь.
Ба, а в кошелёчке денежки! И сколько же нам ниспослала добрая фея? Пятьсот, штука, полторы… Сто, двести, триста… Пятьдесят, червончик, червончик, и ещё один… И мелочь. Итого тысяча восемьсот восемьдесят с копейками.
Чё-то жидковато. А, ткнул тётку в бок ногой, ты так не думаешь? Ну да ладно, сколько господь послал, и тому рады. Обо мне ещё пока высшие силы заботятся, деньжат подкидывают. Так что нельзя их гневить. А то забудут совсем и придётся хуй сосать моржовый.
Захотелось жрать. Ну правильно, утром только пирожок зажевал. В холодильнике кой-чего имелось. Поставил на плиту кастрюльку с супом, сковороду с картошкой, чайник. Присел, жду.
Тётка в отключке. Я её ещё ногой потеребил - нет реакции. Лежит, как последняя проблядь - ноги раскинуты, халат распахнулся. Проблядь и есть. Как-то слышал в детстве, за стенкой, когда на каникулах у неё гостил, как её какой-то мужик драл. Гады, спать мне не давали. Я тогда, наверно, психологическую травму получил. Чистый, непорочный мальчик, а они пихалочку устроили. И стонут, и повизгивают. Вот, радость моя Маргарита Петровна, превратила меня в преступника своей еблей. Да, да, не отрицай, именно ты. Отец, мать, ты, сестра до кучи - все вы приложили руку к тому, чтобы я стал изгоем. Думаешь, я изначально плохой был? Думаешь, добра от зла не отличаю? Всё отличаю, всё понимаю, но только и другое понимание пришло, более веское. Что нельзя с вами, извергами, иначе, нельзя. Только топтать, уничтожать вас нужно, нечисть, мразь безответственную. Чтоб другим неповадно было.
Еда вскоре разогрелась. Налил тарелку супа, навернул за шесть секунд. Съел всю картошку, что была на сковороде. Принялся за чаёк. Ну-ка, ну-ка, где-то в холодильнике варенье имелось. Так и есть. Баночка клубничного. Вкуснятина! Хорошо вот так посидеть в тишине, на чаёк подуть, мыслишками пораскинуть. Хотя нет, мыслишками не надо. Как ими пораскинешь, сразу тоска наваливается.
Ну ладно, ладно, не надо о печальном. Вон как всё хорошо: отдыхаю, чай пью, вареньем лакомлюсь. Жизнь прекрасна. А я её ещё прекрасней сделаю. Всем назло.
Тётка зашевелилась. Повернул к ней голову, окинул взглядом. Она исподлобья взирала на меня. Лицо было залито кровью, она успела засохнуть, такое личико у неё было - не приведи господь! Аж страшно стало.
- Если кричать будешь, Маргарита Петровна, - молвил, - снова придётся тебя бить. Понятно?
Она молчала. Только глаза прикрыла трагически. Я выдернул кляп.
- Мне от тебя только одно надо, - отхлебнул из чашки, - узнать, где прячется Галина. Ты должна это знать. Потому что вы, бабское племя, всё и обо всём знаете.
- Кирилл, солнышко, - захрипела тётка надтреснутым голосом, - не знаю я. Если б знала, неужели я племяннику не сказала?!
Усмехнулся.
- Сказала бы, сказала. Только по-моему ты забыла кое-что. А я помогу тебе вспомнить.
- Ой ты, господи, - заворочалась на полу тётка. - За что ж мне такое наказание!? Что я сделала, чтобы на меня беда такая свалилась? Ты не убить ли меня задумал?
Снова отхлебнул.
- Ты пойми, сердешная, - отозвался. - Я ведь сейчас словно солдат, словно на войне. У меня есть задание, есть миссия, приказ есть. И я должен его выполнить. А чтобы его выполнить, средства не выбирают. Так что всякое возможно.
- Ах ты, господи! Кирилл, ты уж не убивай меня! Это же грех, ты всю жизнь мучиться будешь.
- У меня уже есть такой грех. Ничего, живу, не мучаюсь.
- Кирилл, так я же не знаю ничего. Не знаю! Я бы и рада… Не видела я её чёрти знает сколько лет!
Допил чай, поставил чашку на стол. По телу жар разлился, на пот пробило. Обдумывал, что делать.
- Ну, хорошо, - сказал, - а может, она тебе звонила? Может, письма писала? Вспомни-ка.
Постанывая, тётка вспоминала.
- Было! - радостно воскликнула вдруг. - Было письмо!
- Вот видишь! - приободрил её. - Можешь же, когда захочешь. Давно было?
- Ой, не помню. Сынок, ты бы развязал мне руки, я бы посмотрела.
- Я тебе не сынок, - поморщился я. - Ещё раз назовёшь меня так - придушу, - раздражение вспыхнуло разом. - Где письма у тебя лежат?
- В шкафу, в шкафу, - она попыталась встать, но снова повалилась на бок.
- В стенке?
- Нет, в шкафу с одеждой. Глянь, там полочки есть выдвигающиеся. Вот в одной из них пакет с письмами. В спальне.
Метнулся в спальню, открыл все ящики, нашёл пакет. Я ведь смотрел уже здесь. И письма эти видел. Только не сообразил, что от Гальки может быть.
Так, не это, не это, не это.
- Она своим именем-то подписывалась? - крикнул.
- Своим, своим, - донёсся голосок тётки.
Не то, не то. Вот! Галина Кобякова. А откуда? Ну, это наш адрес, городской. Значит, ещё до продажи квартиры писала. Что она тогда могла написать?
Письмо оказалось коротким. На полторы тетрадные страницы размашистым почерком. Сестра писала, что дела у неё идут плохо, что совсем жизни никакой не стало, что дочка болеет всё время, да и вообще навалились большие проблемы.
Эге, вона как!
Что даже придётся, возможно, уезжать. По крайней мере, писала она, одна подруга из Чистой Заводи, с которой она в техникуме училась, зовёт к себе и обещает помочь с жильём.
Чистая Заводь, стоял я, раздумывая. Это что же такое, посёлок какой или деревня?
- Маргарита Петровна, - вернулся в кухню. - Чистая Заводь - это где?
- Райцентр это, - залитыми кровью глазами пялилась она на меня. - Бывала я там. Посёлочек такой небольшой.
- Далеко отсюда?
- Километров сто. Может, больше.
Ладно, всё ясно. Надо ехать в эту ёбаную Чистую Заводь.
- Чего же ты меня обманула? - пнул я тётку в бок с досады.
- Не обманывала, Кирилл, не обманывала! - завизжала она.
- Да как не обманывала. В письме ясно сказано, что Галина в Чистую Заводь собирается.
- Забыла! Забыла я, прости меня, дуру!
Чистая Заводь, как ещё туда добраться? Вдруг, автобусы не ходят. Ладно, мотор поймаю.
- Ты что ли снова замуж вышла? - спросил тётку.
Обессиленная, напуганная до смерти, едва шевелящаяся, она кивнула.
- Богатый?
- Нет, нет, - замотала она головой.
- Не ври! - прикрикнул. - Чем занимается?
- Да так он… Предприниматель. Но мелкий, совсем мелкий.
- Предприниматель, говоришь? А чего денег в доме нет?
- Нет денег, плохо сейчас с ними, - скороговоркой ответила она.
Какое-то время я раздумывал, что делать с этой бабой.
- Ну ладно, - нагнулся к ней. - Живи, тётушка.
Развязал ей руки.
- Как придёт муж, не вздумай ему что сказать. Иначе вернусь и всех вас четвертую. Ясно тебе?
- Ясно, ясно, - закивала она, уливаясь слезами.
Уже у дверей остановился и вернулся в зал. Выдернул из разъемов телевизора шнуры, которыми к нему был подключён DVD-плеер. Нашёл пакет, засунул аппарат туда. Ну а чё? Давно себе хотел такой. Не всю же жизнь по городам да посёлкам шарахаться. Как-нибудь осяду, фильмы смотреть стану. Телевизор бы ещё унести, но не таскаться же с ним. Пока плеером обойдусь.
Лёгкий морозец, тихий снежок, почти нет ветра. Красота! Ещё бы небо прояснилось. Вот так оно - когда дело задуманное выполняешь, и погода становится ласковой. По крайней мере, кажется такой.
Куда сейчас, на вокзал? На вокзал, а куда же ещё!
Дивидишник под мышкой, желудок наполнен, мысли ясные - иду, и в ус не дую. Всё возможно, всё от тебя самого зависит! Легко ничего не даётся, просто так жизнь под тебя не прогнётся. Её продавливать надо, жёстко, беспощадно. Я раньше слишком иллюзорно мир воспринимал. Да, думал, есть сволочи, но есть и хорошие люди. Нет хороших! Все сволочи, все до одного! Я сам сволочь, а потому мне сейчас лучше и лучше будет. Не верьте, смейтесь надо мной, а всё равно мне хорошо станет. Да вы ещё позавидуете мне и слюну ладошкой поддерживать будете, оттого что она у вас до пупка свисать начнёт. Я рождён для побед!
Через улицу, на перекрёстке, группа пацанов с деловым видом вертелась у мотоцикла. Тот на вид вполне новенький. Глянул, дальше думал двигаться, но тут мыслишка одна черепок посетила.
Для начала пацанов пересчитал - на тот случай если махла завяжется. Четверо. Лет по шестнадцать - семнадцать. Крепенькие. Могут и вломить. А, ладно, я их базаром на жопу посажу.
- Ты чё-то сказал? - подвалил к одному.
- Чего? - выпучил он глаза.
Большеглазый, сладенький. Другие такие же. А, лохи. Я с ними быстренько.
- На меня рукой показывал.
- Не показывал.
- Нет, я не понял, ты чем-то недоволен?