- А вот с охранником говорить буду я, - Дима вынул из ниши под панелью диктофон, сунул в левый нагрудный карман джинсовой рубашки. - Я выйду первым, а вы останетесь в машине. Только нажмёте вот на эту кнопку и будете держать меня в кадре. Сможете левой рукой? Звук я запишу там… Мы снимем отличный фильм. Ну, Николай Петрович, не хотите - хоть подыграйте! Ну, для меня!.. А, Николай Петрович? - Он вильнул рулём - мы едва не задавили собаку.- Ах, как бы нам ещё самого Туева сюда заполучить? Чтобы подъехал… чтобы как рояль в кустах - всё сразу? - Он притормозил, открыл узкий ящичек между сиденьями, снял телефонную трубку: - Алё?!. Таня? Слушай, сделаем так… - Он говорил, как я понял, со своей студией. Ну, выдумщик, ну, дурила! Вечно такой! Помню, разыграл в Эвенкии местных жителей… В Эконду как раз привезли на самолёте водку, и к местному сельпо аккуратно выстроилось всё население фактории. Дима разлохматил волосы, заорал, что сообщили по радио: ожидается падение метеорита… через несколько минут треснет небо и огненный шар прокатится по тайге… Все эвенки легли в снег, закрыв уши. Дима спокойно купил ящик водки, вскинул на плечо и ушёл… Вот и сейчас он, блестя узкими карими глазами, что-то рычал интригующее в трубку. И положив её в гнездо, выпятив могучий подбородок, захохотал, как, наверное, хохотал Бетховен, только что закончивший пятую симфонию.- Так, Николай Петрович. Так! Они его сейчас найдут и отправят немедленно к даче.
- А он не поедет.
- Они скажут: горит какая-то дача у Красного леса. Или она каменная? Значит, треснула… И будь я идиот, если он тут же не подскочит! Он же советское быдло, трусливое, только наглее нас. Сейчас… сейчас, Николай Петрович! Я для вас устрою гениальный спектакль. А вы снимете, хорошо?..
4.
Возле коттеджа суетились люди. Автокран подавал с гружёной машины длинную плиту, которая, видимо, предназначалась для балкона на плече второго этажа, под башенкой. Прямо скажем, при ясном свете дня архитектура дворца выглядела довольно странной. Смесь старонемецкого замка с вокзальным буфетом.
Наша "Нива", пройдя по дуге через цветущие кусты вербы, подрулила к вагончику сторожа. Чтобы строители не успели обратить на меня с камерой внимание, Дима вылез из машины и сильно хлопнул дверцей, замахал руками:
- Ну и где его тут "Тойота" или "Форд"?
Неловко обняв загипсованной и здоровой рукой телевизионную камеру, я приник к отводному глазку, стараясь, чтобы Дима был в кадре. Отсюда, конечно, техника не запишет звук. Дима сам зафиксирует его в непосредственной близости - недаром сделал вид, что почесал через рубашку грудь, это он включил диктофон.
Из вагончика показался жующий охранник. Усы его дёргались в разные стороны. Сегодня он был в сером свитерке, в милицейских синих брюках, в незашнурованных ботинках.
- Кого тебе?
- Говорил, что-то там у него заедает… японская техника, она ведь тоже…
- Ничего тут ни у кого не заедает… - отвечал сторож, подозрительно оглядывая гостя. - Ты, наверно, спутал адрес.
- Да? Алексей Иваныч сказал: конфиденциальный разговор. А он не тот, кто слово "прецедент" произносит, как "прецендент". Может, заменить кого хочет… Может, ты пьёшь тут, ворон считаешь?
- Я пью?! - вдруг обиделся сторож. - Да я вообще не пью… так, иногда за компанию… Если ты про четверг… я вот у них был… пять минут всего…
- Точно, точно! - выступил из-за урчащего автокрана мой знакомый бомж Сашка по кличке Зуб - у него, хоть он и юн, как школьник, ни одного зуба спереди. Страшно, когда смеётся.- У нас он сидел… даже не сидел, постоял и вернулся.
- А вы Туеву когда дом закончите? Всё резину тянете? Он обижался на вас за столом… Говорил, воруют.
- А ты кто такой?.. - оттолкнув Сашку-Зуба, вперёд шагнул основательный, крепкий мужичок - под стать самому Диме - в желтоватой штормовке, в сапогах.- А не пошёл ты на хер?!
- На хер? Вязать мохер? - подхватил весело Саврасов. - Мон шер, не хотите ли вместе со мной чесать мохер?..- Он притворился пьяноватым, но, боюсь, поздно.
Человек в штормовке вскинул седоватую голову - заметил нашу "Ниву" и, как я понял по выражению его лица, увидел в сумерках машины и отсверкивающее стекло объектива.
- А это ещё кто там?! А ну отсюда!..
- Да? - Дима сделал значительный жест рукой, полез в правый карман рубашки и вынул "корочки" тележурналиста. Открыл, показал, сложил, аккуратно спрятал. И, обернувшись, махнул мне рукой: вылезай, да с камерой, с камерой.
Я старый человек, бояться мне уже поздно чего-либо, но всё же вышел я из машины с неприятным ощущением на языке - словно предстояло лягушку глотать. Очень мне не нравились милицейские штаны сторожа, да и трое молчаливых строителей - у одного в руке топорик, у другого длинная выдерга, у третьего палка. В эти минуты моя неприязнь к Туеву как-то потускнела, ушла в прошлое, чёрт с ним с Туевым, подумал я. Уехать бы нам отсюда подобру-поздорову.
- Так это Николай Петрович!.. - вдруг радостно заорал беззубый Сашка и запрыгал перед дружками.- Он знаете какой весёлый! Петрович, спой частушку! Это учёный, учёный … - Зуб был как всегда пьян, ватная фуфайка нараспашку, на босых ногах тапки, он мычал от нехватки слов, заливисто смеялся чёрным ртом, стараясь втолковать строителям, что я не опасен.
Но его трезвые товарищи отчуждённо молчали, стоя полукругом. И сторож наконец меня, кажется, узнал.
- Стой там,- сказал жёстко Дима.- И снимай. Я, господа, представляю здесь студию "Глаза в глаза". Наверное, слышали… Вопрос: вы знаете, кому строите дачу, точнее - коттедж?
Строители молчали. Водители грузовика и автокрана вылезли было из кабин, но снова вернулись на место.
- Не знаете. И это правильно. Вот у меня справка из мэрии, получена сегодня… - Он развернул её и подержал несколько секунд перед седым мужичком в штормовке.- Вы тут главный, самый умный? Смотрите. Двадцатый участок… а это - двадцатый участок!.. - не принадлежит никому. На кого же вы горбатитесь?
- Ты бы, парень, не дурачился, а то худо тебе будет,- процедил сторож.
- Помолчи, дурак!.. - оборвал его бригадир. И, улыбнувшись, спросил у Димы: - Ну и какое тебе дело? Мы пролетариат, нам платят - мы строим. Зовут его, кажется, Егор Егорыч. Или Сергей Сергеич?
- Но земля-то ничья. Стало быть, строительство незаконно?
- Стало быть, так, - смиренно согласился строитель. - Но мы-то при чём?! Пошли, парни, перекусим, пока они тут что-то ещё снимают…
Грузовик взвыл и уехал, хлопая неподнятыми бортами. Наверно, левачит здесь парень, испугался. Водитель автокрана выключил движок. Стало тихо.
Дима мне кивнул - я погасил камеру. Дима сел на зыбкую гору досок и закурил.
- Ну, что ж, подождём Иваныча. А пока я вам стихи народные почитаю… Хотите послушать? - И зычным баритоном, напоминающим государственный голос Левитана, начал: - Молитва сибиряка.
Благослови, господь, мои страданья
И дай утеху мне и сладость упованья!
И дай мне силу воли и терпенье,
Дай зреть моих ошибок исправленье!
Рабочие остановились поодаль и, позёвывая, тоже примостились - кто на валяющемся брусе, кто на пластмассовом ящичке из-под бутылок. Бригадир закурил, невзрачноликий юноша, нёсший палку, достал из кармана конфету, а третий, с выдергой, так и сидел с ней, с тяжёлой, изогнутой на концах, ковыряя землю возле ног.
Пошли мне дух трудолюбия и чести,
Дух покоя, мира, совести душевной!
Да бежит от меня дух коварной лести
С его соблазнами и участью плечевной!
- Вам, наверно, интересней байки народные, меткие выражения?..- Дима кивнул в мою сторону.- Мы с нашим профессором много собрали интересного, только нынче это никому не надо. "Золото веско, а кверху тянет". "В Сибири сто рублей - не деньги, сто вёрст - не расстояние, человека убить - дальше Сибири не быть!" Ничего?
- А вот у нас в деревне,- с переменившимся вдруг, ожившим лицом отозвался тот, что сидел с выдергой,-говорили: нам что человека убить, что чеснок посадить.
- Очень интересно!- кивнул Дима.- Это у нас записано. А вот такой текст: "У него правды, как у змей ног, не найдёшь". А хотите загадку? Два убегают, два догоняют, а отдыхают вместе. Что?
Бригадир пожал плечом, парень с выдергой наморщил грязный лоб, а третий, с невзрачным лицом, весь будто из похмельного тумана, нерешительно пробормотал:
- Что ли, зэки с ментами?
- Ну ты даёшь! - расхохотался Дима. Я с удивлением наблюдал, как он завладел вниманием совершенно случайных людей и уже не торопится далее, спокойно затягивается сигаретой. Сашка - Зуб, оказавшийся между рабочими и Димой, крутился туда-сюда, радостно сверкал глазами, как бы гордясь нами, как бы демонстрируя нас своим корешам. Только сторож скрылся в вагончике, но дверь оставил открытой - наверняка слушал странных, явившихся непонятно зачем гостей. - Не угадали? Да четыре колеса у телеги!
- Верно, - осклабился парень с выдергой.
- Петрович!.. - не выдержал от волнения Зуб, открыв чёрную пасть. - А частушки он знает?
- И частушки мы знаем! - продолжал Дима.- И сказки. И приметы. "Кто на кошку наступил - жениться захотел". Интересно, ага?.. Или как прежде в Сибири говорили? Человек чихнёт - ему: "Салфет вашей милости!" А тот, кто чихал, в ответ: "Красота вашей милости!" А сейчас один другому готов голову оторвать просто так, а другой - ноги ему отвернуть. А вот на Ангаре есть мудрая сказочка...
Сам посветлев лицом, Дима рассказывал про старика и старуху (ведь помнит наши записи!), а я сидел и слушал птиц. Даже перезимовавшие синицы весною диковинно свистят:
- Ти-иу-у...- В конце завиток мелодии - как у лопнувшей серебряной струны... А эти "свирри-свирри" чьи? Чей этот еле слышный поднебесный свист? Точно же, свиристели с хохолками на старой черёмухе, против света и не увидишь сразу... похожи на комки живого пепла... всё сгорело, только музыка осталась.
- Тук-тук!.. - работает метроном. А это высоковысоко, на ободранной уже берёзе стучит желна, дятел в красной шапочке - этакий кардинал Ришелье леса... Господи, сколько уже птиц прилетело!
В небе кружит покрикивая, посвистывая - так тонко ржёт жеребёнок-чёрный коршун. А кто же это носатенький в кустах, вокруг клюва огненное пятно? Щегол, и ты здесь?! А в стороне - слышу - где раменье, дерутся дрозды... А подалее, в глубине тайги, небось уже и глухарь токует, ходит меж деревьев, чертит раскинувшимися крыльями круги на жёстком синем снегу... Весна, весна! Пробуждение страсти в этих тельцах крохотных...
Скворцов и горихвосток ещё не видно. В мае. Но что-то яркоцветное вспыхнуло... трясогузка? Брюшко жёлтое... какая же ты маленькая! Самоуверенный серый дрозд напугал тебя - пролетел рядом, крутя крыльями, как вертолёт лопастями...
На буграх кое-где уже травка зелёная, длинная обнажилась, снега почти не остаётся в чаще... скоро на яру, над водой, мохнатые прострелы выскочат... Боже, чем мы тут с Димой занимаемся? Истинная, замечательная жизнь проходит мимо нас.
Я стоял, держа в руках, вернее на одной левой, но придавливая и гипсовой дланью, тяжёлую японскую камеру, великолепное устройство из стекла, пластика и металла. И вдруг посмотрел на окружающее как бы и её светящимся фиолетовым, запоминающим навсегда оком. И обыденный мир вокруг мне показался на мгновение ярким, как в детстве, необыкновенным. Это как если новую рубашку наденешь или отец часы подарил - всё меняется кругом... Что нам ложь некоего Туева, его каменные хоромы? "Циви-циви, милые мои... тиу-ти-иу..."
Интересно, а как сейчас у меня на огороде? - Я на минуту,- буркнул я бывшему своему студенту и, приложив отводной объектив к глазу, медленно, наугад, страшно шатаясь (или это лес вокруг шатается в линзе?) побрёл в сторону деревянных дач. Вот и штакетник мой, выломанный мальчишками на углу огорода. Вот и снег, ещё оставшийся в тени, но уже съёжившийся, серо-чёрный. Отстранившись от камеры, я глянул вниз подслеповатыми от сияния глазами: рыжие семена берёз на снегу... сажа...
Но сугроб, съедаемый мощным жаром весны и ветром, хотел жить! Он простирал к небу белые отростки, хрустальные ладони, ледяные губы... Господи, чем я занимаюсь в последние дни? На что трачу остаток жизни? Мы все: и президенты, и воры в законе, и фарисеи от политики - уйдём, а земля всё так же будет возрождаться год от года, век от века, если, конечно, мы не уничтожим её своей химией, ревностью к новым поколениям, ненавистью... Но пока мы живы, надо бы радоваться и творить только добро...
И вдруг этот узкий сугроб в тени деревянного заборчика, этот сугроб потаённый, шуршащий и уменьшающийся на глазах, обрёл великий смысл под огненным небом. Мне показалось: некая пугающая связь установилась между ним и моей жизнью... Мне показалось: он растает - и я исчезну. Не схожу ли с ума? Не накрыть ли мешками снег, чтобы он дольше здесь пролежал?
Выключив камеру, я запрокинул голову. Зажмурившись то ли от слёз, то ли от солнца, я медленно вернулся в Красный лес, на поляну, где Дима Саврасов, восседая на пахнущих мёдом досках, рассказывал рабочим мужичкам одну из жутковатых историй, записанных нами лет пять назад у старух в Мотыгино. Вернее сказать, это песня:
Я стояла, примечала, как река быстро течёт...
Река быстра, вода чиста, как у милова слеза.
Не прогневайся, друг милой, что я буду говорить:
"Ты родителев боишься, ты не хошь меня любить.
Я не вовсе девка глупа, не совсем я сирота.
Есь отец и есь мати, есь и два брата-сокола.
Два вороные коня, два вороненькие...
Два черкацкия седла, два булатные ножа.
Уж я етими ножами буду милёнка терзать -
Ты рассукин сын, мошенник! На дорожке догоню!
На дорожке догоню, твоё тело испорю.
С твово бела тела пирожков я напечу!
С твоей алой крови я наливочку сварю!
Из твоих костей-суставов кроваточку сделаю!.."
Потягиваясь, Дима встал на досках и сверху сказал слушателям:
- Во как раньше любили, какие страсти были! - Глянул на часы. - Так, нету Иваныча. Сами к нему проедем в штаб.- И небрежно объявил, увидев выглянувшего из вагончика сторожа: - Мы тут проверяли вас на вшивость. Он будет доволен.
Лицо охранника радостно расцвело, все веснушки мгновенно проступили, как загораются люстры театра по окончании спектакля. Но тут же недоверие затмило его лицо, и он пробормотал:
- Я ничего не знаю.- И хотел было снова уйти.
- Стоп! - Дима властным окриком остановил сторожа. - По той причине, что участок отныне отдан Николаю Петровичу, вот этому, дом принадлежит ему. Передашь, если мы случайно с Туевым сегодня не увидимся? Запомнил?
- А платить он же будет? - ухмыльнулся Зуб, который всё стоял неподалёку, бомж несчастный. - Петрович, а мне зажилили червонец, а я доски эти складывал. Знаешь, какие тяжёлые.
Дима не отвлекался, смотрел на сторожа в милицейских штанах.
- Платить за всё будет Туев. А дом и земля подарены Николаю Петровичу. Потому что он, Николай Петрович, одним своим словом обеспечит победу Туеву на выборах. Как - это его проблемы.
Рабочие хмуро издалека слушали разговор. Они уже пообедали, бросили комки недоеденного хлеба птицам на тропинку, возле золотых, как бы дымящихся верб.
- Ну их в манду,- сказал старший в жёлтой штормовке. - То ли правда на выдержку пытают, то ли из милиции. Но мы люди маленькие, пошли вкалывать.
- За рассказ спасибо,- сказал невзрачный парнишка, давно уже отбросивший в сторону палку.- Во была жизнь!..-Он вздохнул и побрёл за бригадиром.
Парень с выдергой, расслабленно глядя на мокрую землю, заключил:
- Жалко, Андропов не дожил... он бы навёл порядок... и чуркам бы власть не отдал в русских городах...
Вечерело. По лесу шли красивые девочки с огромными овчарками. Старик проплёлся с мешком за спиной - там звякали бутылки. По небу проплыл, треща лопастями, как огромный дрозд, зелёный вертолёт. Туева не было. И, наверное, уже не будет.
- Поехали... - кивнул Дима.
И когда мы уже катили по шоссе в гору, в город, он сказал:
- Ему, конечно, доложат. Да я думаю, и по звонку со студии он догадался... и был бы дурак, если бы тут появился. Но возможен шантаж со стороны его людей... Если что - сразу мне звоните. А завтра мы что-нибудь придумаем.
- Не надо!..- простонал я. - Я ничего больше не хочу!.. Я тебя умоляю, Дима,- забыли. Ну их всех к чёртовой матери!...
Саврасов пожал плечами, молча довёз меня до дому и уехал.
И снова жена сама открыла мне дверь, услышав, как лифт остановился на нашем этаже. Я через порог закричал:
- А если хулиганы? Почему отпираешь?
- Я же тебя увидела в окно сверху.
- Больше не отпирай. Слышишь?..
И тут же позвонил телефон. Он у нас стоит в прихожей. Жена сняла трубку:
- Алло?.. - послушала и протянула мне. - Говорит, передай мужу.
Начинается.
- Алло? - напряжённым голосом отозвался я. - Что вам угодно?
- Мне угодно...- в трубке зашелестел сиплый мужской голос,- если ты такой шибко умный... если не хочешь, чтобы тебе шею свернули, как цыплёнку... Володьку больше не трогай...- Какого-то "Володьку" приплели. Это, наверное, чтобы зашифровать угрозу, если я умудрюсь записать разговор на магнитофон. Но у меня нет магнитофона. - Ты понял? Нет, ты понял?!. Ну и что, что он твою Таньку повёз в Канск... дело молодое. .. Он, может, на ней женится...
Постепенно до меня дошло, что всё же звонят не мне. Я положил трубку.
- Что?!- встревоженно спросила жена. - Стал прямо белый.
- Да нет... ошиблись...- Надо бы куда-то деться от её вопрошающих глаз. Постоял перед туалетом, зашёл в ванную. - Я голову вымою. В лесу так хорошо...
- Давай я тебе помогу... как ты с одной рукой?
- Ах, да.
Жена помогла мне снять рубашку, майку, я нагнулся над ванной, и она начала мне мылить волосы и полоскать под горячей острой струёй. И снова я будто в детство вернулся-точно так же мама меня, помнится, мыла, трепала по башке, шутливо за ухо дёргала... Попросить Галю, чтобы и она меня за ухо дёрнула? Подумает, совсем спятил. Господи, как быстро жизнь уходит... Ночью обещают плюс девять. К утру узкий фиолетовый сугроб на моём огороде исчезнет...
Надо садиться за статью - о меняющемся говоре ангарцев. Утром у меня нет лекции, вот и примусь за работу...
5.
Но на рассвете в квартиру ворвался мой лохматый Бетховен, совершенно не имеющий музыкального слуха,- Дима Саврасов. С порога диковато пропел:
- Он сказа-ал: "Пое-ехали!.." - Что-то ему вспомнилась песня про Гагарина.- "Вы знаете, каким он парнем был?". Это я про Туева.- И уже полушёпотом.- Сейчас едем в логово врага. Я уже позвонил. Он ждёт. Я сказал: мы хотим поговорить о будущем нашей области.
С его помощью, с трудом, я натянул глаженую рубашку, вдел левую руку в рукав куртки, правая под полою повисла на марлевой перевязи.
- Главное - улыбаться и молчать. Когда человек не говорит, значительно улыбается, собеседнику страшно. Я-то про него узнал всё! Старую дачу на полустанке Таёжный они переписали на тётю, другую - на Бирюсе - продали. Имеется две машины: "Volvo" записана на жену, южнокорейская "Sonata" - на шестнадцатилетнего сына. Но даже если!.. Он уже понял, что мы его поймали. Не кретин же! Едем!