Вероятно, оно все-таки бракованное. Потому и отражение такое размытое - переливы олова, ртути и свинца. И все образы искажаются им одинаково. Даже такие антиподы, как Данченко и Азизян.
"Свинец - сказал отец". Фамилия на пакетике с негативами, спизженными Азизяном у какого-то простофили, была "Свинцовский". Вопреки желанию этого не делать, Самойлов прочитал ее за долю секунды, и тут же понял, что никогда в жизни не сможет забыть эту странную, почти нечеловеческую фамилию.
А в подвал с необычным зеркалом его, тоже против воли, заманил Данченко, уже заработавший своей привычкой к частому мочеиспусканию громоздкое прозвище Пошли Отольем. "Отливать" Самойлову совсем не хотелось, он молча ждал, пока справляет нужду его приятель, и уже готов был подняться на поверхность. Но тут, повернув голову в сторону булькнувшего умывальника, он наконец-то заметил сизо-серебристую пластину, за которой вполне могли восседать уверенные в своей невидимости зрители, и понял, что и это окно в таинственный мир забыть ему не удастся никогда. Причем и на сей раз хватило доли секунды, чтобы поверить, что это навсегда. "Свинец - сказал отец.
Примерно так же в польском сериале про капитана Сову тысячи будущих поклонников известной группы услышали выражение "made in Japan". Таким образом, за шесть лет до выпуска одноименного альбома эти слова безболезненно и незаметно вонзились в память и поразили мозг громадной общности внешне разобщенных и психически здоровых людей.
А ведь всего несколькими метрами выше, в типично вокзальном буфете Азизян требовал вполне обыденных угощений:
"Берем два люля! Кому сказано - два… люля. Два обрезанных люля".
Он говорил громко, явно наслаждаясь тем, как играет на его длинном языке восточное словцо.
Данченко, тот, напротив, куксился:
"Погодка - прелесть! Настроение - класс! Нашли чем хвастать. Настроение человека, если он не сволочь, никак не зависит от погоды, температуры воздуха, наличия радуги в небе и тыры-пыры… Я вообще люблю позднюю осень".
Милиционер жестом садиста выливал остатки портвейна, конфискованного у в сраку пьяного колхозника, в эмалированную урну. Жидкость своим бульканьем подсказывала, что времени уже много, непоправимо поздно, и надо бы знать меру, иначе сами потом пожалеете, молодые люди.
Чортов Азизян - это ему приспичило отведать ночного люля, а между тем, общественный транспорт вот-вот закончит свою работу… Вино уже не лезло колхознику в глотку. Он был на грани рыголетто, но, похоже, не смог смириться с мыслью, что оно пропадет или достанется, как солдатская невеста, другому:
"Любопытство, скука или страсть бросили тебя в чужие руки. Как ты смела душу обокрасть за два года горестной разлуки?"
Данченко не нравится, когда Беляев поет такие песни. И здесь он в чем-то прав.
Кстати, в практически полностью выпотрошенном "Пентхаузе", который Азизян выменял у Акцента, Самойлов (по-стариковски, со словариком), прочитал, чем заканчивается "История О" - и про маску совы, и про появление героини на празднике в этой маске и на поводке. Чем-то оно смахивает на историю колхОзника с публичным "семяизвержением" мимо колхОзного рта остатков портвейна. А семяизвержение мимо вызывает к жизни образы, которыми любуются члены киноклуба по ту сторону зеркала в подвальной параше.
Если бракованные, с дефектной поверхностью, зеркала не подлежат переработке, значит, ими где-то должны торговать. Где у нас могут продаваться такие вещи? Если выяснить адрес склада или волшебной лавки, можно было бы повесить такое зеркало у себя дома…. Правда, вони будет…
Самойлов горько усмехнулся над своими детскими рассуждениями. Милиционер отошел, а Данченко, не теряя времени, договаривался с буфетчицей в цветастом батнике.
Детские рассуждения лишь подчеркивают беспомощность. Он добавил Данченко пару рублей. И неосуществимость замыслов… Кстати, о детстве. Конечно, он бывал в этом подвале и ранее - как минимум один раз. Куда-то провожали бабку с дедом. Он начал проситься, но боялся идти один. Его отвели. Вот только какое тогда было зеркало, он не заметил. Ему не с чем было его сравнить. Он еще не видел обложку "Look At Yourself". Зато имел возможность полностью прослушать в записи, что собою представляет Третий Хипп. Прошло три года, он стал другим человеком, но подземные помещения и вид открытого моря по-прежнему внушают ему ужас.
Нечасто, но с неожиданной силой Самойлов сочувствовал пожилым людям, проникаясь уважением к тому, насколько умело те скрывают свои обиды и страдания причиняемые им почти стопроцентно отвратительной молодежью. Однажды учитель русской литературы Нина Степановна очень сдержанно, буквально себе под нос, сказала распоясавшемуся второгоднику:
"Не раздражай меня".
И Самойлову внезапно открылась вся ее усталость - от навязанных подвигов, от похабных обещаний отблагодарить за испытанные трудности, усталость от жизни, которая ей не принадлежит. Но она зачем-то продолжает с увещевающей улыбкой объяснять не просившим ее об этом дикарям, что "Савося" - это Савостьян. "Савося хохочет - попался спроста". Как будто рогатым хамам есть дело до великорусской словесности.
"Кровавые белые розы". Иногда Самойлов проникался почти родственной симпатией к старикам, с наивным артистизмом пересказывавшим книгу или картину, поразившую их в юности (то есть, в 20-е или 30-е годы). Запомнилось название одной из них - "Кровавые белые розы". Он знал ее в пересказе довольно вздорной во всем остальном старухи, которая преображалась, с азартом изображая девушку, уходящую под гипнозом в ночное море по пустынной лестнице.
Это могли быть: Нат Пинкертон, Рокамболь, еще какой-то "вор-джентльмен", чье имя он в детстве никак не мог выговорить. И, что характерно, всего за несколько лет старики, растеряв остатки благородства и вкуса, увлекутся ничтожными "штирлицами", и все как один, предадут забвению героев своей нэповской молодости. Понятное дело, в дальнейшей жизни читать им было некогда. Удивляет, что они вообще как-то сберегли эти имена и названия. Не озлобились на их никчемность, на то, что за них им ничего не дадут. Не принесшие им ни покоя, ни счастья экзотические имена. Не пинали их, как пинает невидимых врагов Азизян, находя их во всех стихиях - воздухе, воде, факеле им же подожженной помойки.
Как-то раз Самойлов поддался обаянию стариковских призраков настолько, что сам до сих пор удивляется степени собственного легкомыслия. Прежде чем прочесть "Человека-невидимку" в оригинале, он узнал о нем от бабушки. Бабушка мучила внука пересказом старого фильма. Ему как сейчас слышится ее не по годам кокетливый голос:
"Внимание! Невидимый идет по городу!"
И воображение тотчас рисует довоенные репродукторы на столбах.
Вскоре (дело было зимой) по телевизору в промежутке между утренним и вечерним вещанием, стали читать кинорекламу - что в каком кинотеатре можно посмотреть на этой и будущей неделе. Название одного фильма показалось ребенку знакомым.
Его обманывали. Обман продолжался две недели. Точнее, это он обманывал себя, всю дорогу опасаясь выяснить и уточнить, что происходит на самом деле, чтобы не лишиться заманчивой иллюзии. Он надеялся, что один из уголков окружающего мира будет трансформирован сообразно его воле.
Невидимой оказалась не книга, ее могли свободно выдать в любой библиотеке. Сам фильм вел себя как невидимка. Самойлов полсотни раз, упиваясь последними крупицами надежды, вслушивался в объяву с указанием времени сеансов в очередном кинотеатре, но, выбираясь в город, не видел на афишах ничего похожего. При этом он упрямо и тщательно скрывал свои "оттенки скорби". Прямо спросить: в чем ошибка, объясните? - было унизительно.
Дело в том, что изучать украинский язык они начинали только со второго класса. Диктор произносил "Чоловiк та жiнка", а первокласснику Самойлову слышалось что?.. Естественно - "Человек-невидимка". А в прокате шла "Мужчина и женщина": Ша-ба-даба-да, Ша-ба-даба-да, бять-нахуй-блять…
Фильмы с такими названиями манили его не более чем общественные туалеты, он боялся их как газовых камер, которыми сосунков вроде него в школе и дома с каким-то болезненным сладострастием запугивали взрослые дяди и тети.
Самойлов увлекся Хендриксом рано, и отдавал себе в этом отчет. И вовсе не потому, что тот рано умер, жил чорт знает как, бросая вызов и т. д. Вон - Николай Островский тоже рано ослеп и жил недолго, а жалкий Есенин прожил еще меньше, и повесился, но Самойлова они только раздражают, а их поклонники, он это предчувствует, будут мешать ему жить постоянно. Ну их.
Если бы его спросили, почему именно Джими? Он бы ответил: потому что Хендрикс играет одно, а слышится совсем другое. Особенно если он не поет, а только играет. Самойлову безумно понравилась пьеса "Подозрение", хотя слышал он ее всего один раз по радио. А в реальной жизни отыскать инструментал с таким названием пока не удается. Может быть, ее и не было - очередная слуховая галлюцинация. "Подозрение" требует доказательств и толкает человека на рискованные поступки. Кто живет ни о чем не подозревая, вряд ли нуждается в такой музыке. Вряд ли способен понять и оценить ее смысл.
Зеркала полностью не отражают вампиров. А если человек не отражается лишь наполовину? Означает ли это, что он уже наполовину вампир? Зеркало в подземной уборной давало таким превращениям не более чем шанс. Интересно, кто еще ходит туда на медосмотр? И какова составная родословная этого устройства? Кто ему ближе: иллюминатор, киноэкран или психоделический плакат, вынутый из распечатанного конверта с диском? Прямоугольный плакат-полип, тут же впившийся в плоский клочок штукатурки…
Нет - он бы не поверил, увидев нечто вроде афиши, да что угодно, имеющее отношение к солидной западной группе на поверхности этой земли. Но под нею, ниже асфальта и водосточных решеток, там, куда достают лишь корни хранящих тайну деревьев, он испытывал подозрение мучительное и непередаваемое, как инструменталка без слов, без четкой мелодийной линии - похожая на черную путеводную нить, в которую вселился дух обезумевшей змеи. Тут любые слова на любом языке бессмысленны и ничего не смогли бы ни выразить, ни объяснить. Не так много людей имели возможность увидеть себя отраженными в фирменной фольге "Look at Yourself", а на переснятых фото эффект кривизны пропадал.
Список лиц, кого он никогда в жизни не увидит ни на экране, ни, тем более, на сцене, к тринадцати годам превышал у Самойлова количество проживающих в городе ветеранов войны и труда вместе взятых.
Если вкратце - он был счастлив тем, что пусть не в плане первенства, но хотя бы в плане малолетства сумел рано насладиться этим альбомом. Да - в обществе однотипных, словно негры или китайцы, девятиклассников, диск уже прозвали, чтоб не мучиться, "Третий Хипп". Они топтались в сумерках по полу - босые девицы и юноши в носках. Без лиц и, как ни странно, без запаха, не зажигая свет, пока он, положив на подоконник пустую коробку, десятый раз читал, запоминая, названия песен, без ошибок и в строгом порядке выписанные Шуриком, положительным сыном непутевого Дяди Пабло.
Выяснив расписание пригородных поездов, Самойлов направился к выходу из вокзала. Он мельком глянул на знакомую лестницу. Вход в подземелье давно сделали платным. Кассирша втолковывала пенсионерке, почему не может пропустить ее без денег - остальные не поймут. Самойлову вспомнился милиционер, вынувший из пальцев деревенского пьяницы бутылку, словно факел из руки Статуи Свободы, покамест они с Сермягой и Азизяном честно делили на троих две порции подозрительного люля.
Автоматические двери выпустили его на солнцепек, и взгляду Самойлова предстала раскаленная площадь без единого деревца. Знакомая до неузнаваемости, отметил он с нервозной тоской. Какая есть.
Копченый вагон трамвая, темнеющий тусклыми от строительной пыли окнами, не спешил подбирать пришибленных зноем пассажиров. Неужели тот самый? - вяло удивился Самойлов, с неохотой ступив шаг вниз. Брюхатые частники в шортах отвернулись, не увидев у него в руках никакого багажа.
"Ну да - на нем я сюда и приехал"! - решил он со странным удовлетворением. Треснувшее стекло возле средней двери должно быть скреплено наклейкой "Обирая пана Семена Резничука, ви обираете щасливе майбутне ваших дiтей!"
Невидимый идет по гроду. С каждым шагом он, подобно лунатику, глубже и глубже погружался под воду, благополучно продолжая оставаться на высушенной солнцем поверхности земли. Тень от статуи сталевара, простирающего руку с фасада, лежала поперек площади - жест гипнотизера, указующего дорогу к гибели, которая будет выглядеть как добровольный уход из жизни.
Ему хотелось одновременно и успеть, и опоздать на не проявляющий никакой активности трамвай.
"А что, - подумал он, - в Мелитополе, или южнее живет еще кто-то, кто слушает все то, что я продолжаю слушать до сих пор?"
03.07.2009
ПУШКИН
Ученик Хижняк, славный малый с улыбкой Фернанделя и ручищами гориллы, на большой перемене подвел ко мне "клиента":
"Вот - хлопчик. Бредит иностранной музыкой. Ни одного концерта артистов зарубежной эстрады не пропустил!"
Я, сожалея, что не успею выпить в соседнем гастрономе настоящей "Миргородской", на глаз прикинул платежеспособность "хлопчика". Невысокий, но фигуристый, мускулистый. Жопка узкая, плечи широкие, волос курчавый - в общем, похож на араба. На араба, от которых здесь уже тошно. Пластов такие не покупают. Такие читают Стругацких и пишут тексты песен на музыку друга, правда, никому не показывают. Или, может быть, тайком от культурных знакомых посылают в толстом конверте киносценарии какому-нибудь Михалкову-Кончаловскому. А мне почему-то захотелось сразу послать на хуй этого "эфиопа", но жадность, совместно со страстью к барышничеству, в очередной раз вынудили меня гуманнее отнестись к людям. Хотя передо мною был явный будущий "сценарист".
Прозвенел звонок, мы попиздовали на обществоведение, но я успел выяснить вкусы и потребности арапчонка. Его интересовали не диски, и даже не запись с них, а музыкальные журнальчики. Видать, хотел подначитаться и, по выражению Аксенова, "капитально вырасти над собой".
В конце концов это не порнография. Чем я рискую? Еще с осени застряли у меня четыре номера прошлогоднего Popfoto. Те, что со Смоками (ну, группа "Смоки") - все размели, а "Бей Сити Роллерс"… к "Бей Сити Роллерс" почему-то равнодушен советский человек. Оттого так вольно и дышит.
Журналы новенькие, нелистанные, пахнущие нездешней типографией, лежат мертвым грузом с января (срубил пачку в Москве на каникулах). А мы сейчас в конце апреля, скоро сирень попрет, и девушка эта из танцевального коллектива, не в кино же мне ее водить… не для этого мы ее конфисковали у примерно такого же хуйлыги, любителя почитать Курта Воннегута. В кабак или бар с ней ходить не следует. Негры, полублатные там разные… Буду угощать ее дома, на деньги, отнятые у культурного дурачка.
За полминуты до звонка я вежливо и членораздельно сказал ему цену:
"Четвертак".
Дни стояли солнечные, но скамейки были уже в тени от распустившейся листвы. После уроков, даже после обеда, Хижняк-Фернандель позвонил и напомнил, что клиент рвется в бой. Я доел свой борщ, вымыл тарелку и руки, после этого положил в папку пару номеров, надел как колхозный питурик темные очки (а вдруг заинтересуется и купит), прихватил начатую пачку Мальборо и отправился делать гешефт.
Скамейка в тени выглядела классически. Я присел и закурил, но пока клиент листал журнал, осторожно переворачивая страницы кончиками пальцев, я комментировал его содержимое стоя - так солиднее. Клиент призадумался, как Александр Сергеевич в Царском Селе, не хватало только цилиндра. Впрочем, ему больше пошел бы помещичий картузик. Поразмышлял, вылавливая рифму, и сказал: "Беру".
- Правильно, - ласково вымолвил я. - Цены растут, гайки завинчивают.
Хижа сделал мне знак бровями: "О политике молчи".
А тем временем в смуглой ладони клиента появилось что-то крайне неприятное, разочаровывающее в смысле размера… Кажется, у немецких питуриков есть поговорка "всегда вытягиваешь то, что короче"?
Он меня неправильно понял. Тарковского понял, а меня не понял. Хотя отчетливо было сказано: "Четвертак", то есть двадцать пять! Без права переписки.
- Хижа, кого ты мне привел? Я же сказал "четвертак", а он мне сует четыре кола, по одному рублю. На такую сумму не то что в баре - в гастрономе ни выпить, ни закусить не купишь. Единственное, что можно - это "мулякой" обожраться. Плохо с деньгами? Подпишись на "Ровесник". Там тебе комсюки-еврейчики под псевдонимами раз в полгода объяснят, что такое "свинцовый цеппелин".
"С большим плакатом - полтинник. Без - четвертак. Без центрального разворота ("Аббочка"!) - хуй с ним, пятнарик". Это я выговаривал уже Фернанделю. Клиента как ветром сдуло. Впрочем, не совсем. Он удалялся медленно, скорее, даже топтался на месте. Сделка не состоялась - но возникла какая-то недоговоренность.
Будет поступать и, наверное, поступит. Скорее всего поступит. Вон сколько их! Одни студенты мимо ходят - публика намного противнее рабочего класса. Военные и студенты - обоссанный щит социализма. Поступит, обрастет друзьями, будет анекдотики рассказывать: "Стоят три девочки - одна девочка, а две с Иняза… ха-ха-ха"! Или вот еще, например: "Видите этот танк на постаменте? Он стреляет, только если мимо него проходит девственница". Вiдповiдь - смiх.
Мокшанцев с ненавистью, словно в поезде глядя на дверь запертого туалета, сверлил глазами кучерявую головку "Пушкина", соображая, может, все-таки продать ему на четыре рубля самопальных фоток?
Июль, 2009
НЕТЕРПЕНИЕ
Учительница математики кого-то навещала у них во дворе. Своих детей у нее не было, и она взяла ребенка на воспитание, а он оказался дурачком. Болтается возле детской поликлиники один типчик в широкой кепке, с неприятной улыбкой - это и есть приемный сын Евгении Александровны.
Значит, Самойлов не ошибся - это ее видел он в окошко, расставляя пиво на подоконнике, когда проведывал Лёву Шульца со сломанной ногой? Она тоже могла его заметить, и при случае заложить. По математике у Самойлова была хлипкая тройка, а за нею - полнейшее невежество. Возможно, когда-нибудь он составит компанию слабоумному воспитаннику математички, тем более, у деда имеется точно такая же кепка, и он ее последнее время не носит.
Существуют ли пределы незнания? Насколько можно преуспеть, игнорируя научные открытия? И что в конце концов откроется человеку, забывшему и отвергнувшему все, чем ему с детства забивали голову? Со счетом у Самойлова было так плохо, что он не мог с точностью сосчитать количество шагов от своего дома до школы - сбивался, уставал… Лучше бы не знать, лучше бы не знать - твердил он всякий раз, чувствуя, что не справляется с лавиной ненужных сведений, навязываемых извне.
Правда, и в научно-популярных передачах, случалось, проскальзывали фрагменты чего-то бесценного, с чем (Самойлов с этим почти смирился) он никогда не сможет ознакомиться в полной мере. Как правило, это касалось зарубежной кинохроники, которой приправляли свои рассуждения откормленные, самодовольные "товарищи ученые", кавалеры орденов и лауреаты премий.