В ауле были и такие женщины, которые давно похоронили своих мужей, и сыновей у них не было, но и они не шли жить в семью дочери. Оставались в том доме, где счастливо прожили. Понятно, хозяйство уже вести они не могли. В ночь в пятницу молоко нашей коровы бабушка делила на четыре части и посылала нас отнести его четверым таким же старушкам. Так поступали не только мы, а все, у кого были коровы.
Весной мужчины первым делом пахали делянки сирот и одиноких старух. Несмотря на то, что свекровь и невестка жили всю жизнь вместе, я не помню, чтобы у них были раздоры, скандалы, не помню, чтобы из-за капризов свекрови разрушалась хотя бы одна семья. Казалось, что над каждым домом сияет радуга любви, уважения и взаимопонимания. Даже в 70-х годах в Доме престарелых не было ни одной дагестанки или дагестанца. Это был позор сыну, дочери, брату, всем родственникам, селу.
Помню такой случай. У нас в ауле готовились к свадьбе, невесте уже принесли подарки, как говорится, два рода соединялись как масло и мед. Вдруг весь аул загудел, передавали друг другу, что Аймисей отнесла обратно подарки Алибека и наотрез отказывается выходить замуж за него: "Не хочу, не выйду! – твердила она, когда старейшины рода стали ее уговаривать. – Я слышала, как он грубо и дерзко говорил с матерью". Так расстроилась свадьба.
Свою бабушку я просто боготворила. Я чувствовала ее настроение: когда она молча, поджимая губы, смотрела вдаль, я знала, что она думает о прошлом, о братьях, которые живы, но которых она не может видеть. Я обнимала ее и целовала: "Бабушка, не молчи, у меня сердце болит, глядя на тебя, мне хочется плакать".
Она вздыхала и гладила мои косы: "Не думай обо мне, у каждого человека бывают моменты, когда он целиком уходит в себя. Воспоминания тоже нужны, нельзя забывать о былом, там, в этих воспоминаниях, дорогие родные люди становятся рядом, видишь их живыми, слышишь их голоса. Их мудрые речи словно оживают, и в них каждый раз находишь новые и новые мысли, – отвечала бабушка. – Когда меня не будет, ты тоже будешь вспоминать обо мне; в тебе, как звезды на вечернем небе, зажгутся мои слова, и тебе захочется жить, как я велела".
Как больно теперь видеть, когда дети разговаривают грубо с родителями, внуки не считаются с мнением бабушек и дедушек. Я думаю, поэтому они такие духовно бедные и безрассудные.
Часто мужчины говорят: "Что-то у моей матери не ладится с женой, поэтому пришлось отделить их". Я думаю, если бы он один раз сказал жене: "Это моя мать, ты уйдешь из этого дома, а не она!" – все было бы в порядке.
Посетите сейчас Дом престарелых – увидите там и дагестанцев. Неужели их дети не задумываются над тем, что и они тоже постареют и получат то, что они дали родителям, бабушкам, дедушкам. Неужели они не думают, что надо уважать и радовать старых, ведь у них впереди гораздо меньше, чем позади.
В старости человек незаметно становится одиноким – безвозвратно уходят друзья. Бабушка говорила, как бывает тяжело, когда умирают ровесницы.
– Почему, бабушка, ты же сама говорила, что мы все смертны?
– Говорят, внученька, что однажды смерть пришла к алиму, а он сказал: "Хоть бы ты меня предупредила". А смерть отвечает: "Хорошо, я уйду и вернусь, предупредив тебя". Она ушла и вскоре опять нагрянула. Алим возмутился: "Ты же обещала меня предупредить!" – "Я тебя предупредила: умер твой друг, потом сосед-ровесник, а еще сельский пастух – трижды я послала тебе весточку". Каждая смерть – это есть весточка, что и ты смертный…
И я сейчас иду в одиночество, и бабушка оживает в моих воспоминаниях, а ее мудрые советы и сейчас освещают мой жизненный путь.
В родном ауле
Как комнату, мне снова
Ты душу побели.
Хоть ремеслом ковровым
Заняться повели.
Наверно, только в бурю
Понятна тишина.
Тряси меня, как бурку,
Когда она пыльна.
Ты выбей все плохое,
Что здесь не по нутру,
Ты выбей все такое,
Что здесь не ко двору.
Стругай меня, как палку
Стругают мастера…Фазу Алиева
"Дым Отечества ярче огня чужбины".
Античный афоризм
Сколько бы стран я ни видела, в скольких бы прославленных столицах ни побывала, мысленно я всегда находилась в том маленьком ауле, который, как ласточкино гнездо, висит между громадными скалами. Там, где в метельный декабрьский день, страдая от боли и сдерживая стоны, родила меня мама. Говорили мне, что тогда на улице шел снег и ветер выл то грозно, то жалобно. Говорили, что люди, рожденные в такие бурные дни, бывают мятежные, чистые, как снег, и сильные, как вольные ветры.
Со мною везде был мой аул, наш маленький домик без крыльца и та комната с земляным полом, где, постелив матрасы прямо на пол, мы спали около мамы и бабушки. Сейчас, когда бессонница обрела надо мною власть, я вспоминаю, как моментально засыпала и ни разу не просыпалась за ночь, а утром с мольбой обращалась к бабушке, чтобы она дала еще немножко поспать.
– Не прозевайте зарю! – провозглашала она, стягивая с нас одеяло.
– Бабушка!
– Быстро вставайте, птицы уже поют, ласточки третий раз возвращаются с кормом для своих птенцов. Недаром говорят, что кто рано встает, ему ярочка достается. Быстро одевайтесь!
– Спать хочу! – пыталась я сопротивляться.
– Это не сон; говорят, что это шайтан лисьим хвостом гладит нас, чтобы мы не поднимались вовремя, чтобы небесной благодати не получили…
Где теперь Арани, я вышла из машины, сказала своей сестре Шахсанат и водителю, чтобы они поехали в аул, а я пойду пешком. Это моя тропинка. Десять лет я ходила по ней в школу и обратно. Мне казалось, что каждая травинка, цветок, камешек говорят мне "с приездом", что и они радуются моему появлению. На подступах к аулу тропинка совсем узенькая, она проходит между двумя кладбищами. Никогда не прохожу мимо – тут похоронены мой отец и умерший еще маленьким младший брат Магомед-Жавгар, дядя Омар-дада, его жена Халун и многие дорогие моему сердцу аульчане. Те, которые грели мои руки в зимние холодные дни своим горячим дыханием, вытирали кончиком своего платка мои слезы, делились со мной последним куском хлеба, чинили мне ботинки; те, у кого я черпала народную мудрость, узнавала пословицы и притчи. Я тоже старалась хоть что-нибудь для них сделать, хоть чем-то быть полезной: таскала воду, стирала одежду, купала, когда они состарились…
Не знаю, сколько времени я провела на кладбище – водитель уже давно стоял у дома моего брата, и здесь, услышав о моем приезде, собрались мои бывшие одноклассники. Они радовались тому, что на этот раз я приехала на свадьбу, а не на похороны.
– Как вы меня увидели? – спросила я, улыбаясь.
– Твой голубой платок, даже если бы ты встала на Седло-гору, мы сразу бы узнали! – обнимали они меня.
Вечером я успела навестить нескольких старых и больных людей. Хоть они и долгожители, головы их были светлы, мысли глубокие, после общения с ними с меня, как ржавчина с железа, уходила городская суета.
Давно уже нет нашего дома: мы вынуждены были его продать, и на его месте уже новые хозяева построили добротный двухэтажный дом, но улица, вымощенная гладкими камнями, осталась. Такие родные эти камни, хоть много раз я разбивала о них свои колени.
На другой день одетая во все голубое и увешанная своей любимой бирюзой, со звенящими браслетами, в серьгах, что бились о плечи, я отправилась на свадьбу, которую играли на аульском гумне. Я так соскучилась по горской свадьбе! После шумных, однообразных городских свадеб, где столы ломятся от еды и выпивки, хотелось очутиться на теплой, искренней, веселой сельской свадьбе.
В этот день все женщины одеваются, как невесты, вытащив из сундуков свои старинные парчовые – серебряные, золотые платки, серебряные пояса работы прославленных мастеров. И гумно становится похожим на летний цветущий сад; танцуют все: и молодежь, и пожилые, певцов здесь тоже немало. А какие замечательные песни поют на аульских свадьбах! Каждая из них прославляет мужество людей прошлого, а чаще верную, преданную любовь. Каждое слово на вес золота! Тосты в горах обычно говорят мужчины. Бывает, конечно, что и женщине дают слово, и она, зардевшись от смущения, волнуясь, посылает молодым свои пожелания. Я всегда могу определить по тому, как говорит женщина и что она говорит, из какой она семьи, счастлива ли со своим мужем или живет, глотая боль и пряча слезы, только для того, чтобы сохранить семью.
Здесь все естественно – от дымящегося хинкала из трех разных видов муки: пшеничные – легкие, как вата, кукурузные – цвета солнца и бобовые с черными мелкими крапинками. Мясо, сваренное большими кусками в огромных тарелках, не жареное, не по-французски, не по-английски, а по-горски. От него исходит аромат летних лугов. Все время носят горячие чуду из свежего творога, зелени и яичный хинкал. Нет на столе ни черной, ни красной икры, ни тонко нарезанных ломтиков рыбы, ни разноцветных салатов. Все то, что было на столе, было родным и близким и по душе.
Когда говорили тосты, никто не разговаривал, наклоняясь друг другу, слушали так, что можно было услышать жужжание пчел. Здесь метко сказанное слово ценится наравне с хлебом. А я записывала все в своей голове, дав ей приказ все запомнить.
Тосты были сдержанные, без лишней приподнятости, но очень содержательные – с пословицами, с притчами, цитатами из Корана, направляющими молодых на сохранение семьи. Биолог Гасан, приехавший в аул на свадьбу из Петербурга, где он учился в докторантуре, произнес очень красивый тост. Он с детства был романтиком, мечтателем. Его прозвали Ашик (страстно влюбленный), и тост для молодых он произнес о любви: "Любовь – это тоже талант; не всякий человек способен на настоящую любовь, для этого нужны большое мужество, терпение и верность. Рассказывают, что у одного богатого человека была очень красивая дочка. Она не соглашалась выйти замуж, пока не встретит по-настоящему влюбленного в нее человека. А чтобы убедиться в искренности претендента, она подвергала его испытанию: собирала свои слезы в стеклянный стакан, ставила его перед молодым человеком и просила сочинить стихи о любви. Они очень старались, но в стакане ничего не менялось, и девушка отвергала очередного жениха. И вот однажды пришел молодой человек, красивый, с горящими черными глазами, скромно одетый, и попросил у отца девушки разрешения встретиться с ней и почитать свои стихи. Собралось много людей, девушка, как обычно, поставила перед собой стакан и стала его слушать. Он пел одну за другой свои песни, и слезы в стакане начали кипеть, повторяя его слова. "Вот он, мой избранник!" – воскликнула девушка. И вскоре вышла замуж за него. И я, молодые, вам желаю, чтобы жизнь ваша была долгая и любовь друг к другу оставалась такой, чтобы от нежных слов, сказанных друг другу, вечно кипела ваша страсть".
Тост Ашика вызвал бурную реакцию – заиграла зурна, и забил барабан, и он прыгнул в круг, а мои ноги сами пошли в такт родной мелодии. Я в ауле слыла лучшей танцовщицей и, сидя за столом, переживала, что площадка без моего танца пропадает. Первым же танцем я воскресила свою былую славу. И, хотя уже годы давали знать о себе, почти не выходила из круга. С каждым танцем я становилась легче и легче, руки превращались в крылья. И этот барабанщик, мой ровесник, который безответно был влюблен в меня в те золотые годы, наверное, для меня так старался!
И облака кружатся надо мной,
И пляшут вкруг меня
Деревья, травы,
И я дурной не опасаюсь славы,
Не выхожу из заветного круга.
Как я скучаю в городе по аульским свадьбам, по нашим традициям и обычаям, что соблюдают с любовью сельчане.
Я очень люблю горские свадьбы не только потому, что люблю танцевать, а потому, что здесь особенно видна мудрость людей. Люблю эти красивые, мудрые обряды. Когда невеста входит в дом, на пороге ее встречает мать жениха и кладет ей в рот ложку меда: "Пусть тебе в новом доме будет так же сладко, как сладок этот мед, и желание трудиться будет у тебя такое же, как летом у пчел". Подружки подводят невесту к жениху, одна держит в руках зеркало, другая – зажженный факел; отражаясь в зеркале, он светится, словно солнце. Третья несет в руках наполненный водой кувшин и приговаривает: "Примите в дом солнце, огонь и воду!" Лицо невесты бывает покрыто тонким белым платком – гурмендо.
Невозможно описать все обычаи и традиции, но уверена, что сельские свадьбы дают духовную пищу для сердца и ума. Самое удивительное, что в каждом ауле, что находятся близко друг от друга – на ружейный выстрел, есть что-то свое, веками сохраненное и присущее только им. В одежде ли, в танцах ли, но эта трудноуловимая связь настоящего с прошлым хранится сельчанами трепетно и передается из поколения в поколение.
Уезжая, я уносила с собой светлую печаль, наполнившись, как майским медом улей, притчами, поговорками, пословицами. Передо мной проносились благородные лица пожилых, романтичная, окрыленная молодежь, и все это кружилось в вихре моих танцев.
Не люблю я коллективные танцы на свадьбах. А на аульских свадьбах в широком кругу танцуют двое, и люди наслаждаются, глядя на них. Женщина плывет, как лебедь на тихом пруду, а мужчина – как орел, расправляющий крылья перед полетом.
Вскоре после поездки в аул я снова попала на городскую свадьбу. Что-то говорил приглашенный тамада, которого никто не слушал; музыка гремела так, что казалось, лопнут уши; огромная толпа людей топталась в кругу. Один мой знакомый, когда мы уходили, сказал:
– Фазу, раньше платили деньги за то, чтобы музыка играла, теперь я бы заплатил, чтобы они отдохнули немного. Оглох!
– Да, Вы правы! – вздохнула я. – Поезжайте в свой родной аул, когда там будет свадьба, не пожалеете!
И я посмотрела в сторону гор в надежде, что мудрые горцы не похоронят наши лучшие обычаи и традиции, сохранят все лучшее и ценное, что в нас было, есть и должно быть!
В дни печали
Легкой жизни я просил у Бога
: Посмотри, как мрачно все кругом.
И ответил Бог: постой немного,
Ты еще попросишь о другом.
Вот уже кончается дорога,
С каждым годом тоньше ее нить…
Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить!Иван Тхоржевский
"Смерть предстоит всему: она закон, а не кара".
Сенека-младший
Я живу, потому что во мне живет жажда красоты. Я вижу и то, что не видят другие. Для меня и камни живые, и вода целебная. Со мною доверчиво говорят все травы и цветы, что земля дарит нам. Для меня песни поют все птицы. Орлы одиноко летают, бросая на меня тень своих могучих крыльев. Восход и закат солнца слагают для меня ночную песню, серебристая луна и звезды с холодным ярким светом охраняют мой сон.
Я еще в горах, в ауле, окруженном со всех сторон каменными глыбами и вечными снегами. Я бегу по зеленому полю, и жаворонок кружится над моей головой.
Ой, какое счастье, что я вовремя увидела и не наступила на муравья, что тащит на себе пшеничное зерно! Сколько сил и труда он вкладывает, чтобы дотащить его до своей норки. Не знаю, сколько бы я стояла и следила за ним, если бы рядом не увидела дрожащий стебелек василька. На нем сидела пчела, и снова и снова забурлили во мне стихи:
Всем прочим и иным цветам пчела
Цветок голубоглазый предпочла.
Слились их губы – губы двух влюбленных.
На солнце задрожали два крыла.
Сейчас пчеле нектар домой нести.
Цветку – не отрываться от земли.
Цветку кивать вослед пчеле: "Лети!"
Цветку шептать: "Счастливого пути!"
И, когда улетела пчела, цветок еще долго качался. Мне стало грустно: разве можно было пчеле так быстро улететь? Один всего поцелуй!.. И сколько красоты можно было увидеть вокруг, что просто я тонула в этой красоте, восторг хлынул из меня, как брызги фонтана.
Я не заметила, как пролетели годы; не помнила, сколько раз весной я ходила по только что вспаханной борозде; сколько новых родников я находила у подножия скал в горах; сколько раз пила из них студеную воду, набирая ее полными пригоршнями. Сколько раз зимой по снегу каталась с горки вниз, не боясь ничего; сколько раз, стоя под проливным дождем, я впитывала счастье небесного дара и ждала до тех пор, пока не появилась радуга. Мне казалось, что она выходит из моего сердца, и восторгу не бывало предела.
А дождик, словно жемчуг,
На нитке разрывается
И мне в подол, как жемчуг
Рассыпанный, ссыпается.
Переплелась моя коса
С земными стеблями,
И радугу на плечи мне
Надели небеса…
Идут годы. Я влюбилась. Я летала, и кровь кипела, хотелось крикнуть миру: "Посмотри на меня!" Любовь совершенно изменила меня; в людях я видела только хорошее, мне казалось, что все на свете родились красивыми, добрыми, щедрыми и что все влюблены.
В мире
Новость появилась -
В мир любовь моя пришла, -
И к земле звезда склонилась,
И свечу на ней зажгла.
Я,
Возвысившись над бытом,
Этой свечкою горю,
За минувшие обиды
Никого я не корю.
Я рожаю детей и вспоминаю колыбельные песни, которые пела моя мать моим сестрам: наверное, она их пела и мне. Но как вспомнить то, что пели нам?
Я колыбель качаю,
Будто бы шар земной.
Баюшки баю-бай,
Спи, человечек мой.
Баю, моя отрада,
Гордость, печаль моя, спи.
Спи, моя грусть и радость,
Душа и даль моя, спи.
Спит сейчас все на свете -
Ветер не спит да я.
Жизнь кипит… Я до боли чувствую и радость, и горе. Я лучший танцор на свадьбах. Я радуюсь новорожденному, плачу, когда в последний путь провожают умершего. Я до боли люблю эту землю, где звенят роднички, гудят реки, шумит море. Где я собираю первые подснежники, где из лощины гор мне приветливо кивают синие колокольчики, где в каменных гнездах мужают орлята. Я люблю каждую травинку, каждую росинку, сверкающую в зелени листвы.
И почему же я должна покинуть эту землю, ведь я так люблю эту жизнь! Человек должен жить вечно; его любовь, чем больше он отдает ее, тем могучее становится. Я не верю в бессмертие после того, как ненасытная земля поглотила человека. Есть бессмертная память о человеке – творце, но когда его нет, разве ему не все равно, помнят его или нет?
Я хочу жить! Видеть небо и землю, любить людей, смеяться и плакать, протягивать руки навстречу снежинкам, стоять под ливнем. Сидеть на берегу реки, опустив в воду босые ноги, и слушать симфонию жизни…