– Стой, дурак! – заорал Гриша. – Угробишься к дьяволу! Переломаешься на подводных камнях!
– Не дождёшься! – крикнул Марк в ответ и нырнул.
Течение пронесло наглого мальчишку под мостом, лихо выбросило с крутого спуска. И он, целый и невредимый, вышел на берег, сверкая обнажённым телом.
– Ох! – простонала тётя Настя, краснея и отворачиваясь.
Щёки Иришки вспыхнули, но она качнула головой, и рыжие кудри скрыли лицо от любопытных глаз.
Гриша кинул ему полотенце:
– Прикройся. Мы потом с тобой отдельно поговорим.
Пользуясь перерывом, Кирюха достал спиннинг, закинул его с моста.
– Слишком большое течение, – прокомментировал дядя Гена.
Тем временем Марк, стуча зубами от холода (водичка оказалась бодрящей), довольный до одурения, одевался.
– Ни царапины, – с досадой сказал Гриша, глядя на Марка. – Отшиб бы себе чего, хоть бы мозги на место встали.
Путешественники вернулись на катамараны и продолжили свой путь.
Впереди их ждала река, пересекаемая узкими островами; бухты, мостами врезавшиеся в поверхность воды; родник, лентой струящийся по каменистому берегу; укромная низина у песчаного холма…
Тая особенно старательно запоминала всё. Внутреннее беспокойство то ли ушло, то ли уснуло.
Эд ловил её внимательные и одновременно тревожные взгляды. Он знал: что нужно сказать ей что-то. Но не знал что.
Команда разбила лагерь. Всё шло как по маслу. Большое приключение подошло к логическому завершению. Одна ночь отделяла их от железнодорожной ленты финала. Из завтрашнего дня выглядывал плацкарт старого поезда, который домчит их до родного города.
У вечернего костра члены экипажей наперебой делились впечатлениями о походе.
Казалось, финальная точка поставлена – вот она, последняя ночёвка в карельских лесах!
Эду стало неуютно – громкие возгласы, яркие эмоции на лицах кололи его, как иголками, он замирал и морщился. Не выдержал – поднялся и направился вниз, к бухте. Иришка последовала за ним.
Завязался лёгкий разговор. Слова Иришки не вызывали в Эде отторжения. Ему показалось, что он подобрал к рыжеволосой девушке ключик – небольшую стеклянную призму, которая помогала верно расшифровывать Иришку. Её ужимки превратились в обычное женское кокетство. Её глаза лучились.
А самое главное – ему с ней легко.
Эд осторожно взял её за руку. Неужели у него появился друг? Они с Иришкой приблизились к костру, и теперь Эд видел всех членов команды.
Они так же далеки от него, как и в начале похода. Юноша подумал, что пропасть между ним и всеми остальными такая же огромная, как между современниками и язычниками, обитавшими за чертой нашей эры. Тогда Марк – обычный земледелец, недалёкий и грубый.
Кирюха – самодур и плут. Дядя Гена и тётя Настя – домовые. Соня – оракул. Ириша – юродивая, одной ногой в ином мире, другой – в будущем.
Гриша – вожак. Или жрец. А Тая – его жертва. И любит её он, как язычник у алтаря жертвенного ягнёнка. Он любит её, как грешник любит дар, преподносимый своему божеству, дар, открывающий путь к прощению.
Эд смотрел на них, а видел тех, кто жил сотни сотен лет назад.
Они, восторженные, сидят у костра в предвкушении утреннего жертвоприношения.
– Тая выросла в ожидании смерти. Смерть и счастье для неё едины. Ради всех нас осчастливь её, – наставляет Гришу дядя Гена. – Я знаю, сложно представить жизнь без неё, но другого пути нет. Для меня ты такой же сын, как и она – дочь. Пусть не дрогнет твоя рука.
Дядя Гена знает, что Гриша умеет одним точны движением руки полоснуть по шее так, что вскрикнуть не успеешь. Ему не хочется слышать Таин крик.
Гриша сосредоточен, одной рукой придерживает медвежью шкуру, перекинутую через плечо. Он будто не слышит дядю Гену.
Тут скользящему сквозь время и пространство взгляду Эда открывается лицо Марка – примитивного, с грязными босыми ногами.
Он думает, что вожак Гриша дал слабину. А значит, можно занять его место.
У Марка за поясом нож. Глупец, он не знает, что обряд должен пройти по иному сценарию.
Чудо-трава, заваренная в горячий напиток, что кипит на костре, уже даёт о себе знать. И Марка клонит в сон.
Эд больше не хочет смотреть.
Он чувствует тошноту.
Вот он, взгляд из будущего: он всё знает, всё понимает, но ничего не может сделать. Эд с двойной силой ощутил свою беспомощность. Мир преломился и встал на место: Иришка, просто Иришка.
Гомон голосов у костра не стихал до глубокой ночи. Марк наглядно изображал то, о чём рассказывал. Кирюха бобром распластался по бревну. Тая загадочно улыбалась, а Соня… Впрочем, какая разница?
Эд поглядывал на них сквозь занавес орешника и понимал, насколько они все странные и смешные. А ещё он порадовался, что сейчас не сидит вместе с ними – глуповатыми, напыщенными, тщеславными, а гуляет с ней, рыжей и смешливой, по ночному берегу с серебристым песком и отражённым в воде небом.
Ночью путешественники долго не ложились, но усталость, накопленная за день, да и за весь поход, магнитом притягивала к спальникам: сегодня можно спать спокойно – дни бешеной гребли позади. Поход закончился. Совсем близко дом.
Гриша, подбивая внутренний итог путешествия, подумал, что этот поход разительно отличается от предыдущих. Внешне вроде всё так же: маршрут, гребля, костры. Но прожит иначе, как будто ходили они не по воде, а по отделившемуся от неё и несущемуся по своему пути туману.
Как будто он, Гриша, оседлал огромную планету. И вот это небесное тело разгоняется и несётся с невероятной скоростью по своей орбите. Раскаляясь, оно готово в мгновение взрыва переродиться в звезду. Но в последний момент, на пике скорости, Гриша отталкивается от неё, и этой силы хватает, чтобы сойти с орбиты и взмыть, на ударе взрывной волны закрутиться в вихре урагана, поднимаясь по спирали вверх…
…А Соне снилась чёрная крыса. Огромная, она, крадучись, перебежками, углублялась в лес. Крыса обернулась, оскалила жёлтые зубы и скрылась в зарослях. А Соня проснулась. Щемящее чувство огнём разрывало грудь, клубилось под ребрами, грызло горло. Соня ещё не знала, что Тая исчезла. Никто ещё не знал.
После того, как все легли, Тая долго ворочалась. Сон не шёл. Гриша давно уснул рядом и теплом дышал ей в ухо.
Тихий протяжный волчий вой раздался в лесу, и Тая поняла: они зовут её, они очень долго её ждали. Тая поднялась, накинула кофту-балахон, вышла из палатки и исчезла. Если бы мимо бухты проплывал заплутавший рыбак, то он увидел бы, как теряется между деревьями силуэт девушки. Рыбак наверняка выругался бы и в очередной раз зарёкся выходить на ночную рыбалку.
– Где она? – этот вопрос повис в воздухе.
Дядя Гена поднял Марка и Эда. Они долго безуспешно искали её. Только Гриша оставался невозмутимым.
– Глупость какая-то! – не выдержала его молчания тётя Настя. – Где Тая?! Что с ней? Ты знаешь?
Тётя Настя подошла к Грише вплотную и схватила его за грудки. Он отстранил женщину и спокойно сказал:
– Ушла. Тая ушла.
– И это любовь? После этого… Ты её любишь? Что это за любовь такая?! – тётя Настя давилась словами. На глазах показались слёзы.
Дядя Гена приобнял её со спины. Гриша молчал.
– Такая любовь губит… Убийственная любовь! – воскликнула тётя Настя.
Соня даже не знала что сказать. Ситуация настолько не укладывалась в её голове, что парализовала мысли, посеяла тревогу. Мир пошатнулся. Соня будет часто вспоминать Таю и то, как она легко ушла в леса. Иногда её даже будет посещать сомнение: возможно, любовь, которую тётя Настя в сердцах назвала убийственной, и есть настоящая?
Подошёл автобус. И команда собралась вокруг него. На лицах Сони, Кирюхи и Эда – неуверенность. Как поступить? Остаться и искать Таю? Или вернуться домой?
– Грузим вещи! – отдал приказ Гриша.
– А как же Тая? – тётя Настя с недоумением посмотрела на него.
– Ну что нам теперь? Поезд пропустить, что ли? А на новый билет мне Тая денег даст? – возмутился Марк. Он уже тащил к автобусу битком набитую спортивную сумку. – Вы как хотите, а я – домой.
Его слова прозвучали так уверенно, что смели всякие сомнения. Разве существует выбор? Путь только один – домой. Каждому хотелось вернуться домой.
Слова Марка снимали ответственность, рассеивали сомнения: в конце концов, это не я, это Марк так сказал. А что я? Что я могу?
Вещи распределили по сумкам. Палатки собрали. Погрузили в салон.
Никто не заметил, как Кирюха юркнул за пригорок, под орешник. Он сжимал в руках небольшой свёрток. Ещё до погрузки Кирюха прошерстил сумки и выудил остатки еды: заваривающуюся картошку, пачку макарон, крупу. К припасам положил блёсны и раскладную компактную удочку, нож и спички с зажигалками.
Всё, что нашёл, завернул в несколько целлофановых пакетов и осторожно, прячась за скелетом палатки, отступил в тень орешника. Он подумал, что Тае не помешает своеобразный лабаз. Целлофановый свёрток с откупом за пропавшую девушку. Целлофановый пакет как маленький, пропитанный трусостью хозяина кусочек заботы. Ещё одна маленькая жертва – вроде поминальной трапезы, которая предназначается если не ушедшему, то духам, забравшим его. Задобришь духов, покормишь – и не пойдут они за тобой по пятам, чтобы утащить в чащу лесов.
Кирилл, конечно, этого не знал.
Он просто хотел заглушить тоскливый вой под сердцем – жалко ему было Таю.
Первые пассажиры в лице Иришки и Эда заняли свои места. Вернулся в автобус и Кирюха. Безропотно сел на своё место.
– Кровь! – неожиданно взвизгнула тётя Настя, указывая на бурое пятно у подножки автобуса.
– Успокойтесь, – устало сказал ей Гриша. – Это глина.
Тётя Настя затряслась и расплакалась. Дядя Гена, придерживая её за локоток, помог зайти в салон.
Эд посмотрел сквозь стекло. Он увидел, как сотни сотен лет назад Тая выходит из шатра. Солнце уже высоко. Голову ломит от наркотического похмелья. В вечернем напитке оказалось многовато сон-травы. "И почему она не придала значения пряному аромату?"
Пошатываясь, Тая подходит к кострищу. Угли ещё тлеют.
– Где все? – говорит Тая, массируя виски.
Смутно всплывают события вечера. Тая замечает следы волочения. Идёт по ним к пригорку. Но дальше ступить не решается. Она помнит: вчера должно было свершиться жертвоприношение.
– Тая, – слышит она с воды голос Марка. – Иди к нам.
Девушка леденеет. Она медленно поворачивается.
Иришка, Соня, дядя Гена с тётей Настей, Эд, Кирюха и Марк стоят по колено в воде и машут руками, приглашая присоединиться к ним.
От воды веет холодом. Тая хочет броситься в противоположную сторону, но в руку ей утыкается нечто влажное и мягкое. Тая опускает глаза: белый волк трётся носом о ладонь, а смотрит совсем по-человечески. Тая замирает в оцепенении. И в этот момент Гриша, подкравшись к ней со спины, набрасывает ей на плечи волчью шкуру. Сухие ладони в плотном прикосновении приваривают мех к плечам. И внутренний хищник перерождается в Грише, вырывается вперёд и, как литой, встаёт на давно готовое место. У него больше нет клыков. Он остался тяжёлым, опасным животным и коронован трензельным оголовьем.
Гриша развернёт пробудившуюся мощь на запад, направит её на родную деревню, и пики домов вытянутся к небесам. Теперь он сумеет присоединить и удержать соседей и заложить, быть может, первый в истории город.
Эду показалось, что на секунду он оторвался от настоящего и оказался между двумя временами.
– Смотри, смотри! – вернула его к действительности Иришка. Она тыкала пальцем в окно. Эд так и не понял, что она хотела ему показать.
Автобус высадил пассажиров на вокзале. Ночной поезд подхватил их, оставив приключения позади.
– Я её домой отпустил. Как дикого зверя на волю… – мрачно сказал Гриша, глядя в окно вагона.
В соседнем купе ютилось семейство Смолиных и Кирюха. Эд с Марком тоже слышали Гришины слова. Только Сонечка, кажется, уже уснула.
Поезд мерно покачивал своих пассажиров. В Карелию Гриша ехал с любимой, а увозил лишь воспоминания о ней.
Смолины не общались с Гришей, и только Иришка бросала на него жалостливые взгляды. Эд всё время проводил с ней. И почему-то слова для Иришки находились легко. Тётя Настя, конечно, никогда не призналась бы, но с Таиным исчезновением она испытала странное облегчение. Жизнь стала радостнее.
И в глубине души тётя Настя не хотела, чтобы Тая вернулась. Она жадно присвоила то счастье, что причиталось красивой молодой женщине, себе. Поэтому, наверное, не хотела сообщать о её исчезновении в официальные инстанции. А себя оправдывала тем, что ответственность лежит на Грише.
Когда Тая исчезла, Соня подвисла в пустом пространстве. Она не общалась с Гришей, но не потому, что считала его виноватым, а, скорее, потому, что вообще ничего не считала.
Больше всего она боялась, что он, заглянув ей в глаза, увидит не ненависть или осуждение, не любовь или сочувствие, а почувствует пустоту. Она же художник! Её обязанность – вскрывать нарывы общества, преподносить истину. Да она просто обязана… Обязана что?
Сонечка хотела сбежать.
Платформа. И Соня вздохнула с облегчением. Можно больше не насиловать себя выбором и не прятать глаз. Всё!
Приехали.
И Соне на секунду показалось, что они опять на платформе одинокого города на краю мира. Только дождь не тревожит небо. Тут она заметила, что к Марку подошла группа людей, человек десять. Видимо, друзья и родители.
Одна из встречающих – бледная девочка, сидела в кресле-коляске. Марк тепло обнял её, и Соня отчётливо услышала:
– Иди сюда, сестрёнка! Скучала по мне? Сознавайся!
И тонкие бледные ручки обвили его шею. Он подхватил сестру и закрутился с ней. А она засмеялась.
Лёгкий ветер пронёсся по платформе.
"М-да, – услышала Соня свой внутренний голос. – Легче сбежать, чем признать, что струсила. В конце концов, предать того, кого любишь, не смертный грех".
Ржавая струна лопнула меж рёбер. Соня болезненным взглядом наткнулась на Гришу.
Он курил у края платформы. Не человек – сложенная из табака фигурка.
Она подошла, медленно. Земля под ногами стала ватной. Соня до сих пор не знала, как относиться к пропаже Таи. Но откуда-то пришла уверенность, что по-другому и быть не могло, что уход девушки как-то легко и логично завершил сказанные Таей слова, стал ровным звеном цепи в Таином путешествии, да и в жизни тоже.
Но что ей, Соне, нужно от этого хмурого мужчины? От ржави в его голосе? От пепла, застывшего на губах? Что так неотвратимо влечёт к нему? Дикая, опасная свобода, которую он дарит той, что рядом? Отсутствие границ? Или одиночество, то самое, из недр души, которое всегда прячется, а рядом с ним – как на ладони?
Только все его "подарки" отпугнут любого нормального человека. Но она, Соня, идёт к нему. И знает, что не повернёт назад.
Она остановилась рядом.
Он, слегка сощурившись, взглянул на неё и взглядом вернулся к потёртой крыше вокзала.
Помолчали.
– Я тут… – Соня мягко вздохнула, растеряв все слова.
Его близость пробуждала в ней что-то странное, незнакомое, как если бы сила высокой волны разбилась о берег авангардом кавалерийских скакунов.
– Прости, – сказала она и отвернулась.
Он кивнул.
Из папки с работами юной художницы выбился угол листа. Гриша выхватил его.
С рисунка смотрела великанша и большими губами выщёптывала образ Таи – вот она, смотрит в упор, строго сведя брови. Но её глаза уже не могут раскрыть в нём то, что ему самому неведомо.
Он прошёл этот путь наперекор ей, по-своему. И, может быть, поэтому вернулся.
– Пошли, – сказал он и подхватил Сонечкину сумку.
Эда привычно никто не замечал – кроме Иришки, конечно. Он перекинул сумку через плечо. Ему вспомнились слова, сказанные вначале путешествия Марком, о том, что Карелия обязательно берёт себе жертву. И он подумал, что часть его самого вместе с Таей навсегда осталась в Карелии.
Жертва?
Эд заметил, как из-под куртки Марка выглянула ручка ножа в кожаном, прикреплённом к ремню чехле. Марк одёрнул куртку. Оружие спряталось от чужих глаз.
Поздно! Колокольчик отчаянно зазвенел в мозгу Эда.
– Я что-то упустил! – кричало в голове.
Память вернула Эда сквозь сотни сотен лет к бороздящим Карельские реки язычникам. Из множества нитей прошлого, перепутанных между собой и ветвящихся паутиной, он, Эд, принялся тщательно распутывать одну. А что другие?
Эд нащупал на задворках памяти клубок отголосков событий прошлого, что тенями прошли сквозь него на островах. И отблеск повторяющегося через равные отрезки времени обряда – жертвоприношения.
Только на этот раз язычник Марк, претендующий на роль вожака, вонзает нож в бьющееся в темноте сердце. Вскрик, хрипы и кровавый кашель. Тая мертва. Жертва принесена? Глупец! Он даже не знает, что жертвой раз в три поколения становится не юная дева, а её окружение. Деву же принимают волки. Разбойник Марк ломает обычай – вдыхает в него новую жизнь, вливает новый смысл.
И волки дыханием предков взвывают от боли. Приходит конец старому порядку. Никто больше не пополнит их ряды.
Эд держал одну из потерянных во времени нитей древнего, глухого прошлого. А сколько их ещё? Какие комбинации дикого пасьянса могла придумать судьба? Слишком много сил требовало погружение во время. Эд почти выгорел изнутри.
Он вспомнил, как вскрикнула тётя Настя, увидев бурое пятно на земле. Может, всё иначе сложилось?
Дыхание перехватило.
Марк стережёт Таю как добычу. Он хочет почувствовать над ней власть, поиграть жизнью. А через неё ощутить власть и над Гришей.
Он готов резать ей кожу.
Эд почувствовал ярость Марка. И если бы на небо вышла багровая луна, то земля бы окрасилась Таиной кровью. Жертва притягивает палача.
Но стоило Марку выглянуть из палатки с ножом наготове, как зашипел, обрушился на него лес и загорелись во тьме по-человечески красные глаза.
Эд совсем запутался.
Пожертвовать всеми ради одного. Что, если Тая принесла их всех в жертву, разом вычеркнув из своей жизни? Как монахи в монастырях отдают Богу сытость, довольство или плотские наслаждения, Тая отдала своих спутников в собственность небу.
Эду нужен был проводник – сигнал из реального мира. Сил говорить не осталось.
Он умоляюще смотрел на Иришку: "Ну же, спроси меня, и время выстроится в чёткую линию от прошлого к будущему. Тогда я смогу безошибочно определить Таину судьбу".
Иришка молчала и глупо улыбалась. Эд болезненно поморщился. Он заблудился. И не мог найти, где его жизнь, а где тени прошлого.
Он просто мёртвый мальчик из языческой деревни, который умер от ножа вожака.
Он заснул от зелья сон-травы, и оно увлекло его в путешествие – нарисовало целую жизнь в далёком будущем, а смерть поселила его там навсегда.
Иришка же твёрдо стояла на ногах. Таино исчезновение ничуть не смутило её. Банальность.
Часть огромного мира отошла, чтобы освободить место новой.
Никто же не оплакивает волосы на расчёске. Они всего лишь часть системы под названием "человек". Человека же Иришка точно так же не выделяла из общей картины бытия. Понятия "я" для неё не существовало.
Марк нежно обнял мать.