Да, они были великие неудачники. Хотя умели не только мечтать! Разве тогда, в сорок втором...- теперь это казалось таким далеким: скрежет осколков по крышам, вой сирены, госпитали, пропитанные запахом йода, карболки, гниющих ран,- там они выступали с концертами школьной самодеятельности... Да, в сорок втором - разве они не загнали на барахолке учебники и, купив буханку хлеба, не двинулись на фронт? Фронт находился километрах в семидесяти и с каждым днем близился к городу. За двое суток они прошли километров пятьдесят, но случай - воистину предательский случай! - привел их на ту линию обороны, где жители города рыли траншеи и противотанковые рвы. Их выдала знакомая женщина, и они были с позором доставлены домой. Да, у них имелись счеты с судьбой, и теперь они не хотели попасть впросак!..
- Бугров и Гольцман! - оба вздрогнули от неожиданности.- Может быть, вы все-таки сообщите классу, о чем вы все время так оживленно беседуете?..
Но, к счастью, ехидный голос физички заглушил звонок. Большая перемена!
...В голубое до рези в глазах небо взмыл мяч, повис в вышине на какое-то мгновение - и сначала нерешительно, а потом все быстрее и быстрее стал падать на землю. Даже Егоров, Слайковский и дружок их Тюлькин, по прозвищу Впадина, которые выскочили во двор, чтобы перекурить, не выдержали.
- Побацаем! - крикнул Егоров и первый затоптал окурок.
По двору понеслись упругие, звонкие удары. Только Михеев, прислонясь к забору спиной, уткнулся в учебник. Они присели на бревно, лежавшее возле высокого штабеля в углу двора. Оно было теплым, прогретым солнцем, и пахло от него лесным духом - смолистым и тревожным.
- Вообще-то есть у меня одна мысль,- сказал Мишка, задумчиво чертя по влажной земле тонкой щепкой.- Не знаю, как она тебе, а я...- Мишка, колеблясь, умолк.
- Вырастить дюжину крокодилов и продать в зоопарк?- устало переспросил Клим, уже без улыбки.
- Нет,- сказал Мишка,- тут крокодилы ни при чем... Ты про Ферма что-нибудь слышал?
- Нет,- сказал Клим.- Про какого еще Ферма?
- Эх ты,- сказал Мишка.- Был такой гениальный математик, Пьер Ферма. Он жил еще в семнадцатом веке...
- Ну и что же? - нетерпеливо перебил Клим.- Покойники нам не помогут.
- Может, и помогут,- сказал Мишка. Он вдруг обиделся.- А вообще - ну тебя к черту. Если не хочешь - предлагай сам!..
- Ну ладно,- сказал Клим.- Валяй про своего Ферма. Только покороче.
Мишка достал из кармана потрепанный блокнот, в который заносил всякие любопытные факты, и, близоруко щурясь, отыскал нужное место.
Сначала Клим ничего не понял:
"Сердце жирафа весит двенадцать килограммов. Шея достигает трех метров".
- Что за чепуха? - сказал Клим.
- Читай дальше.
И Клим прочитал:
"Пьер Ферма (1601-65 г.) - юрист, поэт и ученый. Математикой занимался для развлечения, но совершил целый ряд великих открытий. Он часто набрасывал свои мысли на полях книг. Однажды, читая сочинения Диофанта, сформулировал одну из своих важнейших теорем и ниже записал: "Я нашел поистине удивительное доказательство этого предложения, но здесь слишком мало места, чтобы его поместить".
Клим пробежал несколько строк, в которых излагалась теорема. И дальше:
"В чем состояло это доказательство, никто не знает. Но ни один математик не сомневается, что такое доказательство действительно им было найдено - ведь все остальные его теоремы оказались верными и были впоследствии доказаны. Великая теорема Ферма ждет своего победителя".
Последняя фраза была жирно подчеркнута карандашом.
- И до сих пор ее никто не сумел доказать,- сказал Мишка, значительно глядя на Клима.
- Хорошо. Но при чем здесь все-таки Ява?
- Ява тут ни при чем,- согласился Мишка, и в голосе его задрожало скрытое торжество.- Ява тут, конечно, ни при чем. Но за эту теорему, между прочим, брались многие, и все без толку. Тогда назначили премию тому, кто ее докажет. Международную премию. Сто тысяч долларов. И пока еще ее никто не получил.
- Погоди,- глухо проговорил Клим, начиная кое-что улавливать.- Сто тысяч долларов? За какую-то теорему?
- Сто тысяч,- сказал Мишка.- Сто тысяч, как одна копеечка. Только не "какую-то", а за Великую теорему Ферма. Так она называется, эта теорема.
Клим вскочил и тут же снова опустился рядом с Мишкой.
- Чепуха,- сказал он мрачно.-Если никто не доказал, так мы - докажем? Чепуха! Самая настоящая чепуха!
- Я и не говорю, что мы ее обязательно докажем,- сказал Мишка.- Может быть, мы ее и не докажем...
- Наверняка не докажем! - сказал Клим.- И нечего дурить себе голову такой чепухой!
Они помолчали.
- Между прочим,- сказал Мишка, вздыхая,- в истории науки бывали случаи, когда великие открытия делали те, от кого ничего такого и не ждали. Даже книжка есть: "Парадоксы науки". Я читал.
Клим ничего не ответил.
- Сто тысяч долларов,- сказал Мишка.- Этого на редиске не заработаешь. Это не то что на дорогу - на сто тысяч долларов можно купить оружие для целого полка или даже дивизии.
- Да,- сказал Клим.- Конечно. Только все дело в том, что ее за четыреста лет никто не доказал.
- Не доказал,- сказал Мишка. - Но, с другой стороны, как раз это, может быть, и хорошо, что ее никто не доказал.
Они не заметили, как прозвенел звонок и двор опустел.
Наступившая тишина заставила Мишку очнуться.
- Сейчас химия,- сказал он грустно.- Идем, а то в класс не пустят.
Клим сидел, уперев локти в колени, и невидящими глазами смотрел перед собой.
Мишка тронул его за плечо.
Клим не двинулся.
- Хорошо,- медленно сказал он.- Тогда - к черту химию. К черту все на свете. Ява не ждет. Где твоя Великая теорема Ферма? Мы не можем упускать хотя бы один шанс!
4
Обед, как всегда, начинался ровно в четыре.
Николай Николаевич двумя пальцами поднял вилку, приблизил к глазам, прищурился, и его бледное бескровное лицо альбиноса передернула мучительная судорога.
- Надежда, я уже говорил и не устану повторять: человек, страдающий язвой желудка, нуждается в идеальной чистоте.
Голос его походил на мерное жужжание бормашины, которое по вечерам раздавалось из кабинета, где Николай Николаевич принимал пациентов.
Надежда Ивановна робко ахнула, подхватила звякнувшую о стол вилку и торопливо вышла из комнаты. Она была на целую голову выше своего мужа,- статная, полнотелая, с красивым крупным лицом, но трепетно пугалась всего, что может рассердить Николая Николаевича.
...Четыре в квадрате- шестнадцать. Четыре в кубе - шестьдесят четыре. Четыре в четвертой степени...
...Шестьдесят четыре помножить на четыре... Получится...
Клим хмурился, остановив стеклянный взгляд на пустой тарелке. Он уже наизусть знал все, что произойдет дальше. Надежда Ивановна, с полотенцем через плечо, принесет и положит перед Николаем Николаевичем другую вилку, и Николай Николаевич снова поднимет ее, как и первую, и посмотрит на свет. Потом он вяло поморщится, то есть улыбнется, погладит жену по мягкому безвольному подбородку и скажет:
- Надеюсь, тебе понятно, что я никогда не придираюсь к пустякам...
И потом он будет есть манный суп. Потом паровые котлеты с гарниром из моркови. И они тоже будут есть эти скользкие, разваливающиеся котлеты и глотать морковь. Почему-то каждому, кто ест вместе с Николаем Николаевичем, становится неловко и стыдно, что у него нет язвы желудка... Потом Николай Николаевич ляжет отдыхать, а Надежда Ивановна уйдет на кухню. Там, в уединении, она будет есть жареное мясо или рыбу, густо смазав их горчицей или хреном. Она будет есть и мыть тарелки, а в промежутках между едой напевать негромким приятным голосом: "Я плачу, я стражду, душа истомилась в разлуке". Перед войной она училась в консерватории. Николай Николаевич даже купил ей пианино. "Настоящий "Беккер",- говорит он знакомым.- Идеальный звук!" Пианино стоит в гостиной. На нем никто не играет. Весной в него насыпают нафталин. Покончив с посудой, Надежда Ивановна будет вытирать с него пыль.
...Шестьдесят четыре на четыре - двести пятьдесят шесть. Хорошо. Теперь пять в четвертой степени...
После манного супа на столе появились паровые котлеты.
...- Кстати, это ведь тебя касается...- расслышал Клим.
- Шестьсот двадцать пять,- сказал Клим.- Что меня касается?
В серых выпуклых глазах Надежды Ивановны метнулась тревога.
- Ты уже заговариваешься, Клим,- сказала она, подкладывая ему в тарелку.
- Это результат неумеренного чтения,- сказал Николай Николаевич.- Нельзя столько читать в твоем возрасте.
- Знаю,- буркнул Клим.
- Она хочет с тобой познакомиться,- сказала Надежда Ивановна.- Умненькая, хорошенькая, просто прелесть! Да ты и сам увидишь...
Все цифры мгновенно выпрыгнули у Клима из головы.
- Кто хочет со мной познакомиться?
На полных губах Надежды Ивановны он заметил женски-коварную улыбку. Оказалось, что это дочь ее новой приятельницы, сверстница Клима, и что вместе с матерью она явится сегодня к ним вечером.
Клим поперхнулся котлетой.
- Зачем?
- Да нельзя же всю жизнь прожить таким бирюком!
- Можно,- сказал Клим.- Я лучше уйду. Ну их всех к черту!
- Ты слышишь, Николай? Но ведь у него же совершенно невыносимый характер!
- Характер тут ни при чем,- отозвался Николай Николаевич, тщательно обтирая губы салфеткой.- Но я настоятельно рекомендую тебе, Клим, заглянуть в зеркало. Ты зарос, как питекантроп. Под твоими ногтями нашли приют миллиарды болезнетворных бацилл и микробов. Тебе необходимо вступить в общение с девушками. Это облагородит твой внешний облик, а также твою, вульгарную и неряшливую речь.
Клим был уже готов взорваться, но его опередила Надежда Ивановна.
- Ну, Клим! Ну, пожалуйста! - заговорила она с вкрадчивым отчаянием.- Ты представляешь, в каком положении я окажусь?.. Я очень тебя прошу! Очень!
...Клим смутно почуял заговор. Но когда его так умоляли - он не умел противиться.
До самого вечера Клим сидел над логарифмическими таблицами, возводя в степень и извлекая корни, как это требовало исследование знаменитой формулы Пьера Ферма. И все-таки, едва он увидел Лилю, как проклял свою уступчивость.
Она была в самом деле хорошенькой. Мало того, сама она прекрасно знала об этом. И знала, что это известно всем, хотела, чтобы все любовались ее легкой, гибкой фигуркой, ее черными волосами с белым бантом, ее маленькими яркими губками. Клима злило, что в этой куколке он не может отыскать ни единого изъяна. Но хотя Лилю выдавали бойкие любопытные глаза, держалась она безукоризненно, чинно мешала пустой чай и молчала, поглядывая на мамашу - чопорную женщину с плотно вросшим в мизинец золотым кольцом.
Его усадили рядом с Лилей, и чтобы вечер не пропал даром окончательно, Клим пытался продолжить в уме свои расчеты. Но раздражение, которое он испытывал из-за своей дурацкой роли, мешало ему сосредоточиться.
Однако все шло еще сносно, пока Лилиной маме показывали сервиз. Этот необыкновенный сервиз демонстрировали всем гостям, впервые появившимся у Бугровых. Он стоял на самом видном месте, в буфетной нише, и каждому бросался в глаза. И Лилина мамаша - точь-в-точь, как это делали другие,-восхищенно подносила к носу расписанные цветами чашечки с позолоченной ручкой, зачем-то щупала тончайший, почти прозрачный фарфор, отливающий перламутром.
- Саксонский! - сказал Николай Николаевич, и его бледные впалые щеки порозовели от гордости.
Потом наступила самая главная часть аттракциона: Лилиной мамаше предложили угадать стоимость удивительного сервиза, а когда ее воображение безнадежно увязло в мизерных суммах, Николай Николаевич приблизил рот к ее уху и, улыбаясь и как бы боясь оглушить ее невероятной цифрой, шепотом назвал цену. И Лилина мама испуганно всплеснула руками, и в глазах ее отразился наигранный ужас. Но тут же она - уже не просто с восхищением, но почти с благоговением - кончиками пальцев коснулась изящного кувшинчика и сказала:
- Но он стоит этого!.. Стоит! - и почти возмущенно посмотрела на всех по очереди, как будто бы кто-то сомневался, что сервиз действительно "стоит этого".
Когда же наконец сервизная тема оказалась исчерпанной, все обратили внимание, что в общем разговоре не участвует один Клим. Клим же впервые испытывал что-то вроде дружелюбного чувства к саксонским стекляшкам, которые хоть немного оттянули приближение неизбежной минуты. Но эта минута настала.
- Клим, да что же ты? - ободряюще рассмеялась Надежда Ивановна.- Будь кавалером! Предложи своей даме что-нибудь, возьми сахар!..
"Начинается",- подумал Клим.
Багровея, он выложил на тарелочку перед Лилей груду печенья. Как быть с сахаром, он не знал. То ли просто пододвинуть сахарницу, то ли насыпать ей в чашку. Но тогда чьей же ложечкой? Своей или ее? Он ограничился тем, что поднес вазочку почти к самому Лилиному подбородку и сказал:
- Ну, берите, что ли...
После того как они помолчали еще немного, Николай Николаевич предложил, чтобы Клим показал ей свою библиотеку. Облегченно вздохнув, Клим вылез из-за стола.
Он провел Лилю в небольшую комнатку, заменявшую Бугровым кухню. Здесь над плитой висели шумовки и сковородки, у стены стоял сундук, на котором Клим спал. И сюда же, в полное распоряжение Клима, был поселен старый рассохшийся шкаф. Клим, не говоря ни слова, растворил недовольно скрипнувшие дверцы и молча предложил Лиле восхищаться.
Две самых верхних полки занимали сочинения классиков марксизма и книги по философии. Ниже расположилась, тускло мерцая золочеными переплетами, энциклопедия. Дальше следовали сочинения по истории, географии, политике. Наконец в самом низу стояли в боевых шеренгах любимые поэты.
Клим втайне надеялся, что, увидев его сокровища, Лиля ахнет. Но она не ахнула.
- Вот "Анти-Дюринг",- сказал Клим и вытащил томик Энгельса.- Читали?
- Нет,- сказала Лиля.- А что, это интересно?
Не ответив - даже отвечать на подобный вопрос
было бы унизительно - Клим достал "Происхождение семьи, частной собственности и государства",
- Читали?
Лиля скучливо повела плечиком.
- Такие книги меня не увлекают.
- Ну, а, например, "Коммунистический манифест"? Он тоже не увлекает?
- Это что - экзамен? - Лиля самолюбиво куснула нижнюю губу.
- Не экзамен... Читали?
- Мы проходили кое-что в классе...
- А... Все понятно. А Маяковского вы любите?
- Нет.
- А Есенина?
- Очень.
- Ясно. Значит - как это там - "Не жалею, не зову, не плачу..." Может быть, вы и Щипачева любите? Про любовь и вздохи на скамейке?
- И Щипачева люблю. И ничего преступного в этом не вижу!..
Лиля надулась.
- Ну что ж,- процедил Клим уличающим тоном.-Теперь мне все понятно.- Он закрыл шкаф.
- Мама, представляешь, Климу нравится Маяковский!..- воскликнула Лиля еще с порога, едва они вернулись в гостиную. При этом ее возбужденно зарозовевшее личико приняло такое выражение, будто она сказала что-то ужасно смешное, и сейчас все расхохочутся.
Взрослые переглянулись. Клим почувствовал, что, пока их не было, здесь разговаривали о них.
- Ничего,- сказала Лилина мама, покровительственно улыбаясь Климу.- Я думаю, с возрастом это проходит...
- Вы думаете, с возрастом люди глупеют? - вспыхнул Клим.- Не все!..
Но Лилина мама была слишком светской дамой, чтобы обижаться на мальчишескую бестактность. Она попросту не расслышала.
- Слава богу,- сказала она,- моя дочь воспитана на Пушкине, она умеет понимать прекрасное...
Надежда Ивановна поспешила совершенно загладить дерзкую выходку Клима: пускай новые знакомые сходят в кино.
"Весенний вальс"... Лиля еще не смотрела этот фильм? Вот и чудесно! Ведь там играет Дина Дурбин!
- Конечно, Лилечка,- не без некоторого усилия согласилась Лилина мама.
Видимо, ей не очень пришелся по душе угловатый и резкий парень.
Получилось так, что только Клима никто ни о чем не спросил.
- Завтра я буду свободна к семи,- сказала Лиля на прощанье.
Из-под полуопущенных черных круто загнутых ресниц на Клима упал короткий, полный загадочного лукавства взгляд.
5
Следующий день оказался из тех, про которые говорят: бывает хуже, но редко.
- Вы меня очень удивили, Бугров,- сказал Леонид Митрофанович, раздавая сочинения.- Вы даже не потрудились озаглавить тему...
Клим получил единицу, Мишка - тройку. "И то с ба-а-альшой натяжкой..."
Зато на геометрии они сделали важное открытие: теорему Ферма нужно доказывать в общем виде, методом неравенств.
Это была идея!..
Ни Клим, ни Мишка не заметили, когда возле них очутилась Вера Николаевна, и оба вздрогнули от ее голоса, скрипучего, как ржавая петля:
- Чем это вы занимаетесь, хотела бы я знать?
Вера Николаевна, классная руководительница, приехала из Ленинграда еще во время блокады, но в ней навсегда осталось что-то от этого слова - блокада - что-то суровое, строгое - и в неулыбчивом, февральском лице с отечными веками, и в тяжелой медлительной походке, и даже в черной облезлой шубе и такой же котиковой шапочке, глубоко надвинутой на лоб. Ее уважали и побаивались. На математике никто не смел пикнуть.
Когда она в третий раз повторила свой вопрос, Мишка выдавил:
- Занимаемся... Великой теоремой Ферма занимаемся.
И усмехнулся - загадочно и туманно.
Может быть, эта усмешка и рассердила Веру Николаевну окончательно.
- Вы великие бездельники, я вижу,- сказала Вера Николаевна.- Пусть Михеев сегодня на собрании выступит и расскажет всей школе, чем занимаются на уроках наши великие математики!
Михеев был комсоргом.
Он выступил...
Друзья свободно вздохнули лишь на улице, полной весенней кутерьмы.
Но главная неприятность еще таилась впереди.
Клим с угрюмой иронией описал Мишке вчерашний вечер.
- Торичеллиева пустота,- отозвался он о Лиле.
- С ней невозможно ни о чем разговаривать. Если ты не пойдешь со мной, я пропал.
- Нет уж,- отрезал Мишка не без скрытого ехидства.- Мне с этой самой Лилей делать нечего,
Ах вот как? Значит, Мишка полагает, что ему очень интересно с этой дурой, которая, ни аза не смыслит в "Анти-Дюринге"?.. А впрочем...
- Да,- неожиданно сказал Клим.- Коммунисты никогда не были сектантами.- Они несли свое учение в гущу масс. А если человек весь опутан предрассудками своей мамаши,- значит, надо разбудить его сознание. Не так?...
Он сам ощущал зыбкость своих доказательств, но его укрепляло упорное Мишкино сопротивление.
- Ну что ж, буди,- сказал Мишка.
- А ты займешься теоремой Ферма?
- А чем же еще?
- Ты не хорохорься,- виновато сказал Клим.- Думаешь, мне не хочется поскорее доказать эту теорему? Хочется. Только ничего не поделаешь. Надо спасать человека!