Майя расхохоталась: какие романы! Не романы, а пьеса. Да-да,- если хотите, знать - Бугров и Турбинин сочиняют сатирическую комедию! О чем?
О школьниках, вот о чем! И они просили нас с Кирой помочь, собрать материалы... Майя сообщила все это добродушно и весело, но у Жереховой вдруг отвисла челюсть, и несколько секунд она не могла прийти в себя, вспомнив, как Бугров делал пометки в блокноте.
- Теперь мне все понятно! - проговорила она придушенным голосом.- Они хотят меня вывести в своей комедии!..
Глядя на внезапно охрипшую Люду, которая с помертвелым лицом тяжело опустилась на парту, невозможно было удержаться от смеха. Но Майя, продолжая чувствовать себя виноватой перед Жереховой, поспешила ее успокоить:
- Они же вовсе не думают писать о тебе или обо мне - они создают типы, как настоящие писатели!..
- Девчонки! Наша Людка станет литературным прототипом! - громко рассмеялась Наташа Казакова, обладавшая самым занозистым языком в школе.- Поздравляю вас, товарищ Прототип!
- А я не хочу! - подскочила Жерехова, выведенная этими словами из оцепенения,- Не хочу, чтобы меня изображали! Какое они имеют право меня изображать?..
Все снова рассмеялись, тогда Жерехова налетела на подруг:
- Вы думаете, они про вас не напишут? Еще как напишут! Еще побольше, чем про меня! Ведь они,- она повернулась к Майе,- они с Чернышевой про всех нас им наболтают! Недаром согласились "материал" собирать!
Глаза у нее вспыхивали, как угли, на которые дуют изо всех сил. Зная необузданный нрав Жереховой, от нее можно было ждать, что она вот-вот запустит в Майю книгой или чернильницей. Однако теперь все постигли нависшую над классом опасность...
Лилю Картавину, которая всю перемену сидела за учебником, хотя, следя за назревающим скандалом, и не прочла ни строчки, неожиданно осенило: ведь Клим обещал в своей новой пьесе сделать героиней какую-то мещанку, как две капли воды похожую на Лилю... Она вмешалась в толпу, обступившую Майю, и пробралась вперед. Майя, нервно теребя тетрадку, уговаривала наседавших на нее девочек образумиться, и на губах ее еще светилась запоздалая улыбка - так человек, безмятежно задремавший на теплом прибрежном песке, разбуженный громом, в первое мгновение еще улыбается счастливому сну, хотя отовсюду надвигается буря и разъяренное море вот-вот сомкнет свои валы у него над головой...
Эта улыбка окончательно взорвала Лилю. Подойдя к Майе почти вплотную, она выкрикнула с такой ненавистью, будто перед ней находился сам Бугров:
- Ты... Знаешь, кто ты? Шпион и предатель!
...Когда Кира с красной повязкой на рукаве - в тот день она дежурила по школе и запыхалась, бегая по этажам,- вошла в класс к концу большой перемены, на пороге ее остановил шум. Девочки кричали, топали, громыхали крышками парт. Коротышка Тамара Горошкина даже влезла на скамейку; она первая заметила Киру и вытаращилась на нее с негодующим изумлением:
- Смотрите, смотрите, а вот и еще одна!
Кира скорее почувствовала, чем поняла, что случилось, когда увидела Широкову. Добрые, растерянные глаза Майи были полны слез. Она пыталась что-то объяснить - ее тут же перебивали... Но теперь уже все смотрели на Киру, застывшую в дверях.
- Интересно, что она скажет! - крикнул кто-то.
- Скажу, что сейчас звонок, рассаживайтесь по местам,- быть может, слишком спокойно, чтобы это прозвучало не как вызов, произнесла Кира. Пересекая класс, она оглядела доску: - Горошкина, сегодня ты дежурная?.. Намочи тряпку...
На нее обрушились:
- Тряпку!.. Слышите, как она отвечает?..
- Ты нам тряпками рот не затыкай! Лучше расскажи, что ты наговариваешь на всех своему Бугрову!
Неторопливой, упругой походкой, высоко вскинув голову, Кира прошла к своей парте. Перед нею невольно расступались, давая дорогу. Кира достала портфель и невозмутимо принялась выкладывать из него нужные учебники и тетради.
- Нет, вы полюбуйтесь! Вы только полюбуйтесь!- потрясенно выкрикнула Горошкина.- Она даже разговаривать с нами не желает!
Кира выпрямилась, неприступная, презрительная, холодная. Только чуткие крылья ноздрей трепетно вздрагивали на ее лице:
- Вы не разговариваете, вы орете... Что вам от нас надо?
Враждебное молчание нарушил звенящий голос Лили Картавиной:
- Мы не потерпим, чтобы среди нас были предатели! Выбирайте: или Бугров с Турбининым или мы!..
Отстукивая каждое слово корешком учебника по крышке парты, точно расставляя ударения, Кира сказала:
- Мы будем дружить с кем хотим. И говорить, о чем хотим. И поступать во всем, как решим сами. Понятно?
Она села и раскрыла учебник. Рядом, низко склонив голову, стараясь ни на кого не глядеть, часто-часто дышала Майя.
6
Раньше Майя никогда не думала о себе. То есть она думала о своем классе, о своей школе, о своих подругах, а следовательно - и о себе самой, потому что привыкла быть вместе, со всеми и не отделять себя от всех. Но после того, что случилось, она с удивлением поняла: существует не просто десятый "А", существует она, Майя Широкова, и десятый "А" и Майя Широкова - вовсе не одно и то же. После бури, которую подняла Жерехова, наступило томительное, неопределенное выжидающее затишье. Никто не бросал больше им упреков прямо в лицо, но Майя постоянно чувствовала, что за ними настороженно и зорко наблюдают.
И к ней уже не забегали домой, как прежде, а если и заглядывали, то спрашивали еще с порога: "Они здесь?" - и спешили уйти.
Как-то после уроков она возвращалась домой с Наташей Казаковой, которая по иерархии дружбы занимала в ее сердце место вслед за Кирой. В школе Наташу называли коротко: "Казак". У нее был большой мальчишеский рот, грубоватые, резкие движения.
С осени до лета она носила кубанку, сапожки и кожанку с плеча старшего брата, носила без всякого стеснения, а даже с вызовом, и не променяла бы ее на самое модное пальто. В девятом классе она увлеклась авиацией и написала в Министерство военно-воздушного флота сердитое письмо, потому что, как оказалось, девушек в летные училища не принимали. Теперь она твердо решила стать капитаном и водить караваны судов по Северному морскому пути. Пока же вместе с Майей они заседали в комитете комсомола и, начиная с апреля, колесили по всем окрестным шоссе попеременке на Майином велосипеде, готовясь к городским соревнованиям. В общем, Наташа была прямой и независимой девушкой, именно поэтому Майе хотелось с ней поговорить, но именно поэтому она не сразу осмелилась задать ей вопрос, который волновал и мучил ее все время:
- Скажи... Ты тоже считаешь меня... предательницей?
- Ну какая же ты предательница? Вот глупости! - как-то слишком поспешно сказала Наташа.- Что ты, и вправду обязана отчитываться, с кем дружишь?
Ее серые, немного навыкате глаза смотрели прямо вперед, избегая встречи с Майей.
Дружба! Какой только смысл не вкладывают в это слово... Майя попыталась объяснить, что тут совсем особенная дружба, но губы Наташи были плотно сжаты.
- Да ведь у нас же совсем не так, как ты думаешь! - наклоняясь к ней, старалась Майя перекричать ветер, который забивал рот снегом и глушил звуки.- Мы собираемся, обсуждаем... Иногда до самой ночи спорим!
Наташа нахлобучила на самые брови кубанку, недоверчиво улыбнулась:
- Что же вы обсуждаете?
- Многое! Ну вот, например, что такое мещанство...
- Мещанство?..
- Конечно! Это же страшно важно знать!
Но то ли ветер помешал, то ли рассказывала она сбивчиво, Наташа нетерпеливо перебила ее:
- А ну тебя! Ты лучше Горького почитай - раньше так называли всяких лавочников, хозяйчиков, с ними еще в революцию покончили, когда отменили частную собственность. Заумничались вы - никаких мещан теперь нет, есть обыкновенные люди!
Наташа забросила за спину полевую сумку, в которой носила учебники, и прервала Майины объяснения:
- Копаетесь вы в разной чепухе! Давай лучше на каток сбегаем вечерком!..
- Какой же каток? - удивилась Майя,- В такую метель...
Они уже несколько минут стояли на углу, ветер крутил и рвал подолы, было странно даже подумать, что он стихнет к вечеру. Но Майя, заглянув Казаковой в лицо,- насмешливое, отчужденное,- вдруг догадалась, что она потому и спросила о катке, что знала: Майя все равно откажется, откажется, не открывая главной причины, сошлется на пургу, или еще что-нибудь, а это даст и ей, Наташе, право не быть откровенной. И хотя Майя сказала правду - какой же каток в такую погоду! - но ей сделалось так неловко, словно ее уличили во лжи.
- У нас будут сегодня ребята,- сказала она и предложила, почти попросила:-Приходи к нам, увидишь, как это интересно...
Наташа уклончиво бросила:
- Может быть, как-нибудь...- и умчалась.
Майя грустно посмотрела ей вслед, но Наташи уже не было, ее скрыла мутно-серая вихрящаяся пелена.
Майя свернула в узкий извилистый переулок, наполненный странной тишиной. Только вверху, над крышами домов, свистело и выло, упруго раскачивались тоненькие прутики антенн.
Майя не любила безлюдных улиц и раньше пробегала этот переулочек одним духом, но сейчас ей хотелось, чтобы он тянулся и тянулся, такой задумчивый, запорошенный снегом, пустынный - среди города, отданного во власть слепому ветру.
Как же случилось? Ведь они столько лет прожили душа в душу, и вот - всего три недели - и они уже так далеки друг от друга! Три недели... Майе казалось, она, сама того не заметив, переступила какой-то грозный рубеж, и все распалось на "до" и "после".
"До" было ясным, простым и светлым, как этот нетронутый снег, который мягко оседал под ее ногами. Школа, комсомольская работа, книги ("Только на одну ночь, утром передай Горошкиной!"), мама... Когда она не дежурит в госпитале, так сладко нырнуть под одеяло и прижаться к ее большому теплому телу и рассказать ей все-все, про все удачи и неудачи, а потом лежать рядышком, тихо-тихо, и вместе думать, вспоминать о нем, об отце, и чувствовать, что когда они так вот лежат ночью, вдвоем, и только бледно-желтые лучи автомобильных фар медленно проплывают по стене и пропадают, коснувшись потолка,- чувствовать, что он тоже с ними, где-то тут, совсем близко - хороший, милый, добрый,- давний, не в армейской пилотке, а в кепочке козырьком на затылок - только что вылез из-под своей полуторатонки и, смеясь, вытирает ветошкой пахнущие бензином руки...
Да, все было ясно, светло и просто в этом мире -и радость, и даже боль - она тоже была простой и светлой...
И вдруг явились они - презрительные, уничтожающие, горящие холодным, негреющим огнем. В его стремительных всполохах ей чудились вокруг новые, незнакомые, колеблющиеся очертания - и снова, после краткого прозрения, все погружалось в ночь...
Так случалось и прежде - когда Кира объясняла ей, что такое псевдосфера Лобачевского или пространство и время Эйнштейна - все перемешалось, сместилось, выворотилось наизнанку, белый луч раздробился на пестрый спектр, статуи распались, обнажив ржавый, уродливый остов.
Она пыталась защищаться - ей отвечали:
- У мещан появился еще один адвокат!
- Но ведь все... Все думают иначе!..
- Все? Кто эти "все"? Картавина? Михеев? Леонид Митрофанович?.. Или Карл Маркс, Уитмен, Маяковский?..
Они размахивали могучими, блестящими палицами цитат - под их сокрушающими ударами ее возражения лопались, как грецкие орехи. Она боялась - особенно Игоря Турбинина с его иронией, безжалостной и острой, как скальпель. Клима она почему-то страшилась меньше, не говоря уж о Мишке, но Игорь... Одно сознание того, что все замечают, как она робеет перед ним, окончательно сбивало ее, и она говорила чепуху, явную чепуху, только бы скрыть свою растерянность, и терялась еще больше.
Вот тогда-то она впервые и подумала о Майе Широковой, подумала холодно, строго, как о незнакомой. Что она такое, Майя Широкова, умная или глупая, хорошая или плохая? И с тех пор она думала о себе непрестанно, анализировала, разбирала себя, свои поступки, свои мысли.
Но теперь ей вспомнилось: "Обыкновенные люди",- сказала Наташа Казакова. Обыкновенные люди...
Да, есть просто обыкновенные люди!, В них нет ничего ослепительного, ничего сверкающего - да, не Зоя, не Корчагин,- но разве не имеет права человек быть просто обыкновенным, честным, делающим свое маленькое, незаметное дело?.. Разве мало таких?..
Вот и она, Майя Широкова, - тоже самый обыкновенный человек... Не хуже, но и не лучше других. Кончит школу, поедет куда-нибудь далеко-далеко, в Сибирь, сельской учительницей. О "них", о Кире она станет узнавать из газет. А у нее будет муж - не ученый, не писатель, но сильный, смелый и - вполне обыкновенный. И в доме у них будет много цветов, и она отправится с ребятами в поход по широким и голубым сибирским рекам, по Енисею, например, и будет жечь костры в тайге... А потом она превратится в старушку, и однажды съедутся все ее ученики. Она им скажет: я - обыкновенный человек, и совершила в жизни так немного, только то, что смогла, а то, что смогла - отдала вам.
Ей сделалось легко от этих мыслей, легко и немного грустно. Майя ускорила шаги, но полюбовалась причудливой сосулькой, притаившейся под выступом островерхой крыши. Наверное, так она продержится до самой весны, а потом растает на солнце и зажурчит в веселом ручейке...
Однако переулок закончился. Ветер хлынул ей в лицо, едва не сорвал шапочку, которую она успела прижать к ушам обеими руками.
....За окнами угасал серенький зимний день, когда пришла Кира. Она ворвалась, чуть не сбив с ног Майю - румяная, горячая с мороза, вся в снегу, с белым искрящимся налетом на бровях и пушистых ресницах.
- Ну и погодка!
Она, как всегда, сразу, одновременно, топала валенками, энергично сметала снег с пальто, развязывала платок, смеялась, обнажая ровные, с голубоватой каемкой по краям, зубы.
- Я думала, вдруг ты совсем не придешь,- сказала Майя.-Такой ветер...
- Никакого "вдруг" не может быть! А ветер - и чудесно, что ветер!..
Майя про себя вздохнула: вот у Киры всегда все определенно, без сомнений, она - как стрела, летящая прямо в цель.
Но сегодня Кира была не по-обычному возбуждена:
- Я встретила Гольцмана, они уже дописывают второй акт, явятся в семь.
- А сейчас почти пять,- всполошилась Майя.- А я еще картошку чищу! И уроки!..
- Да что ты до сих пор делала?
- Убиралась...
Они уже стояли в комнате, Кира огляделась: еще влажный пол, чистенькие, выбитые дорожки, на комоде забытая тряпочка, которой Майя стирала пыль.
- Неужели ты не понимаешь, как им это безразлично! - поморщилась Кира и шутливо напала на Майю: - Ффу, нет с тобой сладу! Ну и мещанка же ты, Майка!
- Правда?..- она и раньше знала, что Кира так скажет, но теперь ее слова почему-то особенно задели Майю.- Может быть, я и есть мещанка,- сказала Майя печально, и руки её безвольно повисли вдоль тела. В носу защекотало.
- Дурочка, да ты плакать собралась?..- удивилась Кира.- Да что у тебя сегодня за меланхолия?..
Она подскочила к подруге, обхватила ее за плечи, закружила, повалила на диван. Кира смеялась так заразительно, что Майя тоже не удержалась от улыбки, но когда Кира выпустила ее, Майино лицо вновь стало серьезным. Она поднялась; поправила волосы:
- Надо чистить картошку.
За картошкой они погоняли друг друга по хронологическим датам, потом - по таблице Менделеева. Потом разделали судака.
Сели за стол, раскрыли учебники. За два часа обе ни словом не обмолвились о ребятах. Только Кира все чаще поглядывала на ходики, и - чего почти не случалось- Майе удалось кончить задачу первой. Около восьми тетради были отложены в сторону.
- Нет никого,-сказала Кира.- Никого нет...
Хмурясь, она покружила возле стола, подошла к окну и ногтем принялась рыхлить землю в цветочном горшке.
- Хочешь, порешаем из твоего задачника для конкурсных экзаменов.
Это была жертва: Майя не любила математики.
В половине девятого Кира сказала:
- Я домой.
- Подожди. Они ведь обещали...
Сейчас Майе самой хотелось, чтобы ребята пришли, несмотря на неизбежную неловкость и смущение, которые она испытывала в их присутствии. А что если ребят в самом деле не будет - ни сегодня, ни завтра, ни потом? Она представила себе это на минуту - и почувствовала пустоту. Пустоту - потому что теперь бы ей уже не хватало этих долгих споров, клокочущего, взвинченного Клима, погруженного в созерцательные размышления Мишки, даже ядовитой улыбки Игоря - да, может быть, именно ее!
Но в девять она сама согласилась:
- Уже поздно, тебе и вправду пора собираться, и ей сделалось так тоскливо, будто метель ныла, перекочевав в ее сердце.- Знаешь, им, наверное, просто, скучно с нами...
- Их воля,- сухо проговорила Кира, но раздраженный тон выдал ее досаду.
- Нет, им не с тобой скучно,- поспешила уточнить Майя,- ты сама такая же, как они... А я... Ведь я или молчу, как дура, или заговорю - и все не то.. Ведь правда, правда, Кира?
- Что за страсть к самоунижению! - сердито воскликнула Кира.- А они-то сами кто?..
- Ах нет,- сказала Майя.- Ты не понимаешь...
Но в этот момент в дверь забарабанили - обе бросились открывать.
7
Как всегда, с приходом ребят во всей квартире стало тесно и шумно. Конечно, они опоздали - но, во-первых, где и кем установлено, что по гостям ходят днем, а не ночью? А во-вторых, они нашли концовку... Такую концовку! Гениальную концовку! Сам "товарищ Мольер", наверное, завертится в гробу от зависти...
Кира, смеясь, застучала по столу линейкой:
- Да объясните же толком, что вы такое нашли!
Клим занял свою обычную позицию на подоконнике.
- Итак - внимание! Если хотите, называйте нас мейерхольдами или как вам угодно: из третьего акта мы убираем декорацию ко всем дьяволам!
Кира вся ожила и засветилась, когда пришли ребята, и теперь в нетерпеливом ожидании смотрела на Клима. Но встретив его взгляд, чуть-чуть порозовела, опустила ресницы и, сказав Майе: "Подвинься-ка",- хотя Майя сидела на диване одна, примостилась рядом с него.
Но Клим ничего не заметил, не заметил и того, что едва не перевернул горшок с цветами, резко взмахнув рукой - он вообще ничего не замечал, и не видел сейчас перед собой - ничего, кроме того, что виделось пока только ему одному.
- Итак, сцена пуста. Но не совсем. На ней - колоссальный комсомольский билет, прямо посредине, а перед ним копошатся, резвятся всякие душонки и чуть что - хором голосят: "Не наше дело!" И вдруг Комсомольский Билет начинает двигаться. Перед ним все расступается... А он все вперед и вперед, он выкатывается к самому барьеру, и тут... Понимаете, тут он вдруг раскрывается и из него выскакивает... Павел Корчагин! Да, живой, настоящий, в пулеметных лентах, сквозь бинты сочится кровь, и от него пахнет порохом гражданской войны!..
- Ну, порохом-то в зале, положим, не запахнет,- усомнился Игорь, но Мишка и Кира вместе сказали:
- Тише!
Игорь умолк.