Максим Федорович издал какой-то неясный горловой звук - короткая, потрясшая его самого вспышка сменилась испугом, с которым теперь он рассматривал, как незнакомую, свою руку, только что - и впервые за все годы - ударившую сына. Потом он подхватил ее у запястья и - держа на отлете,- как будто с нее капала кровь и он боялся испачкаться, пригнув голову и с трудом переставляя негнущиеся ноги, вышел из гостиной.
21
В кабинете их было только двое - она и директрисса - никто в мире не мог знать о том разговоре... Но на уроках Лиле постоянно казалось, что девочки украдкой поглядывают в ее сторону или, наоборот, прячут глаза, гася недобрую усмешку. Во всем чудился ей намек: почему Казакова и Широкова смолкли, едва она к ним приблизилась?.. Почему во время культпохода в кино, ей досталось сидеть одной?.. Только при, мысли о Чернышевой все эти обиды заглушало злорадное ощущение своей тайной силы.
Они условились, что Лиля сама, без вызова, станет заходить через день после уроков к директрисе. Она побывала у Калерии Игнатьевны уже дважды, но ничего значительного сообщить не сумела. На третий раз директриса сказала:
- Я полагала, тебе можно доверить это важное поручение, потому что ты честная комсомолка, патриотка и сознаешь долг перед школой, которая тебя воспитала. Что ж, признаюсь: я совершила большую ошибку. Мне придется сделать отсюда свои выводы... Жаль только твою мать: она ведь по-прежнему, наверное, надеется, что ее дочь достойна золотой медали...
- Но я... Больше ничего не слышала...- пролепетала Лиля, глядя в зеленые выпуклые глаза директрисы и не испытывая ничего, кроме бессознательного ужаса перед этими глазами, полыхавшими на бледном, сухом лице холодным огнем.
- Можешь мне ничего не объяснять! Но не думай, что вам удастся что-нибудь скрыть от меня! Им еще придется держать ответ - в другое время и в другом месте! А с ними вместе и еще кое-кому!
Лиля едва доплелась до раздевалки и, отыскав свое пальто, накинула его на плечи и отошла к окну, чтобы застегнуться. Она совершенно обессилела, в голове кружилось, ее мутило, и она со страхом представила, что ее сейчас, здесь, при всех вырвет...
В раздевалку ворвалось несколько десятиклассниц, и среди них - Широкова и Чернышева. Они шумно разговаривали и смеялись. Лиля стояла, опершись о подоконник. Ее заметила Майя, подскочила, обеими ладонями сжала на висках ее голову и повернула к свету:
- Что с тобой? На тебе лица нет!..
Лиля сама испугалась того испуга, который мгновенно стер с Майиных губ веселую улыбку.
Майя озабоченно пощупала ее лоб:
- Ты больна?.. Тебе надо на воздух!.. - и осторожно, под руку, вывела ее из парадного.
За ними высыпали остальные. Лилю наперебой засыпали советами.
- Лихорадка медалис,- сказала Чернышева.- Полчаса физзарядки по утрам и прогулка перед сном. Пошли, девочки!
- Может быть, тебя проводить? - спросила Майя напоследок.
- Нет, мне уже лучше...
Ее сочувствие раздражало Лилю даже больше, чем пренебрежение Чернышевой.
- Зря вы так радуетесь! - хотелось крикнуть ей вслед беззаботно гомонящим одноклассницам.
То ли от чистого теплого воздуха, пронизанного солнцем и голубизной, то ли от неожиданно вспыхнувшей злости - она в самом деле почувствовала себя бодрее. Осталась тоска, ноющая, томительная, словно кто-то с непонятным упорством пощипывал одну и ту же струну, исторгая щемящую унылую ноту.
Она возвращалась домой одинокая, потерянная, не слыша щебета ополоумевших воробьев, не видя набухающих почек, сквозь которые уже кое-где прорезались изумрудные клювики - прежде она непременно остановилась бы полюбоваться ими. Но теперь ей хотелось лишь одного: уснуть, забыть все тревоги, хотелось, если бы не дикие сны, после которых она, очнувшись, подолгу не смыкала глаз по ночам.
Как она стала... доносчицей? Да, доносчицей - это единственно верное слово!.. Если бы она еще не знала Клима, она могла бы поверить тому, что говорила ей директриса. Но она знала, знала его, как никто другой! Она отказывалась, плакала, пока Калерия Игнатьевна не сказала: "Значит, ты заодно с ними?"...- "Нет!" - "Но ведь ты согласилась участвовать, в этой возмутительной пьесе?.." Грязь, грязь, какая грязь!..
Невдалеке от дома ей встретился Красноперов - одно из ее недолгих увлечений. Поиграв белоснежной улыбкой, он пригласил:
- Давай сходим в филармонию на танцы.
- У нас в школе это не разрешается...
Но он так настойчиво уговаривал, смотрел на нее с таким откровенным восхищением, что она с удовольствием прошла с ним несколько кварталов, забыв о своих тяжелых думах.
Потом у Лили неожиданно возникла мысль, от которой ее пронизало холодом и обдало жаром. И ей сделалось вдруг так легко, так радостно от этой дерзкой мысли, что она решила немедленно воспользоваться случаем.
Ладно, она подумает насчет танцев. Прощаясь, Лиля попросила передать Бугрову, чтобы он позвонил ей завтра вечером. Красноперов начал было отказываться, но Лилина улыбка взяла свое.
Назавтра Клим позвонил, и она сказала, что ей необходимо с ним увидеться. По очень важному делу. Очень... Он обещал зайти к ней около восьми часов.
Есть ли справедливость на свете? Ведь она никогда не желала Климу ничего плохого! Почему же всегда ей приходилось вести себя так, будто он - ее злейший враг? Почему она постоянно совершала поступки, за которые он мог ее только презирать? Он еще не знает всего... Иначе он просто не захотел бы с нею разговаривать... Но теперь она загладит, исправит перед ним все свои вины!
Ожидая Клима, она то заглядывала в зеркало, то выбегала на лестничную площадку, прислушивалась, не раздаются ли внизу его шаги, то включала репродуктор - проверить время.
Без пятнадцати восемь в комнате потемнело, прокатился гром, полил дождь - частый, звонкий, весенний. В отчаянье она решила, что он не придет.
Ровно в восемь раздался. громкий стук в дверь, явился Клим. От него пахнуло свежестью - без пальто, в почерневшем от воды кителе; здороваясь, он по-собачьи тряхнул головой - с мокрой шапки слипшихся волос разлетелись холодные брызги.
- Ты промок?
- Пустяки!
Она еще ни разу не видела его таким радостным и оживленным; даже кашлял он гулко и весело, вытирая ноги о половик.
- Ну, говори, что у тебя за тайны?
Она провела его в комнату, Клим присел на краешек стула, в нетерпеливой позе, готовый в любую минуту подняться и уйти.
- Садись на диван,- сказала Лиля.
- С меня капает!..- он рассмеялся.
- Все равно, садись...
Она так настаивала, что ему пришлось сдаться.
- Телячьи нежности,- пробормотал он при этом,- но если тебе так уж хочется, что ж...
Он словно делал ей одолжение.
Она села напротив, но так, сразу, ей было трудно начать разговор. Хотя она все заранее продумала - все, что ему скажет.
Они помолчали, Клим огляделся по сторонам.
- Давненько я у тебя не был...
Взгляд его наткнулся на столик с зеркальцем и безделушками. Он снисходительно усмехнулся. Он вовсе не походил на человека, которого нужно спасать от беды.
- Ты очень на меня сердишься? - спросила она,
- За что?..
- За то, что я не пришла на спектакль...
- Теперь уже не стоит об этом вспоминать. Сначала я, правда, думал, что все погибло, но мы выкрутились. За тебя играла Рая Карасик. Помнишь, она ведь появлялась только в одной картине первого акта...
Вот как все легко и просто! Она должна была всего лишь сыграть роль в пьесе, но и тут без нее обошлись... Сыграли за нее...
- Но ты не поверил... Ты решил, что я нарочно... А я пролежала в постели целую неделю.
- Я поверил...
- Но ты мог хотя бы позвонить!..
Он помрачнел.
- Я как-то не догадался... И потом... Тогда мне было не до того...
- Ладно,- сказала она.- Ты прав: теперь об этом не стоит вспоминать.
Дождь барабанил по крыше все сильнее и сильнее. В комнате сделалось совсем темно.
- Может быть, включить свет?- спросил Клим.- Где у вас тут выключатель?
- Не надо,- сказала Лиля.- Так лучше.
Она поднялась, отошла к окну.
- Я просила тебя прийти вовсе не для того, чтобы вспоминать старое. Зачем?..- в ее голосе зазвучало горькое торжество.- Дело касается только тебя, тебя одного. Вернее - всех вас, но тебя - больше, чем остальных!
- Меня?..
- Да, тебя!
Она помедлила, В ту минуту ей представилась Калерия Игнатьевна с ее страшными, вспученными базедовой болезнью глазами, и она ощутила знакомый ужас, ужас и острое наслаждение от того, чем она рискует и на что идет.
- Но ты должен дать мне слово, что никто не узнает, что я тебе сейчас расскажу. Никто и никогда. Потому что если это дойдет до нашей директрисы - мне конец. Понимаешь?..
- Понимаю...- он привстал с дивана и тут же опять сел.- Нет, я ничего не понимаю!
- Сейчас поймешь! Вы попались ей в руки. Она обо всем знает: о пьесе, о том, что произошло тогда, на вечере... О том, что вы собираетесь у Майи... О чем вы говорите, о чем думаете... Ей все известно. Все ...
- Ну и что же? Пусть себе знает! Как будто нам есть что скрывать!
- Ты ничего не понимаешь! - она подошла к нему поближе и теперь видела его лицо, напряженное и недоверчивое.- Если бы ты знал нашу директрису!.. Она считает вас... бандой... и еще хуже. За то, что вы критикуете учителей... И вообще все критикуете... За вами следят... Наблюдают за каждым вашим шагом... Вы все, все попали в западню!
Наверное, было все-таки слишком темно: ей показалось, что он улыбается.
- Вы должны прекратить ваши встречи, сходки... Стать ниже травы, тише воды... Вы должны не подавать ей никакого повода... И прекратить встречаться с нашими девочками. Все началось ведь именно с этого. Она бы не тронула вас, если бы не замешались и наши... Особенно Чернышева и Широкова...
Она слишком поздно заметила свою оплошность: об этом следовало сказать иначе!..
Клим неприязненно отодвинулся от нее, и Лиля услышала его смех, жесткий, колючий.
- А что нами должен заняться райком комсомола - это тебе известно? И что меня не допустят до экзаменов? И что меня исключают или даже уже исключили из школы - это тебе известно? Неужели нет? Тогда, ты слишком мало знаешь! Могу сообщить! И без всякой тайны - об этом знают все в городе! Мне уже об этом рассказывали... Чернышева, Турбинин и еще кто-то... Так что от тебя я не услышал ничего нового!..
- Клим, но я тебе говорю правду!.. Я могу поклясться чем хочешь, что это правда!..
- Ты можешь поклясться даже бородой Магомета, и все-таки я ни за что не поверю, что эти дурацкие слухи - правда!
- Это не слухи!..
- Тогда откуда ты это все знаешь?..
Она молчала. Он требовал от нее невозможного. Она не могла ему признаться, что стала... стала...
- Я знаю, Клим! Я знаю это совершенно точно! Ты можешь мне не верить в чем угодно, но в этом ты должен мне поверить, Клим!..
- Откуда ты это знаешь?..- непреклонно повторил он. - Ты хочешь, чтобы я поверил даже тому, будто за нами следят? Это у тебя от шпионской литературы. Видишь, когда-то я тебе приносил "Коммунистический манифест" - ты не хотела... Читай по крайней мере Маяковского или Гёте - все-таки полезней!..
Он больше не хотел ее слушать. Он смеялся.
- Мы - космополиты... Мы - клеветники... Мы - злопыхатели... А тебе не кажется, что я - поп Гапон?
Ей не удалось его ни в чем убедить. Он сказал, что завтра у Майи соберутся ребята. Теперь уж - наверняка! Чтобы не сочли, что они трусят этих идиотских сплетен! Соберутся все - пусть она тоже приходит! А директрисе - привет, говорят, она действительно очень милая тетка! Все это он договаривал на ходу. Он сказал, что занят, ему пора, он может опоздать...
- А ты не обижайся,- они были уже в дверях,- у меня просто сегодня великолепное настроение... И сама подумай: это же глупость в сорок четвертой степени!
- Клим!- крикнула она ему в открытое окно - Клим, подожди!
Он обернулся, помахал ей рукой, счастливо улыбнулся - и быстро пошел по дороге, не прячась от непрекращающегося дождя. Кусая ногти, она смотрела ему вслед.
Он не поверил. Ей никто не верит. Даже когда она не лжет. Почему она так несчастна? Она должна была объяснить ему все, до конца. Он бы понял, что это ради него. Ради него!.. Пусть позор и презрение... Он бы понял... Он бы понял...
Кажется, он сказал, что идет в библиотеку. Она выбежала на улицу - пришлось вернуться за дождевиком. Он уже успел дойти до библиотеки. Зачем ему? Ведь уже так поздно... Она бежала по улицам, промочила туфли, остановилась только один раз, перед самой библиотекой, где бурлил целый потоп. Вода клокотала в темноте, хлестала из подворотни, заливая тротуар. По ту сторону потока она услышала смех и слова:
- Ты так и не накинешь плащ?
- Конечно, нет!
- Но ты ведь и так кашляешь!..
- Пустяки. Я люблю дождь.
- Я тоже. Замечательная гроза, правда?
- Правда!.. Мы так и будем оба мокнуть?
- Равенство - так равенство!
И снова смех.
Лиля узнала голоса, и при вспышке расколовшей небо молнии метнулась в сторону, прижалась к стене.
Потом она бежала домой, и зубы цокали, выбивая неудержимую дробь. Какое счастье, что она не успела! Им было бы теперь над кем смеяться...
Назавтра в классе на уроке вспыхнул спор: влиял ли Байрон на Пушкина? Спор продолжался и в перемену.
- Если сам Пушкин писал "...властитель наших дум" - так за что же мне поставили тройку?- негодовала Синицына.
- За космополитизм - вот за что!
- Заладили по любому поводу: космополитизм, космополитизм,- сказала Чернышева.- Как попугаи.
...В этот день Лиля впервые вышла от директрисы, услышав, что она, наконец, осознала свой долг.
22
А вечером того же дня у Майи было особенно шумно.
Потные лбы, взмокшие вихры, блестящие глаза.
Напрасно Казакова стучала по столу, пытаясь унять шум.
Клим диктовал, его перебивали, то возражая, то подсказывая, и Кира, примостясь на уголке, писала, зачеркивала, исправляла и писала снова:
КЛУБ ИМЕНИ КАМПАНЕЛЛЫ
§1
Клуб носит имя человека, который первым на земном шаре всю жизнь словом и делом боролся за Город Солнца.
§2
Член клуба имени Кампанеллы всегда и при любых условиях следует принципу: "Общественное - все, личное - ничто" .
§3
Каждый член КИКа считает своим долгом вести борьбу с врагами коммунистического общества, как открытыми - мировая буржуазия, так и скрытыми - мещане.
§4
Член КИКа является (независимо от возраста) гражданином и бойцом; это значит, что совершенствование своей личности - дело важное и необходимое, но его надо сочетать с ежедневной активной борьбой за счастье всего человечества.
§5
КИК добьется, чтобы директора школ выполняли указания Карла Маркса: каждый человек с двенадцати лет способен к труду (развить: колония Макаренко - школьный завод - общественная работа). Никто не имеет права быть паразитом!
§6
Члены КИКа не признают никаких различий пола. Полное равенство!
§7
Члены КИКа считают главным правилом: говори, что думаешь, делай, что говоришь. Приспособленчество, трусость и лицемерие несовместимы с пребыванием в КИКе.
§8
Почетными членами Клуба имени Кампанеллы являются
Величайшие Борцы за Свободу и Счастье для Всех:
Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, а также:
Спартак, Робеспьер, Марат, Фурье, Сен-Симон, Чернышевский, Луиза Мишель, Вера Засулич, Джон Браун, Эрнст Тельман, Роза Люксембург, Клара Цеткин, Крупская, Николай Островский и Владимир Маяковский.
23
Шум, поднятый скандальной историей, разрастался.
Раньше седьмую школу ничем не выделяли среди остальных школ города. И когда в ней случалось какое-нибудь чрезвычайное происшествие - не чаще, чем в других школах - в чуткой на ухо учительской среде говорили: "Непонятно, как там допустили такое!.." - точно так же, как о любом чрезвычайном происшествии в любой школе. Но теперь...
"Ах, это там, где директором Сирин?.. Все ясно и понятно..." Все, что относилось к седьмой, сопровождали многозначительным покачиванием головы... "Чего же от них можно ожидать?" Припоминали, как два месяца назад из седьмой школы отправили в детскую колонию одного ученика; как полгода назад какой-то класс вместо уроков отправился на каток; как прошлой зимой там чуть не загорелась елка; выяснилось, что учитель географии не живет со своей женой; а учительницу физкультуры частенько видели на улицах с молодыми офицерами. Более проницательные педагоги тонко улыбались, неожиданно восстановив в памяти выступление Сирина во время зимней учительской конференции, где он, якобы, намекая на пятую школу во главе с Калерией Игнатьевной, заявил, что "не признает аракчеевской дисциплины". Зная характер Алексея Константиновича, можно усомниться в точности этой цитаты, слишком для него резкой, но вполне допустимо, что он действительно выразился в этом духе. Словом, для многих событий теперь нашлось объяснение, и оно сводилось к тому, что в седьмой школе никогда не велось воспитательной работы, там всегда была развалена дисциплина, и вот - пожалуйста...
- Позор! - говорили в районо, если речь заходила о седьмой школе.
- Позор! - говорили в гороно, если речь заходила о районо, вполне справедливо полагая, что виноват и районо.
- Позор! - говорили в облоно, также не без основания обвиняя гороно в случившемся.
Правда, находились учителя, которые считали, что во всем надо разобраться толком, но к таким относились с подозрением:
- Нет,- смущенно отвечали "вольнодумцы",- мы не поддерживаем... Но однако...
- Ну то-то же! - удовлетворенно заключали те, кому давно было все ясно и понятно, а иные добавляли:
- От всего сердца вам советую: попридержите-ка вы свои "но" при себе - так оно будет лучше и для вас и для...
Последнее соображение казалось особенно веским, после него мало находилось охотников продолжать спор.