- Только то, что машина, шедшая передо мной, остановилась так неожиданно, что я не успел надавить на тормоз, - ответил водитель.
- И все? - спросил констебль.
- Все, правда, - побожился водитель.
Констебль записал их имена, адреса и номера машин, и они медленно уехали.
Послышалось многоголосое завывание, и из‑за угла выскочили, слепя мигалками, две пожарных машины, скорая помощь и полицейская машина, резко затормозили рядом с ними. Из машин посыпались вооруженные люди.
- Где тигр? - спросили пожарники и полицейские в один голос.
- Какой тигр? - спросил констебль.
- Вы знаете, как я отношусь к любителям розыгрышей, Филипс, - сурово сказал суперинтендант полиции. - Вы потребовали пожарную машину, крепкую сеть, скорую помощь и клетку из зоопарка. Вот они все здесь. - В это время подъехал фургон из зоопарка. - Ну и где же этот ваш большой хищник или тигр или кто там?
- Вас, должно быть, этот тип разыграл, пока я лежал без сознания, - сказал констебль. - Я пытался разнять их и так сильно ударился головой об угол будки, что напрочь отрубился.
- Это вы говорили голосом констебля, пока он лежал без сознания? - спросил суперинтендант Иахин–Воаза.
- Не знаю, - ответил Иахин–Воаз. - Мне так неудобно.
На самом деле он был близок к обмороку. Сняв куртку, он обмотал ею свою руку, и теперь куртка намокла от крови.
- Что стряслось с его рукой? - спросил суперинтендант у констебля.
- Зубцы на ограде, - сказал Иахин–Воаз.
- У нее был нож, - сказал констебль. - Лучше отдайте его мне, сударыня.
Гретель отдала ему нож. Крови на нем уже не было.
- Вы берете их под стражу? - спросил суперинтендант.
- Я полагаю, - отвечал констебль, - что состояние умственных способностей этих людей таково, что они представляют собой опасность и для себя, и для других, так что лучше нам провести их освидетельствование в соответствии с Актом об умственном здоровье.
К Иахин–Воазу подошел один из приехавших работников зоопарка. Он был маленький, черный, постоянно озирался по сторонам и словно к чему‑то принюхивался.
- Джентльмен не будет возражать, если я взгляну на его руку? - спросил он.
Констебль помог размотать куртку и снять намокшие от крови кусок рубашки.
- И точно, - сказал человек из зоопарка Иахин–Воазу. - Очень и очень умственное. Как вас угораздило получить такие характерные отметины?
- Зубцы на ограде, - привычно ответил Иахин–Воаз.
- Нож, - перебил его констебль. - А может, она его укусила.
- Ну просто тигрица, - восхитился человек, показывая зубы и принюхиваясь.
Утро уже настало. Небо стало светлым, как днем. Облака над рекой обещали дождь, вода под мостами была темной и густой. Набережная оживилась движением велосипедов, машин и автобусов. Пожарная машина, завывая сиреной и слепя мигалками, уехала обратно. За ней последовала скорая помощь, тоже с включенной сиреной и мигалками, забрав Иахин–Воаза, Гретель и констебля. Замыкала процессию полицейская машина.
На месте остались только люди из зоопарка. Маленький черный человечек обошел будку, обследовал статую человека, лишившегося головы за то, что немного представлял себе, что есть истина, походил по набережной и тротуару. Ничего ему отыскать не удалось.
25
Миром владел глобальный заговор заправочных станций, монструозных цистерн, вышек и вообще тех абстрактных сооружений, которые выдают свое нелюдское происхождение. Наверху был стон проводов, громадные стальные опоры недвижно вышагивали по устрашенным пастбищам, мимо стогов, немых и слепых сараев, гниющих возле навозных куч телег, оканчивающих свои дни в таком же одиночестве, что и бурые хижины неподалеку, точно вылезшие из земли. Мы давно это знаем, говорили лачуги, чьи крыши поросли травой. Холмы холмились, коровы выпасались на молчании, козьи глаза были похожи на гадальные камешки. Яркие цветные сигналы передавали некие имена и символы через голову крыш и стогов, сквозь камень и дерево городов и весей. Плоть и кровь тщетно пытались скрепить между собой договор с помощью дыхания, ноги торопились, запинались, нажимали. Встречающиеся по дороге лица задавали вопросы без ответа. Ты! - восклицали лица. Мы!
Заправочные станции, заграбаставшие весь мир, взывали к своим собратьям–монстрам. Дальние вышки обменивались сигналами. Заправочные станции продолжали притворяться и заправлять машины и грузовики, поддерживать вымысел о том, что дороги - для людей. Разветвленная сеть трубопроводов без усилий охватывала весь мир. Громадные вентили регулировали поток. Огни вспыхивали в море. Музыка играла в самолетах. Музыка никогда не упоминала трубопроводы и заправочные станции, шествие хохочущих стальных опор. Бог с нами, возглашали вентили и вышки. С нами, возражали камни. Дороги были для машин.
Воаз–Иахин чувствовал, как растягиваются мили позади него. К его ноге прижималась теплая нога Майны. Ее ногу тоже звали Майна, как, впрочем, и все прочие части ее тела. Она утвердила свое право на имя после той ночи в ее каюте.
Слова приходили ему в голову непрошено, не встречая никакого сопротивления. Как воспоминание, приходящее с запахом, как перемена температуры воздуха: отец должен жить, дабы отец мог умереть. Воаз–Иахин внутренне застонал. Его мозг изнемог от кувырков в прошлое. Обретенное и потерянное, всегда и никогда, все и ничего. Откуда явились эти новые слова? Что им от него нужно? Что у него общего с этими понятиями?
Уже не такие невесомые, как воздух, а словно закованные в доспехи, неожиданно безжалостные, дышащие холодом ночного ветра над тряской дорогой, искаженные диким, неизвестным смыслом, которому бесполезно сопротивляться: отец должен жить, дабы отец мог умереть. Скорее! Что скорее? Горячие волны раздражения поднимались в Воахз–Иахине, словно язычки пламени. Он покрылся потом, ничего не понимая и испытывая тревогу.
- Мир во власти заправочных станций, - говорила Майна. - Цистерны и вышки посылают друг другу сигналы в виде резких цветовых вспышек. У коз глаза похожи на гадальные камешки.
- Очень точно подмечено, - подхватил ее отец. - Они у них действительно такие. Урим и
Хватит говорить мне об этом, ожесточенно думал Воаз–Иахин. Хватит преподносить мне мир. Я сам увижу коз и заправочные станции или не увижу. Оставьте их быть для меня тем, чем они мне явятся.
- Кто‑нибудь еще проголодался, кроме меня? - спросила мать Майны.
- Ты должен прочесть одну книгу, - говорила Майна Воаз–Иахину. - Это записная книжка одного поэта.
Нет, ничего я не должен, думал он. Скорее. Что скорее? В нем, словно вихрь, нарастало напряженное ощущение сделать что‑то поскорее.
- То место, где говорится о смерти дяди или дедушки, сейчас не помню, как сильно и долго он переживал это, - произнес отец. - Незабываемо.
- Я знаю, - подхватила Майна. - И тот человек со странной походкой, за которым он последовал.
- Я умираю с голоду, - с нажимом произнесла мать.
- Посмотри по путеводителю, - посоветовал отец. - Где мы сейчас на карте?
- Ты знаешь, как я обращаюсь с картами, - сказала мать. - Я буду долго с ней возиться. - И она неуклюже развернула карту.
- Видишь, - показал отец пальцем. - Мы сейчас где‑то здесь, севернее.
- Смотри на дорогу, - приказала мать. - Хорошо бы ты не ехал так быстро. Миль пять назад нам встретилось одно хорошее местечко, однако мы проскочили мимо, так что я даже не успела сказать тебе, чтобы ты остановился.
- Там, - сказала Майна.
- Что? - спросил отец.
- Там был дворик из красного кирпича, где росло апельсиновое дерево. И там были белые голуби.
- Я могу развернуться, - предложил отец.
- Не обращай внимания, - сказала Майна. - Я не уверена даже, был ли это ресторан.
- Где мы? - обратился отец к матери. - Ты нашла нас на карте?
- Я так нервничаю, когда ты просишь меня узнать что‑либо по карте, что у меня начинают дрожать руки, - ответила та.
Взятая напрокат машина тихонько напевала про себя. Что бы ни случилось, я тут ни при чем, пела она. В лоб им летели мили, состоявшие из бесчисленных увеличенных зерен дороги, которые прокатывались под колесами и растягивались позади. Воаз–Иахин почувствовал, что задыхается, находясь в машине с Майной и ее родителями. Он принялся глубоко и медленно вдыхать носом. Зачем он принял их предложение подвезти его? Зачем нет при нем гитары, и он не странствует в одиночку, тихоходом? Он остро чувствовал, что должен торопиться. Пустота вздымалась внутри него, выталкивая на поверхность нечто.
- Та дорога! - вдруг воскликнула мать. - Там! Там через пять миль будет старый трактир, на путеводителе он обозначен пятью вилками и ложками. Мы опять проехали. Ты попросту не желаешь притормаживать.
Отец резко развернул машину, подрезав при этом фургон, который как раз собирался их обгонять, не удержался на дороге, перелетел через насыпь и врезался в дерево. Фары со звоном разлетелись. Из разбитого радиатора повалил пар. На секунду настала тишина. Я тут ни при чем, зашлась машина.
Это все она, подумал отец.
Это все он, подумала мать.
Это все они, решила Майна.
От этой семьи вечно жди таких вещей, подумал Воаз–Иахин. Мое счастье, если мне удастся поскорее убраться от них.
Заправочные станции, вентили, вышки и громадные стальные опоры, которые пересекали местность, хранили молчание.
Все сверлили взглядами всех. Похоже, никто не пострадал.
- Боже мой, - вымолвила наконец мать.
- Так, - сказал отец. - Очень хорошо. Теперь мы пойдем до твоего пятивилочного трактира пешком.
- Боже мой, - повторила мать. - Моя шея.
- Что там с твоей шеей? - спросил отец.
- Пока не знаю, - сказала мать. - Пока ничего, но иногда последствия шейного вывиха проявляются не сразу.
- Но сейчас‑то она в порядке, - сказал отец.
- Не знаю, не знаю, - сказала мать.
- Вы двое могли просто убить нас, - уничтожающе сказала Майна.
Отец выбрался из машины, чтобы поговорить с водителем фургона. У фургона была вмятина в боку и несколько глубоких царапин.
- Извините, - произнес отец. - Это я виноват. Я не заметил, что вы пошли на обгон.
Водитель фургона покачал головой. Это был большой человек с кротким лицом и редкими усиками.
- Бывает, - отозвался он на своем языке. - Вы из другой страны, еще не привыкли к нашим дорогам.
- Виноват был я, - сказал отец уже на этом языке. - Я не посмотрел, не увидел. Сожалею.
- Мы должны заполнить бланки с подробностями аварии, - сказал водитель фургона. Они обменялись водительскими правами, страховыми картами, записали все данные.
- Я была уверена, что что‑то произойдет, - заявила Майна Воаз–Иахину. - Я это чувствовала. Если посадить моих маму с папой в абсолютно неподвижный ящик, без колес и без двигателя, они попадут на нем в аварию с помощью психокинеза.
С машиной уже ничего сделать было нельзя. Они погрузили багаж на фургон и доехали до заправочной станции. Здесь они договорились о том, чтобы отбуксировать разбитую машину и взять напрокат другую.
- Теперь мы можем поехать в тот пятивилочный трактир, - сказал отец. Водитель фургона предложил их довезти, и все забрались в фургон, один Воаз–Иахин остался снаружи.
- Ты же знаешь, что тоже приглашен, - сказал отец. - Мы поедем в порт, как только достанем другую машину. - Прошу тебя, сказали его глаза, не уходи от нас. Люби мою дочь. Пусть она цветет для тебя.
- Большое вам спасибо, - поблагодарил Воаз–Иахин. - За вашу щедрость спасибо, но отныне я должен снова путешествовать в одиночку.
Останься, умоляли глаза матери. Она не ладит с отцом, но ладит с тобой.
Воаз–Иахин поцеловал Майну на прощание, пожал руки отцу и матери, не глядя им в глаза. Майна написала свой домашний адрес на клочке бумаги, сунула его в карман Воаз–Иахину. Он пошагал по дороге прочь от заправочной станции.
- Как вам удалось это? - слышал он рассерженный голос Майны сзади до того, как фургон отъехал. - Как вам все время удается всех отпугивать?
26
Иахин–Воаза привезли в ту же самую больницу. Уже знакомый ему доктор заметил его у регистратуры и увлек за собой, поманив заодно и констебля. Гретель осталась в приемной под надзором другого констебля.
- Меня это ничуть не удивляет, - заявил доктор. - Я знал, что рано или поздно дело дойдет до полиции. Что, ограда снова вцепилась в вас своими зубцами?
- Снова, - ответил Иахин–Воаз.
- Ну что ж, - сказал доктор. - Вот что я вам скажу, мой дорогой. Если вы собираетесь оставаться в этой стране, вам придется выучить местные правила. Эта ваша возня с хищниками тут не пройдет. Животных держат в зоопарках для развлечения публики, а не для религиозных обрядов разного пришлого элемента. - Он повернулся к констеблю. - Он здесь уже второй раз.
Констебль не желал быть втянутым в дискуссию о хищниках.
- Там с ним одна дамочка, - вставил он.
- Ну конечно, - сказал доктор. - "Ищите женщину", да? Говоря напрямую, в основе девяти случаев из десяти лежит секс. - Он отхватил ножницами остатки Иахин–Воазова рукава и спрыснул раны антисептиком. - Жжет, да? - злорадно осведомился он, увидев, как побледнел Иахин–Воаз. - На этот раз вас цапнули довольно глубоко, дружок. Мне все равно, что вы подумаете, но знайте, что я считаю этот случай постыднейшим злоупотреблением благами Национальной системы здравоохранения. Одна надежда, что власти затеют расследование, - добавил он для констебля, обрабатывая и забинтовывая раны.
- Мы как раз хотели подвергнуть его психиатрическому освидетельствованию, - словно оправдываясь, сказал констебль.
- Чтобы растратить еще немного государственных средств, да? - подхватил доктор. - Все как по писаному. Этот малый со своим культом, женщинами и обрядами… - Он сделал паузу, расстегнул рубашку Иахин–Воазу, но не найдя никакого амулета, продолжал: - Вы привозите его сюда, да еще небось в сопровождении эскорта, я его тут подлатываю, а потом он вдобавок задарма проводит выходные в психушке. А там он еще кого‑нибудь в свою веру обратит. Где вы его нашли такого, что там произошло?
- На набережной, - ответил констебль. - У женщины был нож.
На какую‑то секунду он встретился глазами с доктором, перевел их на Иахин–Воаза, снова отвел.
- А вы не морочите мне голову, старина? - спросил его доктор. - Вы что, всерьез полагаете, что нож может оставить такие большие и глубокие раны, словно от верхних и нижних челюстей крупного хищника?
- Как вы правильно заметили, это дело должно быть расследовано, - сказал констебль. - Так что если вы с ним закончили, нам лучше идти.
- Разумеется, - сказал доктор. - Вы ведь не станете возражать, если я запишу вашу фамилию и номер жетона? Хочу позвонить, узнать, как движется расследование.
- Пожалуйста, - сказал констебль. Он записал фамилию и номер жетона, отдал их доктору и отвез Иахин–Воаза и Гретель в участок.
В участке их встретил другой доктор с папкой в руке. Гретель осталась с констеблем, в то время как доктор завел Иахин–Воаза в маленький кабинет.
- Ну что, старина, - начал он, поглядев на бинты, - с женой повздорили?
- Нет, - ответил Иахин–Воаз.
- Может, проблемы с этнической мафией? - предположил доктор. - Кто такой товарищ Лев?
- Товарищ Лев? - переспросил Иахин–Воаз.
- Ну да, - подтвердил доктор. - Женщина, живущая с вами на одной улице, однажды рано утром проснулась от ваших криков. Вы о чем‑то спорили с неким товарищем Львом. Пока она раскрыла свое окно, он уже растворился, но вот вас она описала очень подробно. Что скажете?
- Не знаю, - ответил Иахин–Воаз.
- Может, это был кто‑то другой?
- Не знаю.
- Вы не предпринимали попытку к самоубийству незадолго до этого?
- Попытку к самоубийству, - повторил Иахин–Воаз. Его раны очень болели, он чувствовал страшную усталость, больше всего на свете ему хотелось лечь и уснуть.
- Молодая пара, которая была этому свидетелем, описала человека, очень похожего на вас, - продолжал доктор. - Они были весьма озадачены. Право, нам надо было поговорить с вами по горячим следам. Товарищ Лев также был в это замешан?
- Нет никакого товарища Льва, - сказал Иахин–Воаз.
- Тогда на кого вы кричали?
- Не знаю.
- А что сказал вам этот незнаемый человек или их было несколько?
- Не знаю, - ответил Иахин–Воаз. Пока ситуация была знакомой. Доктор, как когда‑то и отец, приготовил для него шкуру. Иахин–Воаз слишком устал, чтобы не подчиниться и не натянуть ее на себя.
- Вот что он хотел сказать, - сдался он и попытался зарычать. Это не был звук, выражающий настоящий гнев, потому что он не ощущал никакого гнева, одну лишь горькую и пустую раздражительность, пустую в том предчувствии, что его гнев не будет иметь никаких последствий. Его слабое рычание оборвалось судорожным кашлем. Он вытер глаза, обнаружил, что плачет.
- Понятно, - сказал доктор. - Очень хорошо.
Он подписал ордер о помещении в психиатрическую лечебницу. После чего Иахин–Воаз был выведен, а вместо него ввели Гретель.
- Каковы ваши отношения с этим человеком? - спросил доктор.
- Близкие.
- Ваше положение?
- Рабочая. Продавщица в книжном магазине.
- Я имел в виду семейное положение.
- Незамужняя.
- Вы живете с этим человеком?
- Да.
- Сожительница, - произнес доктор, одновременно записывая слово. - И что именно вы делали этим ножом?
- Я с ним гуляла.
- Вы действительно напали на этого человека с ножом?
- Нет.
- Тогда, пожалуйста, опишите, что произошло.
- Я не могу.
- Он ушел от вас к другой женщине?
Гретель уничтожающе посмотрела на него. Ее взгляд был таким же, как манера держать нож. Она принадлежала мужчине, который дрался со львом, и она вела себя достойно его. Доктор напомнил себе, что он всего лишь доктор, но почувствовал, что производит меньше впечатления, чем ему хотелось бы.
- Вы видите двух иностранцев, и все для вас сразу же становится на места, - произнесла Гретель. - Называете дам женщинами. Выдумываете секс, страсть, уличные драки. Ну как же, горячие чужеземцы. Невиданная наглость!
Доктор закашлялся, вообразив мимоходом секс, страсть и уличные драки с участием Гретель.
- Тогда, быть может, вы мне опишете ситуацию? - спросил он с багровым лицом.
- Я не собираюсь вам вообще ничего описывать, - отрезала Гретель, - и не понимаю, чего вы от меня добиваетесь.
Доктор снова напомнил себе, что он лишь доктор.