ГЛАВА 12
АВАРИЯ.
ИСТОРИЯ ИДЫ ГЛАЗАМИ
ОЛИГОФРЕНА-ЭКСЦЕНТРИКА
Свою Рыжуху я видел часто. Она проезжала мимо меня на своем серебристом "Фордике", как будто ведьма на помеле, а в ее безумных глазах всегда можно было увидеть какие-то странные огонечки, а в ушках сверкание всевозможных бриллиантиков.
И вот эта красотища, и ее же дороговизна, чисто по жизни, объединенные приятной мордочкочкой автомобильчика, как и самой куколки, сидящей в нем, как будто бросали вызов и мне, и всему хмурому, и загнивающему в дождях мусоросборщику, как я называю будку, где мы с Чуватовым выписываем штрафы за скорость или просто вытрясаем монету.
И в то время, как людишки ожесточенно шныряли в своих железках туда-сюда, как глупые пауки или тараканы, она, почти что ангелочек, почти что богиня неслась в какую-то заоблачную даль.
А я стоял как истукан на посту, спрятав "зебру" у себя за спиной и думал: Ну, вот моя Рыжуха опять превысила скорость, а я опять ее не остановил!
Дождь нарастал и надо было зайти в будку, но я стоял и плакал навзрыд, мои любовные слезочки перемешивались с грешными капельками дождя, грешными, хотя бы потому, что они нахально и безнаказанно касались всех в этой помойке, и никто из граждан не мог пожаловаться хоть на какое-то насилие со стороны дождя, а еще я с наслаждением представлял себе, что в какой-то там часок или минутку, когда моя Рыжуха вылезает из машины, а дождик хвать и поцелует, ее и меня, одинаково водянистыми губками! Как представлю, так весь и разрыдаюсь от счастья!
Опять с ума сходишь! – огрызнулся сержант Чуватов, глядя, как я мокну под дождем и плачу, но мне все равно было замечательно, так тихо, хорошо и спокойно, что я промолчал. Правда, я хотел сказать сержанту Чуватову, что он козел, но раздумал.
Времечко как будто перестало течь и повисло на воздусях, а вот дождище капал беспрерывно, и на голову, и на всякие другие места, и может поэтому до меня дошло, что матушка природа понимает меня, а оттого и ревет вместе со мною!
Это было так очевидно, что я расплакался еще сильнее.
Через минуту меня опять окликнул Чуватов. Оказывается, по рации сообщили, что на 107-м километре авария. Мы сели с Чуватовым на "козла" и тронулись. Всю дорогу я только и думал о своей Рыжухе, как ласково я ее про себя называл, и понемногу мой плач затихал.
И почему к нам на службу набирают одних психов, – негромко ругался Чуватов.
Временами мне хотелось откусить ему нос, он у него был такой здоровенный и такой красный как груша, но поскольку я все-таки понимал, что это вовсе не груша, а нос сержанта Чуватова, то меня от одной мыслишки об этом, даже слегка подташнивало, как будто я его уже проглотил.
Ну, почему ты все время ревешь?! – поинтересовался Чуватов.
Не знаю, наверно, чувствую что-то, – пожал я плечами.
Псих! – сказал Чуватов и больше со мной не разговаривал.
Наконец-то показался этот злополучный 107-й километр. Серебристый "Фордик" моей Рыжухи перелетел через бордюр и грохнулся прямо на крышу, пузом кверху, в заросли кустарника, а рядом, на обочине в виде смятой ребристой гармошки стояли синие "Жигули", то есть "копейка", в которой постанывал молодой паренек.
Я пойду на него гляну, а ты иди, погляди, что там с "Фордом", – скомандовал Чуватов и я со странным ощущением чего-то изумительно невероятного застыл как вкопанный, не сводя с Чуватова глаз, будто его приказ и его сокровенное желание слились воедино, как водичка с землицей!
Иди, чего стоишь, как дурак! А впрочем, ты и есть дурак! – сплюнул мне под ноги Чуватов, а сам полез в машину к пареньку.
Я быстро перепрыгнул через бордюр и упал на траву, заглядывая в разбитые окна.
Моя Рыжуха тоже слегка постанывала, я осторожно вытащил ее из "Фордика" и меня тут же передернуло от страха – перелом левой ножки. Наверняка всю скрючило от боли!
Тогда я залез к себе в карман и разбил ампулу с анальгином и влил ей в нежный ротик. Потом достал из фляги спирта и тоже дал бедняжке выпить, чтобы она не мучилась от боли.
Ты что, ох*ел?! – присвистнул сзади Чуватов.
Но, ей же больно! – от возмущения я даже разревелся.
Иди в жопу, пока я сам тебе не сделал больно, – прикрикнул на меня Чуватов.
Ну, зачем же вы так?! – прошептала, раскрыв голубенькие глазки, моя Рыжуха и тут же опять отключилась.
Я тут же, на всякий случай, перетянул ее ногу жгутом из ее же аптечки.
Так кровь же не идет! – удивился Чуватов.
Ну, а вдруг пойдет! – разозлился я уже не на шутку, и Чуватов опять, как всегда заматерился.
Товарищ сержант, вы бы лучше пошли тому пареньку помогать! – предложил я.
Он уже готов, – закурил Чуватов, нервно поеживаясь плечами, – а эту кралю подушка безопасности спасла!
Я и сам видел, – теперь я накладывал повязку на перелом, чтобы туда не попала грязь.
Видел ты, видел, псих ненормальный, – крикнул на меня Чуватов, – ты какого хрена повязку накладываешь, перелом-то ведь закрытый!
Товарищ сержант, я ведь и обидеться могу!
Ну, попробуй, – усмехнулся Чуватов, но в этот момент подъехала "скорая помощь".
А можно я с ней поеду, – спросил я у Чуватова, когда мою Рыжуху уже на носилках погружали в фургон.
Иди-ка ты на х*й! – чуть слышно сказал Чуватов, и как ни странно сам успокоился, а я обрадованный тем, что Чуватов послал меня, сел вместе с врачами в их машинку.
А вы кто? – спросил меня врач.
А я ейный супруг, – доверительно прошептал я, а врачи почему-то рассмеялись, только одна она, моя Рыжуха, моя славная малышка, лежала в забытьи, но все же, самое главное – живая.
Врачи размотали мой бинт и мой жгут на ее ноге и опять стали хохотать, из-за чего я сделал вывод, что все они немного свихнутые. Ну, нельзя же смеяться над больным человеком, который, к тому же, может умереть в любую секунду!
Ей плохо, а вы смеетесь! – обиженно вздохнул я.
Да, мы не над этим, – стали они передо мной оправдываться.
Над этим – не над этим, мне наплевать! – предупредил я их. – Но ежели какая сволочь еще раз засмеется, я буду бить прямо в морду! – и они все тут же сразу притихли и присмирели.
В больнице у меня потребовали паспорт с отметкой о браке, но я, слава Боженьке, догадался сказать, что мы пока еще живем гражданским браком.
Паспорт-то ейный с водительской корочкой я еще в машине забрал, когда ее вытаскивал, а сам, значит, к ней прошусь, но меня не пускают, говорят завтра или послезавтра, когда ей легче станет, однако, как супругу мне отдали и ключи разные то от машины, то от дома, и портмоне с деньгами. Денег оказалось так много, что я чуть не налил с перепугу. Хорошо еще, что меня попросили за все это расписаться, а то бы точно опозорился!
Спросили меня еще, как ее зовут, ну, я и сказал, что зовут ее Рыжуха.
Это фамилия, – говорят, – а имя?
Клавка Иванова, то есть Ивановна!
С легким сердцем вывел я офигенную закорючку в пол-листа и похромал из больницы.
Хромаю потихоньку, а сам кумекаю, как бы о моей Рыжухе побольше узнать, и вдруг мысля одна откуда-то сверху срывается, прямиком мне в лоб спешить заехать.
Ай, ты, думаю, какой я молодец, докумекал, домишко ейный проведать, а там, глядишь, и с предками Рыжухи обзнакомлюсь, а понравлюсь, так сразу же свадебку по выходу ее из больнички можно будет организовать!
Иду, чешусь, а волосья все чего-то переплелись между собой. Как же, думаю, я с такими волосьями к ейным предкам заявляться буду?! Ну, забегаю тут же в парикмахерску и даю приказ:
Состричь к чертовой матери все мои волосья из-за надоедливости своей расчески!
Ну, это я так, для хитрости, расческу-то я уже два дня, как потерял!
Ну, эта дура и обстригает меня, и череп сразу так красиво заблестел, и глазки сразу как у куклы моей засверкали! И похромал я к ее домишку, уже совсем в приподнятом настроении, хромаю, а мне как будто в уши фанфары дудят, барабаны палочками дробь отбивают!
Правда, с адреском повозиться пришлось, только к вечеру, да на окраине нашел я ейный домишко, что-то вроде замка из четырех этажей, да оградой высокой обделанный.
Звоню! Звоню! А их как будто ветром сдуло! Стал ключи моей Рыжухи в замочную скважину пихать, а они почему-то не влезают! Вот беда-то какая!
И тут подумалось мне, что предки моей Рыжухи просто уснули, видно, ждали ее бедные, ждали да умаялись, да и уснули с усталости! С усталости-то с кем не бывает! Вот я и решил по водосточной трубе до балкона добраться, а там через дверку-то и зайти, и познакомиться с ними.
К тому же дверка эта балконная была чуть-чуть приоткрыта. Смело залезаю, воодушевленный желанием во что бы то ни стало познакомиться со своими будущими родственниками! Дверку открываю и захожу с Богом! А в доме темнотища, ничего не видать, стал выключатель на стенке шарить, еле нашарил и свет включаю, и опаньки! Передо мной, будто статуя какая, огромный мраморный дог с желтыми глазищами, а уж с такими зубищами, что не дай Бог ему на закуску попасться! Псина эта сразу зарычала на меня, а я стою, ни жив, ни мертв, потом подошла, обнюхала меня всего, гадина, и опять зарычала! А я все еще ни жив, и ни мертв, и вообще на всякий случай решаю чем-то вроде дерева притвориться! Стою, руки по швам, только со страху слегка покачивает. Через некоторое время псина, будто разгадав мое намерение, вдруг задрала кверху свою заднюю лапу и облила меня с ног до головы.
От омерзения я даже сблеванул, а псина взяла, и одним мигом проглотила всю мою блевотину! Вот зверюга голодная!
И тут только до меня дошло, что она на самом деле голодная, раз всякую гадость жрет! Однако, эта мысль никакого утешения мне не принесла!
А вот что было опосля.
Опосля мы с ней, оба дико голодные и страшно злые, всю ночь простояли друг против дружки, а к утру собачка устала, собачка легла, собачка захрапела, и как только эта тварь уснула, я дернулся назад к балкону. Но в головке моей все как-то очень помутилось сразу, я шажок один только сделал, так быстро раз, и повалился на пол, и как был в чем, так и уснул рядом с псиной.
Очнулся я оттого, что эта псина облизывала меня своим вонючим и противным языком, причем иногда эта скотина пыталась протиснуть свой злополучный язык между моих зубов.
"Неужели моя Рыжуха зоофилка?" – подумал я, и горько расплакался. Псина тоже жалобно завыла, кажется, за это время она уже успела привыкнуть ко мне и теперь сопереживала.
Немного проплакав под сочувственное завывание уже понравившейся мне собачки, я уже более спокойный и удовлетворенный таким человеческим отношением собаки ко мне, кинулся на поиски кухни…
Псина словно понимая, что я ищу, ухватила меня зубами за край брюк и побежала впереди, дорогу показывать.
А я иду следом и восторгаюсь ее умственными способностями-то!
Короче, привела она меня на кухню, а сама у холодильника носом своим вертит, вроде что-то вкусненькое унюхала.
Открываю я холодильник, а там мяса этого, сколько душе угодно, и свежее, и мороженое, и копченые колбасы, грудинки, ветчина разная импортная. Ну, я зверине бросил солидный кусок мороженого мяса с костями, а сам только немного копченой грудинки пожевал, да варено-копченой колбасы чуть-чуть, а запивать стал из пузатой бутылки какой-то, вроде что-то нашей водки, только самогоном почему-то отдает.
Полбутылки выпил и свесился со стула, а псина тоже разожралась, и ко мне под бочок привалилась, так вот лежим мы и отдыхаем!
Ждем, когда предки моей Рыжухи пожалуют, чтобы за знакомство еще разок хлебнуть!
Глава 13
В поисках Иды
Клара рыдала, уже третий день она не могла дозвониться до Иды по сотовому.
Она могла на нас обидеться, но она не могла отключать свой телефон, – всхлипывала Клара, – наверно, с ней что-то случилось.
Я с тревогой слушал Клару и думал, что же мы должны предпринять, чтобы найти Иду.
В конце концов исчезнуть она никуда не может, – вздохнул я, наливая себе и Кларе по бокалу сухого бургундского.
Что же ты предлагаешь?! – в лице у Клары опять резко проявились шрамы и морщины, будто с помощью них она надеялась уловить хоть какую-то весточку от исчезнувшей Иды.
И тут почему-то мне пришла на память строчка из древнеиндусского манускрипта: "Даже самый последний глупец при других условиях способен быть мудрым!"
Почему-то эта мысль сразу напомнила мне о Леллямере, и я будто воочию увидел его пьяное и глупо улыбающееся лицо.
– Нам поможет Леллямер, – сказал я, удивляясь собственной выдержке и спокойствию.
Это тот самый алкоголик, с которым ты живешь, – презрительно усмехнулась Клара.
Может, он и алкоголик, зато извилин у него хватает! – улыбнулся я, выпивая свой бокал.
Да если тебя послушать, он ни одной минуты не бывает трезвым! – ужаснулась Клара.
Ну, почему же, – вздохнул я, – иногда бывает, и очень даже трезво рассуждает, особенно с похмелья. И потом он пьет только с тем, кто ему по настоящему радуется!
Значит, чтобы он нам стал помогать, нам для этого с ним надо еще выпить?! – Клара нервно покусывала губы и с отвращением глядела на бокал вина, который держала в левой руке.
Несомненно, надо, – сказал я, – к тому же, насколько я помню, он прекрасно знает Иду!
Он что, ее трахал?! – с беспокойством спросила Клара.
О Господи, Клара, – улыбнулся я, – неужели мужчина только и существует для того, чтобы обладать всякой доступной для него женщиной.
Ну вот, афоризмами заговорил, – огорчилась Клара, – надо ехать, искать сестру, а он тут философию разводит.
Не вступай в брак, если не надеешься выполнять свои обязанности добросовестно, – я неожиданно вспомнил еще одну строчку из древнего манускрипта, и Клара захихикала.
Этого было достаточно, чтобы я тут же овладел Кларой сзади. Эта поза скрывала ее страшное личико, и давала возможность глубже погружаться в ее юное тело…
Через час мы расслабленно лежали вдвоем на диване, а вокруг нас танцевали под какую-то восточную мелодию обнаженные охранницы. Они очень ловко двигали своими крутыми бедрами, а иногда склонялись над нами, губами дотрагиваясь до наших тел. Я с огорчением думал о том, что эта уродливая маска на лице Клары сделала из нее очень порочную женщину.
Что-то случилось?! – спросила меня Клара, будто навсегда забыв про свою пропавшую сестру.
Кажется, мы собирались искать Иду? – вздохнул я.
Ты, что, в нее влюблен?! – возмущенно прошептала Клара.
Если ты шутишь, то весьма остроумно, – ответил я и встал с дивана.
Женщины замерли, а музыка прекратилась.
Кажется, мы теряем драгоценное время, – заметил я, уже одеваясь.
Ты меня не любишь, – всхлипнула Клара, – и никогда не любил!
По-моему, когда ты лишилась своего лица, ты лишилась еще и разума!
И что же ты мне этим хочешь сказать?! – Клара чуть заметно кивнула охранницам, и они удалились.
Я думаю, твое несчастье обернулось против твоей же добродетели!
Все люди по своему испорчены, я, например, испорчена стихией, – грустно прошептала Клара.
Мне внезапно стало ее жалко и я обнял Клару… Мы оба заплакали о нашей несчастной любви, любви, которая всегда наталкивалась на преграду в виде ее страшного изуродованного лица.
Все-таки надо еще раз попробовать сделать тебе пластическую операцию и найти хорошего специалиста, – шепнул я.
Ты такой милый, что ради тебя я готова на все, – Клара прижалась ко мне всем своим телом, и я почувствовал, как оно дрожит от плача и волнения.
Ты, мое волшебное чудовище, – и зачем я только шепнул эти слова, ибо она разрыдалась еще сильнее.
В ее глубокие шрамы слезы попадали, как дождевая вода в русла засохших рек, морщины возле шрамов напоминали бугры, по которым в реки стекала вода, дальше она неслась к подбородку и с него, как с каменного надгробия, вода капала на меня, и когда я чуть приподнял голову, которая до этого лежала у нее на груди, одна слеза попала мне в глаз, и я, жадно задыхаясь, поцеловал Клару, а ее шероховатые кусочки губ напомнили мне уставшую, потрескавшуюся от жары землю. Мы целовали друг друга и плакали как дети. А за окном тоже шумел дождь, как Вечная Правда о нашей несчастной Вселенной…
Через два часа мы с Кларой были уже в общежитии. За столом, как и в прошлый раз, только не с бутылью самогона, а с двумя бутылками водки сидели Леллямер с Тоней и Иван Матвеевич с Соней, и пили, как ни в чем не бывало, как будто мы вернулись в тот самый день, когда Клара пришла ко мне в гости. Все сидящие вздрогнули, увидев Клару, и тут же удивленно вскинули на меня свои головы.
Я улыбался и крепко прижимал к себе смущенную Клару, как бы бросая вызов их непониманию.
Ну, садитесь за стол, – опомнился первый Леллямер.
Клара поблагодарила его, и поставила на стол, вытащив из сумки пять литровых бутылок шотландского виски "Блэк энд Уайт", с изображением на этикетке двух симпатичных терьеров – белого и черного, связку копченых сосисок и пять банок черной икры.
Слышишь, Матвеич, праздник-то только начинается! – захохотал Леллямер.
Да, уж, – удовлетворенно зевнул Матвеич и укусил Соню, сидящую у него на коленях, за ухо.
Ты что, каннибал, что ли? – засмеялась пьяная Соня.
И зачем я сюда пришла?! – грустно вздохнула Клара, прижимаясь губами к моему уху.
Ты пришла сюда, чтобы попросить Леллямера найти свою сестру, – шепнул я.
По-моему, ты сумасшедший, – не отрывая губ от моего уха, выдохнула Клара.
И чего это вы там шепчетесь-то? – недоверчиво взглянул на нас Иван Матвеевич.
Они, Матвеич, решили, наверно, поставить на нас опыт, сможем ли мы выпить все это и остаться в живых, – усмехнулся Леллямер.
До чего же ты умный парень, – заулыбался Иван Матвеевич.
Такой умный, что скоро под стол полезет лаять, – со смехом сказала и тут же покраснела Тоня, уже отодвигаясь от Леллямера ко мне, хотя я сидел, обнимая Клару.
И где ты подцепил эту уродину, – засмеялась Тоня, обращаясь ко мне, и сразу же наступило неловкое молчание.
Клара на удивление держалась спокойно, она только закурила, презрительно глядя Тоне в глаза, и все глядели на Клару, и как будто ждали от нее, что она сейчас что-то скажет, но Клара только молчала и курила.
Надо бы тебе, девка, язык укоротить, – вздохнул, насупившись, Иван Матвеевич.
А если я влюблена, тогда что?! – выкрикнула, все еще больше краснея, пьяная Тоня.
Тебе меня, что ли, мало? – сконфуженно пробормотал Леллямер.
Наверное, мало, – вздохнул Иван Матвеевич, – и все облегченно рассмеялись.
Правда, Клара смеялась, как будто принужденно, как будто подчиняясь общей эмоции, вылетающей из нас к ее разрушенному стихией облику, и кажется, это не ускользнуло от внимания Ивана Матвеевича.
Ты уж, голубушка, на нас не обижайся, просто девка пьяная, сама не знает что говорит, – снова вздохнул Иван Матвеевич, разливая виски по стаканам, – так что давайте выпьем, чтоб друг на друга не обижаться!
Чтоб не обижаться и любить стараться! – поддержал его Леллямер и все выпили, с некоторым сомнением поглядывая на Тоню и Клару.