Старая леди тут же протянула мне руку и кивнула, и как слабое отражение сияющей улыбки ее дочери, на мгновение сверкнуло в ее глазах. Я был не в силах более сдержать себя. Возможность присоединения к нам миссис Лазар терзала меня еще больше, чем раньше, и в то время, как я наклонился к молодой девушке со стриженой головой, осторожно освободившей для меня место рядом с собой, я повернулся к жене Лазара с безотчетным раздражением и сказал:
- Прошу меня извинить… но я хотел бы знать это. Вы тоже едете с нами?
Но Лазар ответил прежде, чем она успела раскрыть рот:
- Сейчас не время обсуждать это. Мы решим позднее. Но почему вы об этом спрашиваете?
- Я просто хотел знать, - промямлил я, глядя на его жену, которая больше не улыбалась; чуть повернув голову к мужу, она смотрела на него с легкой тревогой.
И здесь, почти что против собственной воли, я сел на место, освобожденное для меня коротко остриженной девушкой, которая в замешательстве бросила пристальный взгляд, как если бы разом хотела снять с меня мерку. Чувствуя тепло, исходившее от многочисленных диванных подушек, я решился даже принять чашку чая из рук старой леди, глядя в большое окно, за которым угадывалось приближение ливня, надвигавшегося, в полной тишине со стороны моря. Во мне самом усиливалось ощущение гнева и раздражения. Мне нужно было идти; отец и мать ждали меня. Так чего же я расселся, словно был членом семьи? Как если бы мне не предстояло видеть большинство из них в ближайшие недели вне зависимости от того, хочу я этого или нет. Я быстро поднялся, не дотронувшись до чая и не сказав ни единого слова молодой женщине, чье подчеркнутое сходство с индуской раздражало меня, усиливая вместе с тем желание отправиться в путь.
- Сможете ли вы сделать две прививки, необходимые для получения визы? - напомнил я хозяевам на пути к двери.
- Какие еще прививки? - спросил изумленный Лазар, совершенно уверенный в том, что все относящееся к путешествию он держит под полным контролем. И здесь оказалось, что его жена забыла ему об этом напомнить. - Как ты могла забыть?! - в отчаянии закричал он. - Где мы найдем хоть кого-нибудь, кто сможет нам сделать эти прививки в Риме?
Но когда он услышал, что и вакцину, и стерильные шприцы я принес с собой вместе с двумя заверенными удостоверениями о вакцинации, находящимися у меня в кармане, он сразу успокоился.
- Вы - лучше всех, - сказал он и дружески хлопнул меня по плечу. - Вы самый лучший… теперь я понимаю, почему Хишин так настаивал именно на вашей кандидатуре.
И он стал требовать, чтобы сделать прививки прямо сейчас и здесь, для чего повел меня в спальню, тоже роскошную и элегантную. Там он снял рубашку, обнажив волосатые руки и мощную спину, закрыл глаза и замер в ожидании укола иглы. Снаружи, за большим окном, рядом с двуспальной кроватью, на которой лежал огромный чемодан в окружении разбросанной верхней одежды, полоса дождя медленно двигалась на восток в лучах заходящего солнца.
- Не стой с таким лицом, - рассмеявшись, сказала его жена, входя в спальню с ватой и спиртом в руках, в то время как я наполнял шприц, - это не операция.
И она стала рядом со мной, терпеливо ожидая. Я закончил вакцинацию ее мужа, который, натянув рубашку, собрался проводить меня до двери.
- А как насчет меня? - обиженно сказала она, изображая некоторое изумление.
- Может быть, стоит подождать до вечера, пока мы примем решение? - мягко спросил ее муж. - Зачем спешить с прививками, которые то ли пригодятся, то ли нет.
Она густо покраснела и нахмурилась, затем повернулась ко мне и потребовала, чтобы я сделал ей прививку тоже. При этом она попробовала закатать свой рукав, но ее рука оказалась слишком полной и ей удалось обнажить руку только до локтя. Она подошла к двери и открыла их наполовину, как если бы хотела скрыться за нею, а потом стянула с себя верхнюю часть своего одеяния и стояла так, в лифчике, облегавшем округлые груди, и полные плечи, там и здесь усеянные веснушками, и улыбаясь мне с очаровательной застенчивостью. Я быстро сделал ей инъекцию, и она благодарно кивнула мне. В этот момент я осознал тот факт, что она и в самом деле отправится с нами в Индию, и сердце мое замерло. Что я себе позволял?
Я попрощался с ней и вышел на улицу вместе с Лазаром, который взялся переложить мой рюкзак в свою машину. Усилившийся дождь сгустил тьму над городом, и тонкий туман струился в воздухе. Лазар взял из моих рук рюкзак с медикаментами и теперь испытующе разглядывал большой мотоцикл, не скрывая своего удивления.
- Вы на самом деле собираетесь добираться до Иерусалима в такой дождь? - спросил он отеческим тоном пополам с восхищением.
Когда я сидел на своей "хонде", поставив ногу на стартерную педаль, что-то остановило меня. Что-то, что я не мог больше удерживать в себе.
- Извините меня, - сказал я. - Насколько я понял, ваша жена тоже едет с нами.
Лазар неопределенно кивнул.
- Но почему? - спросил я со скрытым отчаянием. - Двое сопровождающих - более чем достаточно, как мне кажется. Тогда зачем нужен третий? - Лазар улыбнулся, но не сказал ничего. Однако я был настроен решительно и настаивал на ответе. Вероятно, я надеялся, что в последнюю минуту он удержит свою жену дома. - Существует ли какая-то особенная причина для ее поездки с нами… что-то такое, чего я не знаю? - спросил я.
- Нет, ничего такого особенного нет, - ответил Лазар. - Она просто хочет поехать с нами.
- Но почему? - настаивал я с горечью, которую я не мог объяснить себе самому. Он поглядел на меня, словно увидев впервые, и теперь ему предстояло решить, может он довериться мне или нет, затем смущенно развел руками.
- Это потому, что она не может оставаться без меня… она не может оставаться одна. - И, заметив, что я не в состоянии понять его слова, он снова улыбнулся мне с каким-то озорным выражением. - Да… она - женщина, которая не может оставаться наедине с самой собой.
II
Пришло ли время появиться на свет слову "тайна"? Или все еще рано даже подумать об этом? Ни одному из персонажей этого повествования, двигающимся в эти хмурые утренние часы с востока на запад по направлению к аэропорту; не ведомо, каким образом мысли о тайне возникают ни с того ни с сего, чего они стоят и куда ведут. Даже огромная Индия, ожидающая их, не может возбудить подобные мысли о тайне, поскольку она не является чем-то отличным в плане иного бытия в их глазах, а является всего лишь местом, в которое они хотели бы попасть наиболее быстрым и надежным образом, с тем чтобы забрать оттуда заболевшую молодую женщину, чтобы осторожно доставить ее домой. И та болезненная желтизна, заполнившая белки ее глаз вокруг зеленых зрачков, мерцавших среди серых простыней в маленькой монастырской келье на окраине Бодхгаи… может ли это озарить вспышкой и приподнять завесу? Нет. Безусловно нет. Потому что в воображении людей, волокущих в данный момент свои чемоданы через зал отправления, заболевшая девушка не имела ничего общего с предзнаменованием, знамением тайны, будучи пораженной болезнью, которая имела название и была уже описана в медицинских книгах и научных статьях, и которая, по утверждению профессора Хишина, была наполовину самоизлечивающейся, даже если обратный путь был чреват возможностью оказаться в безнадежном положении между жизнью и смертью. Но даже и в подобной ситуации, пусть и ужасной, еще нет тайны, которая сейчас занимает тихо свое время и место, положенное ей, среди плетеной мебели, выкрашенной в ярко-розовый цвет, в ожидании определенного времени, которое всегда наступает с поразительной простотой и естественностью.
Другими словами, ощущение тайны неподвижно, подобно кончику карандаша, что невесомо замер над белым листом бумаги, описывая действующих лиц, путешествующих и сопровождающих персонажей, полусонных и возбужденных в одно и то же время в зале отправления аэропорта и посылающих друг другу выразительные сигналы в виде усталых улыбок, полных смирения, с которым они отвечают на давно всем известные вопросы девушки службы безопасности, осуществляющей досмотр. Одета девушка в белый, без единого пятнышка, костюм, к карману которого булавкой приколота табличка с ее именем. Во внерабочее время она учится на театральном факультете колледжа. Сейчас она опрашивает их, одного за другим, сухим монотонным голосом интересуясь содержимым их багажа. Но точные ответы не спасают от требования открыть чемоданы и от проверки вместительного медицинского рюкзака тоже; это сопровождается некоторым удивлением по поводу качества и разнообразия его инструментов, казалось, что и несчастье вместе с болезнями волей-неволей тоже находятся где-то там внутри. И утренняя изморозь, преследовавшая молодого доктора и его родителей на всем их пути от Иерусалима, просочилась даже в огромный зал отправления, минуя экран компьютера, проверявшего посадочные талоны, в то время как убеленные сединами отец и мать жестами прощались со своим единственным ребенком, остававшимся для них малышом, несмотря на то, что ему было уже двадцать девять лет, оставляя его на попечение и заботу другой родительской паре, пустившейся в путешествие и заслуживающей доверие в силу солидарности с их родительскими чувствами - в качестве высшей, признаваемой ими человеческой ценности. Что проявляется именно здесь и сейчас в самом акте прощания, являющимся истоком тайны. Но если это так, уместен вопрос - куда все это ведет?
Никуда, ибо в этом - суть тайны. Она не ведет никуда, поскольку не имеет направления, поскольку цель исчезает в тот самый момент, когда забывается причина, и в неустанном вращении Земли древняя загадка внезапно возникает между нами, подобно давно забытым родственникам, появившимся неведомо откуда на короткое время, согласно укоренившемуся в незапамятные времена обычаю, столь же неизменному и привычному, как иллюзия того, что Земля неподвижна и каждое мгновение человеческого бытия самодостаточно, равно как и то, что ничто в подлунном мире не потеряно навсегда; и это ощущение посещает нас и сидит вместе с нами и среди нас, бледное и изможденное, демонстрируя нам самые фантастические стороны бытия, а затем внезапно поднимается, стараясь не опрокинуть чашку с чаем, поставленную нами перед тем незадолго и начинает бродить подобно лунатику меж нашими кроватями, натыкаясь на людей и события, случившиеся давным-давно.
Таким образом, если даже одна капля тайны упала в этом месте, никто тем не менее не в силах уловить этого, и уж конечно, не отец молодого врача, некий мистер Рубин, высокий еврей, родом из Англии, в старой фетровой шляпе, купленной пять лет назад в Манчестере, городе, в котором он родился, этот Рубин в данный момент с глубочайшим вниманием слушает энергичные объяснения директора больницы, чьи руки, незанятые более багажом, уплывающим прочь по резиновой ленте конвейера, энергично манипулируют картой Индии, обсуждая возможность разнообразнейших альтернативных вариантов маршрута путешествия, в то время как его аппетитная, жена, облаченная в свободную синюю тунику (нет сомнения, что глаза ее в эту минуту смеялись над происходящим, скрытые большими солнечными очками), вежливо прислушивалась к тому, что говорила ей воспитанная миссис Рубин, высокая и костистая английская еврейка, шагавшая перед нею по направлению к охраннику, который в мгновение ока одним движением руки отделит улетающих пассажиров от сопровождающих, но при этом не в силах будет отделить те мысли, новые, неожиданные и весьма приятные, что едва ли сознательно, стали с этого момента жить своей собственной жизнью и тайно занимать - да, именно тайно, не облачаясь в конкретные слова, - мысли двух этих среднего возраста дам, каждая из которых отныне вольна была нарисовать весьма возможную картину того, что называется Love story между сыном - врачом, помимо своей воли вовлеченным в грядущее путешествие, - и больной дочерью, ожидавшей в состоянии полного истощения помощи в стране, находившейся в тысячах и тысячах миль.
К моему облегчению, мое место в самолете оказалось не рядом с креслом Лазаров, а несколькими рядами дальше. И если это было сделано специально, это был обнадеживающий знак, показывающий, что они так же не хотели излишней интимности, которая могла бы привести к ненужной нервозности в отношениях между нами с самого начала нашего путешествия. А посему в течение первых трех часов полета я видел их лишь однажды, когда отправился в туалет. Они сидели в последнем ряду кресел, в отделении для курящих; подносы с завтраком у них еще не были убраны, но занавески на иллюминаторах уже были задернуты. Жена Лазара спала, темные очки были зажаты в ладони, голова покоилась на груди мужа, проглядывавшего какие-то документы. Мои родители, которые были лишь немногим старше, никогда не отважились бы демонстрировать на людях подобную интимность. Я собирался пройти мимо, по возможности, не привлекая к себе внимания, но Лазар снял сиявшие позолотой очки для чтения и любезно осведомился, собираюсь ли я поспать.
- Я даже еще не пробовал, - мгновенно ответил я. - Есть смысл немного подустать в преддверии полета до Нью-Дели этой ночью. - Мне показалось, что подобный практический подход понравился ему.
- Вам тоже с трудом удается уснуть во время полетов? - спросил он.
- Да, - сказал я.
- Значит, вы похожи на меня, - удовлетворенно констатировал он, словно найдя долгожданного союзника. - Мне никогда не удавалось еще поспать во время полета. Посмотрим, может быть, ночью это произойдет.
Его жена подняла голову. Без очков ее глаза казались припухлыми и покрасневшими от сна, но в ту же секунду они просияли присущей только ей, почти автоматической улыбкой.
- Какие у вас приятные родители, - без минуты раздумья сказала она, как если бы только что разговаривала с ними во сне.
- Да, - соглашаясь, кивнул я, сам не зная почему. - Они не склонны поддаваться истерике…
Она поняла меня правильно.
- Совершенно верно. Ваша мать сказала мне, что они одобрили ваше решение отправиться с нами…
- Да… Индия до сих пор обладает очарованием для англичан предыдущего поколения.
- Вам не придется сожалеть о том, что вы решили отправиться с нами, - сказала она с силой, словно почувствовав, что самое время преодолеть последние остатки моего сопротивления. - Вот увидите…
Я не ответил ей, лишь улыбнулся. На кончике языка у меня вертелся вопрос об иностранной валюте, которую девушка из ее офиса получила из банка на мое имя, но по какой-то причине не отдала мне. Однако я сдержался и продолжил свой путь к туалету.
Мы прилетели в Рим в одиннадцать утра, и у нас впереди оставалось еще около десяти часов до ночного полета на Нью-Дели. За эти десять часов мы должны были получить наши визы для Индии, и Лазар принял решение, что мы потащим свой багаж с собою, чтобы в случае каких-либо неожиданностей, связанных с визами, нам не нужно было возвращаться в аэропорт, если бы мы решили переночевать в Риме. Его жена, наоборот, склонна была оставить багаж в аэропорту, с тем чтобы он не связывал нам руки. Это немедленно вылилось в жаркий спор, который Лазар, со свойственным ему пессимистическим практицизмом, готов был отстаивать до конца, но неожиданно, без всякой видимой причины, жена Лазара подняла руки, сдаваясь, и мы все втроем отправились искать наш багаж. Мы брели по коридорам и переходам вверх и вниз, путаясь в разных направлениях, сопровождаемые непрерывными попреками Лазара, обращенными к его жене.
- Ты видишь теперь, во что ты нас втянула? - бурчал он, и это длилось до тех пор, пока мы не остановились, расхохотавшись. - Не вижу ничего смешного, - сказал Лазар.
Так или иначе, мы забрели в какое-то немыслимое место, где и нашли наш багаж. Место оказалось в самой середине аэропорта, под одним из эскалаторов.
А затем нам вновь предстояло пройти утомительный процесс проверки багажа, причем я вынужден был вторично обозревать все интимные принадлежности четы Лазар; на мой взгляд их было излишне много для короткого путешествия по бедной стране. Лазар собрал воедино все посадочные талоны, после чего мы, освободившись от груза, очутились на обширной площади в поисках такси. Его жена, счастливо улыбаясь, сказала безо всякой тени враждебности:
- Ну, вот… теперь мы можем двигаться абсолютно свободно. - На что Лазар, совершенно удовлетворенный, не мог не добавить:
- Мы потратили на возню с багажом все утро. Кто может поручиться, что эти индусы возвращаются на свои рабочие места после перерыва.
На практике оказалось, что индусы работают вообще без перерыва. Когда мы добрались до консульства, окруженного кустарником и декоративными деревьями, то обнаружили длинную очередь ожидающих, к которым мы, не теряя ни минуты, тут же присоединились. Но вскоре Лазара стали одолевать сомнения, там ли, где нужно, мы стоим, и он побрел с разведывательными целями вдоль очереди. А вернувшись, заявил торжествующе, что стоим не там - эта очередь была для индусов, а очередь для иностранцев находилась в противоположной стороне здания. И мы оказались в узком коридорчике, где обнаружили нескольких европейского вида подростков, толпящихся перед окошком. Лазар взял оба моих паспорта, размышляя, стоит ли предъявлять индусам только израильский или же британский, который, похоже, заинтересовал его настолько, что некоторое время он переворачивал страницу за страницей, внимательно их разглядывая. В конце концов он вернул его мне, сказав, что, по его мнению, лучше не предъявлять его индусам, поскольку мы не знаем, все ли с ним в порядке и что делать в случае, если что-то будет не так. Таким образом, темнокожему клерку были вручены три израильских паспорта, которые он отказался принять без предъявления авиабилетов и сертификатов о прививках.
Лазар выхватил из кармана эти документы, которые держал наготове, и вручил их клерку со скромной улыбкой. Будучи бюрократом по натуре, он понимал, сколько неприятностей может причинить почему-либо заупрямившийся самый мелкий чиновник… К счастью, именно этот был настроен вовсе не враждебно - визы были проставлены с максимальной быстротой, и мы вернулись на римские улицы, располагая восьмью часами совершенно свободного времени.
Был час дня, и жена Лазара, которую он называл Дори, сверкнув глазами, заявила, что теперь самое время отыскать какой-нибудь хороший ресторан. Но я, хотя тоже был изрядно голоден, решил, что если сейчас не проведу границу между собой и этой семейной четой, в дальнейшем рискую попасть под еще более жесткий пресс. А потому заявил тут же, что предпочитаю отказаться от этой заманчивой идеи; поесть можно и на ходу - последнее я подчеркнул интонацией, не сильно, впрочем, пережимая.
Они были ошеломлены тем не менее.
- Вы не хотите поесть? - прямо-таки с отцовской интонацией осведомился Лазар.
- Не вижу никакой проблемы, - совершенно искрение ответил я. - Не хочется тратить на это времени. Я никогда раньше не был в Риме и хочу чуть-чуть оглядеться… сам. - Последнее я снова чуть-чуть выделил, старясь, чтобы это все же не прозвучало невежливо.
Автоматическая улыбка на лице Доры исчезла, и она помрачнела; при этом она слегка тронула мужа за рукав, словно желая в чем-то предупредить, но он никак не отреагировал на это прикосновение, скорее всего даже не почувствовав его.