В этой сплошной пелене всеобщего воя, паники и ужаса, я поняла, что пришло время действовать. Вернее, я поняла, что время действовать пришло уже давно, и я протупила зря лишних полторы минуты, пока Анечка старается за нас двоих. Подвывая (потому что как же так - все голосят, а я - ни звука?) я подскочила, мухой метнулась за компьютер, дрожащей рукой открыла косынку и принялась раскладывать ее. В глазах прыгали какие-то точки, я то пыталась спрятаться за монитором, что выглядывала из-за него как партизан под перекрестным огнем. Очень дрожали руки, вой не стихал, напротив, в ушах звенело, точки перед глазами сменились кругами, навалилась предательская слабость, впервые в жизни захотелось грохнуться в обморок, перед клавиатурой, засыпанной крошками от печенья, лежало два обгрызенных простых карандаша и открытая папка с протоколом, зафиксировавшим наши непотребства. Краем глаза я выхватила обрывок длинной фразы: "утверждали, что являются агентами МОССАД и ЦРУ, пытаясь предъявить…"
Нереальная сумма очков, с которой завершился пасьянс, перемешалась с кратким ощущением свободного падения, которое накрыло с головой на сотую долю секунды, а потом я ухнула в мирную тишину своей кухни.
И ничего.
Все оранжево и свежо. С тихим щелчком включился и заработал холодильник. В комнате едва различимо тикали часы. Занавеска колыхнулась за спиной и легко коснулась моего затылка. Я коротко вскрикнула и рухнула на Анечку. Опять накатила теплая домашняя тишина. Сознание постепенно возвращалось в мою бедную, но совершенно свежую, без тени похмелья, голову.
Мы с Анечкой полулежали на кухонном диване и с тихим ужасом смотрели друг на друга. В каждой руке у нас было по литровому пакету холодного сока.
Происшествия последних суток были миражом, померещившимся нам в жаркой оранжевой кухне, и весь этот мираж укладывался в одно короткое мгновение. Трава, танцы, коньяк, сауна, лимузин, Питер, менты, обезьянник - все свернулось в одну точку, превратившись в неясный полуденный морок.
Анечка с хрустом помотала головой, не решаясь выпустить сок из рук - апельсиновый и томатный.
Пить не хотелось.
Кто-то, ловивший каждое слово Марго и Анечки
- Это обязательно придет им в голову, - Вава сидела на подоконнике, а перед ней раскинулся шикарный морской пейзаж. Она, не отрываясь, смотрела на бушующее море и призрачно улыбалась. - Вы слышите? - она обернулась и проорала куда-то себе за спину, - Она непременно додумаются до этого!!!
- Вероятно, - за спиной Вавы, как привидение, возникла Ева, - по любому сто лет никто не забирался так далеко.
- На какой раз этот расклад пришел в голову тебе? - в прозрачных глазах Вавы отражались барашки на черных волнах.
- Не помню… - пожала плечами Ева, - довольно быстро.
- Я и говорю, - кивнула Вава, - они практически на пороге. Вава обернулась и заглянула Еве в глаза, - ты счастлива?
- Трудно сказать, - усмехнулась Ева, - я есть, но у меня не было выбора. Хочется, чтобы он был хоть у кого-то.
Вава обхватила голову руками и принялась мерно покачиваться. Потом она пропала. Там, на море, начинался дождь.
Слово Марго. Банкет (легкие закуски и натуральные соки)
Надо отдать нам с Анечкой должное: на диване сидели мы довольно долго. Потом я сказала:
- Ой.
Анечка рассеянно покивала. Мы помолчали. А потом я сказала:
- Говно какое.
А потом Анечка грустно покачала головой и вздохнула:
- Мы две приличные девушки. Откуда в нас это?
- Что? - тупо спросила я.
- Откуда в нас вся эта гадость?
Я потерянно промолчала, считая вопрос риторическим. Некоторое время мы тонули в угрызениях совести и осознании собственной низости. Нам было противно. Мы стыдились посмотреть друг другу в глаза. Спасти нас могла только трудотерапия.
Мы медленно поднялись с дивана и, не сговариваясь, принялись за домашнее хозяйство. Моя квартира была объявлена Штабом Могучих Правителей Мира При Помощи Косынки, и пришло время придать ему более или менее приличный вид. Пока кругом творилось что-то невообразимое, и хоть все говнище, которое я вызвала поутру, исчезло вместе с коробкой и ковриком от входной двери, квартирку, носящую явные следы дебоша и развратного образа жизни, это украсило мало. Мебель была частично поломана, частично опрокинута, постели вывернуты наизнанку, кругом летали хлопья пыли, там и тут возникали смердящие полные пепельницы, стопки книг обваливались на голову, грязная посуда высилась в раковине до потолка и была в художественном порядке распихана по углам, а холодильник вызывающе пустовал. Вершить великие дела с такого безобразия было нельзя. И косынка тут совершенно не помогала - только труд сделал из обезьян (которыми мы и являлись, как показали последние события) людей, хоть как-то пригодных к жизни.
В едином трудовом порыве мы поменяли постельное белье, грязное запихнули в стиральную машину, подмели и помыли пол, скинулись, сгоняли на рынок, притащили оттуда курицу, помидоров, перцев, риса, морковки, разливного кваса, лавашей, персиков и сыра, перемыли посуду, сварганили обед, протерли окна и вытряхнули плед, валявшийся на кухонном диване.
В процессе уборки мы решили, не сговариваясь, что Анечка на время переезжает ко мне. Я выделила ей постоянное спальное место с ночником и двумя подушками, чистое постельное белье, полотенце, майку для спанья с желтым цыпленком и книжку для чтения на ночь. Кажется, это была "Повинная голова" Гари, хотя, утверждать не берусь - за все это время Анечка не откроет ее ни разу.
Решив, что с хозяйственными и организационными моментами покончено, а чувство вины и собственной ненужности слегка отпустило, мы решили отобедать. В жаркой и душной квартире делать этого совершенно не хотелось, на улице жара и духота увеличивались стократно, зной призрачно колыхался над мостовыми, если лечь на землю и вглядеться в это колыхание, кажется, что люди идут по колено в воде. Наверное потому мы взяли свежевытряхнутый плед, перенесли обед на лестничную клетку и уютно расположились на ступеньках. В подъезде было полутемно и гулко, тянуло прохладным сквозняком, сыростью, на стене написано "Маша", рваные солнечные полосы ползли по моему колену, а куски курицы, замотанной в лаваш, сочились оранжевым жиром.
- Только идиоты ходят на пикник в свой подъезд, - проговорила Анечка с набитым ртом.
- Кто бы что понимал, - пожала плечами я, откидываясь на ступени, - нам теперь вообще все равно.
- Слушай, - отмахнулась от меня Анечка, - помнишь, там, на сайте, который все про косынку рассказал, там говорили: "люди, типа, творите добро", или что-то вроде этого?
- Ну, - я впилась зубами в помидор. Сладкий сок потек у меня по подбородку и за пазуху.
- Так пойди, - Анечка начинала нервничать, - пойди и разложи косынку, чтобы дети в Эфиопии не голодали, китайцы не забивали колья в глотку старичкам-профессорам, а бандиты не жгли всяких идиотов в лесу, облив бензином, - она задумчиво катала персик, зажатый между ладоней. Где-то внизу хлопнула входная дверь и послышались шаркающие шаги. Некоторое время мы нервно прислушивались к ним, вытянув шею и прекратив жевать.
- Во первых, ни хрена в Эфиопии никто не голодает, - заговорила я, когда лифт повез кого-то вверх. - Просто благотворительным фондам надо денег для того, чтобы вызвать в европейцах, ни разу в этой самой Эфиопии не бывавших, чувство вины, срубить с них денег и потом отчитаться перед обществом. Потом, китайцы забивали колья в глотку старичкам во время культурной революции, а теперь они на них в космос летают. Бандюки жгут народ только в сериалах. Вообще - куда не плюнь - непонятно, кому помогать.
- Несчастным сиротам нужна помощь, - неуверенно начала Анечка, - старичкам, если не китайским профессорам, так тем, которые бутылки собирают… Птицы задыхаются в нефти, леса Амазонии вырубают, все такое… Знаешь что, расскажи мне про Васю.
- Какого Васю? - как-то по-идиотски попыталась наврать я.
- Такого, - отмахнулась от меня Анечка, откинулась на ступеньки рядом со мной и закрыла глаза, - ты не бойся, ты просто расскажи.
- Ты меня не лечи, - сердито отмахнулась я от нее, - не лечи, слышишь, у меня все в порядке. Они у меня все, знаешь, где?
- Где? - спросила Анечка ровным голосом, не открывая глаз.
- Это… - я вдруг поняла, что слов не хватает, а вместо них есть слезы. Целое море слез. Даже смешно как-то стало - слова-слезы-море - стыдобина-то какая… - я не плачу, - зачем-то предупредила я Анечку, не открывавшую глаз и не меняющую выражения лица. Потом она медленно кивнула.
- Нет, мне вообще на это насрать, понимаешь?
Анечка кивнула еще раз. Она лениво думала про себя, что у меня аутизм, шизофрения, паранойя, проблемы с социальной адаптацией и она мне в чем-то завидует.
Слово автору. Вася (смотрит вокруг и никого не узнает)
Вася не любит Марго. Дни его текут неторопливо и размерено, про него можно сказать "Козел", каждая Васина неудача гремит как аллилуйя Марго, Вася жмурится, обнимает себя за плечи, ему правда обидно, никто не возьмет Васю за руку и не скажет: "Вот говно-то вышло, ладно, не куксись".
Наша жизнь начинается с жестких ограничений, вся она соткана из запретов и сдерживающих факторов - чувство вины, инстинкт самосохранения, сила тяжести, сопротивление материалов, электропроводимость, вытеснение неприятных воспоминаний, третий кармический закон, десять заповедей, четыре прекрасных истины буддизма, непрерывные цепочки детских ассоциаций, рожденный-ползать-летать-не-может-если-повезет-то-наоборот… Территория, на которой мы можем действовать самостоятельно, ничтожно мала, порой и повернуться негде: страх, клаустрофобия, тоскливое смирение, озаряемые редкими вспышками радости и вдохновения, мерцающее ощущение из какого-то сна, словно пытаешься втиснуться в узкую коробочку - солнце светит редко, всякий, кому не лень, сворачивает твое небо в рулон и прислоняет к стене за дверью в гостиной… Вася также, как и все, никаких отличий - древнегреческий герой Лаокоон, опутанный змеями. Ну не любит Вася Марго - убить его теперь что ли? Приковать к батарее центрального отопления, пока не полюбит? Бить и пытать Васю, чтобы боялся и скрывал свою нелюбовь?
Полное свинство, когда кто-то пытается диктовать нам, как именно стоит распределять свои симпатии. В этом мире достаточно доброты и сострадания, их хватит на человека, которого закатало под каток безответной любви.
Слово автору. Марго (выплясывает и сама себе удивляется)
С Марго еще проще. Она очень любит Васю и очень страдает. Это неподдельная боль, ее ни с чем не перепутаешь, кто пережил, тот поймет - издалека смешно и нелепо - вблизи огромно как небо и почти неподъемно.
Постепенно амплитуда раскачивания Марго уменьшается, и в один момент она зависает в одной точке. Кто знает, как это получается? Накрывает тебя с головой, и чем больше борешься, тем туже проклятая безответная любовь опутывает тебя по рукам и ногам. Бесполезная, никчемная, муторная, как дневной сериал, никуда от нее не спрячешься, никто тебя про нее не слушает, себе уже надоедаешь до посинения, сон теряешь совершенно - куда все это потом девается? Ни одного ответа - одни вопросы, а в таком состоянии не хватает ума даже на них, и просто сидишь и часами гоняешь в своей голове какую-то обидную муть. Бесконечно, от раза к разу, порой любовный морок уже теряет свои четкие очертания и утрачивает форму предмета страсти нежной - страшно подумать, какие обличия он порой умудряется обретать. Длинные речи, многокилометровые домашние заготовки, которых никто никогда не услышит, бесплотные обвинения, сокрушительные риторические вопросы и сияющие как солнце картины попирания ногами все обидчиков разом - всего этого Марго породила сполна - вагон и маленькую тележку.
Многочасовые монологи впоследствии оформились в четкую речь, ограниченную лишь парой минут, но вместившую все составляющие, распластавшие Марго в тишине и пустоте.
Слово Марго. Фигура трагическая (прочувствованная речь длинной в полторы минуты)
Порой я кажусь себе дворником, который разгребает огромные подтаявшие сугробы, и среди оплывшего серого снега лежат старые фотографии. Весна всегда навевает на меня смутные воспоминания. Запах теплой земли делает меня мягкой, как масло, и я начинаю думать о своей жизни. Порой мне кажется, что мои мужчины всегда находятся со мной. Они заглядывают мне через плечо, когда я работаю. Они читают мои дневники. Они плачут, если мне грустно. Когда я покупаю лимоны у цыганки, они советуют мне, какие выбрать, если я кривляюсь перед зеркалом, они присвистывают, когда я плачу или смеюсь, когда холодно, жарко, одиноко, когда люди достали меня и я их видеть не могу - они присматривают за мной. Я всегда нравлюсь своим мужчинам.
Они в моей постели, они в ванной, они напоминают мне о том, что пора менять зубную щетку, они смотрят на меня, когда я лежу на полу в полной темноте и удивляются, что им не удалось выпить меня до дна. Теперь они возвращают мне свои долги - хотя никто из них ничего мне не должен.
Это так же просто, как шевелить пальцами в ванной. Дымишь себе сигаретой и ни о чем не думаешь. Вспоминать легко, легко чувствовать их руки на своих плечах, дурея от ощущения нереальности всего, что со мной происходило. Одинокой женщине очень трудно выжить в этом мире, мне - проще простого. Очень сложно быть одинокой, когда в твоей голове собралась толпа разных отморозков, осененных моей памятью.
Порой я вступаю с ними в долгие и бесплодные споры. Поворачивая голову в сторону своих мужчин, я словно говорю им: "Смотрите, какой вы сделали меня! Вот какая я стала. Смешно сказать, все это - плод творения ваших рук".
Мои мужчины. Каждый их шаг я меряю через призму своих желаний и предпочтений. Все так просто - в один прекрасный момент я поняла, что с меня достаточно. Моя личная толпа - это ни много, ни мало. В самый раз. Под завязку. Так, чтобы поплавок плавал. Больше мне в себя не вместить - как ни старайся. Иногда хочется сесть и зажать уши руками, чтобы хор их голосов в моей голове перестал звучать, и я начала все заново, с чистого листа. Но каждый из них во мне, а назад дороги нет.
Я не могу смириться с мыслью, что после расставания со мной их жизнь продолжается. По мне, так это пустая оболочка продолжает пить по утрам кофе (портвейн, чай с молоком, апельсиновый сок, или кто из них что там любил) - сами они перекочевывают в мою голову и поселяются там навеки. Так удобнее. Им не скучно. У них есть я. А у меня всегда есть пара слов для моих мужчин, не просто пара слов, а долгий, нескончаемый поток, длинные речи, километровые домашние заготовки, я великолепна.
Теперь, когда они во мне, я могу рассказать им все, что я недосказала в те минуты, когда молчание затягивалось, я смотрела в окно и не могла выбить из себя ни слова. Как в фильмах - двое хватают друг друга за руки в темноте, кутаясь в простыни, и говорят, говорят - вокруг них вспыхивают и тут же пропадают неясные образы - прошлые любовники, собаки, друзья, солнечный свет в стакане где-то в раннем детстве, карусели и мороженщики, обидчики, далекие кроны деревьев, когда лежишь под ними на спине, серьги в ушах, уши вообще и опять - полные уши слез - сама не понимаешь, откуда столько взялось, и куда все это девать.
Кто-то скажет - все, чем я обладаю - это ничтожно мало, но по мне - в самый раз. Идеальная пропорция безумия, прекрасная возможность размазать себя по полу весом целой толпы мужчин - порой в мешанине рук и ног совсем невозможно различить где я, а где они.
Слово автору. Ветер (пронзительный взгляд и желание потрепать кого-нибудь по щеке)
Когда Вася и Марго встретились в последний раз, дул безудержный, злой ветер. Он трепал волосы Марго и они змеились в бесконечных воздушных потоках, огибая ее шею.
Марго молчала, потому что хотелось сказать слишком много, и ничего, совершенно ничего не имело смысла. Вася же, напротив, не мог подобрать ни одного слова, казалось, он все их перезабыл одним махом. Время остановилось, и остался только ветер, завывающий в протяжной тишине, а Марго захлестывала всепоглощающая нежность, такая, словно обнимаешь себя за плечи, а кто-то дует тебе в затылок - щекотно и хочется улыбаться. Ветер раздувал слезы Марго по щекам, а она даже не вытирала их - все теперь потеряло смысл - не было ничего, о чем бы стоило сожалеть, просто хотелось немного поплакать, глядя на Васю.
Вася вытянулся по стойке смирно и потерянно думал, что от ветра у Марго волосы стоят дыбом.
Слово Марго. Карнавал (некоторые тезисы о нашей личной жизни)
Весь день мы ужасно тупили - даже и не приврешь чего-нибудь прикольного вроде героического спасения старушек на водах. Хотя - плевать, мы в глубоком отпуске, не нравится - сваливайте.
- Если ты собираешься просить счастья человечеству, то не забудь про детенышей морских котиков, - голос Анечки плыл по комнате - глухой и низкий, потому что ей лень было поднимать голову из завала подушек.
- А им-то оно на хрена? - у компьютера я угнездилась только к вечеру, от лени слабели ладони, так, что мышка не кликала.
- Всем, значит, можно, - пробормотала Анечка, с кряхтением выдираясь из постели, - а котикам нельзя? - она протопала через всю комнату и тяжело опустилась рядом со мной, - хотя, знаешь, я с тобой согласна - пошли эти котики в задницу.
- Забудем про котиков, - кивнула я, - поможем себе.
- Умище-то куда девать, - порадовалась за меня Анечка.
- Пошла ты, - отмахнулась я.
- Вот еще, - почему-то обрадовалась Анечка, - у меня отпуск и я желаю провести его здесь.
- Ну и молодец, - буркнула я.
- Знаю, - скромно согласилась Анечка, - я вот лежала и думала.
- Очень рада, - сдержано покивала я.
- Думала про то, что ты мне на лестнице рассказывала, - продолжала Анечка, не обращая внимания на мои слова, - и поняла, чего ты должна попросить у своей косынки.
- Чего?
- Что бы все это позабыть и послать подальше - Васю этого, хренасю… И за меня до кучи попроси - чтобы я тоже все это послала туда же. И вообще - открывай свою хрень и сейчас же раскладывай - не тяни.