- Что? - я лениво прикрыла глаза и теплый оранжевый свет мягко пульсировал, мешаясь с красноватыми всполохами, кругами и загогулинами. Гладкая прохлада пола успокаивала, баюкала и сообщала вектор сонного вращения по спирали.
- Да глупость - вот мы с тобой крутые и всемогущие, неделю отпуска нам дали, пакеты в коробку лезут сами, старуха принесла травищи, а пепельница, ты прикинь, пепельница вместо бычков полна сигарет - я сама видела, "Галуаз" твой термоядерный - гадость, конечно, однако, радует, когда курить нечего… Ну и скажи, тебе хочется еще чего-нибудь?
- Ничего-о-о-о… - провыла я радостно, не открывая глаз, - ничего-о-о-о-о не хочется… - и глупо заулыбалась.
- И я про то же, - вздохнула Анечка, - не хочется ни хрена: ну, казалось бы, становись Мисс Мира, накорми африканских детей, защити докторскую диссертацию, заведи собаку огромную какую-нибудь - а все, что мне хочется - это валяться тут и никуда не вставать…
В голове зашевелилась какая-то мысль, ее сменила другая, потом их накрыло третьей, почему-то вспомнились колышущаяся тень от занавески на полу в комнате и ветер в лицо от проезжающих машин, появилось хвостатое слово "русалка" и тут же пропало с тихим хлопком, зачесался нос и вдруг накатил зверский голод - в голову полезли округлые пирожные картошка, заварные пряники, помидоры и фасоль со сладким перцем…
- Получается, что мы с тобой стоим на таком низком уровне сознания, что нам проще всего не думать, закуклиться, влезть в какую-нибудь щель и сидеть там, не вылезая всю жизнь, чем украсить быт чем-нибудь пристойным, слышишь?
От Анечкиных слов я вздрогнула и распахнула глаза. С призрачным чмокающим звуком на меня накатила горячая оранжевость полуденной кухни. Я охнула и закрыла лицо руками - жрать хотелось так, что деваться некуда было от истекающих прозрачным соком отбивных в моей голове.
- Что? - Анечка потрогала меня за плечо и тоненько захихикала.
- Умру от голода, - выдавила я из себя, - умру от голода сейчас, вот что, - Анечка смеялась так заразительно, а мысли в голову лезли такие остроумные, что я тоже зашлась сиплым смехом. Далее мы ржали. Продолжалось это целую вечность. Потом Анечка спросила:
- В холодильнике?
- Ни-фи-га, - я поднялась на четвереньки, с усилием рванула на себя тепловатую белую дверцу и меня обдало холодильничной прохладой, - вот, - я с тоской продемонстрировала свой нехитрый запас провианта, - все, что Гоша привез, я съела, салат протух, колбаса кончилась, пирогов не было.
Анечка чуть не скончалась от моей тонкой шутки, и завывая: "Пирогов!", повалилась обратно на пол, с которого начала было приподниматься. Уже не знаю, что насмешило меня, но я рухнула вслед за ней и снова мы ржали целую вечность. Уже не помню, что мы там говорили потом, над чем смеялись, в какие стороны отползали, зачем все это нам было нужно, но через какое-то время Анечка изрекла очень умную мысль:
- Наколдуй еды, иначе я сдохну.
А потом мы еще триста лет, с перекурами, паданьем на пол и идиотским хихиканьем добирались до комнаты, включали компьютер и пытались открыть косынку.
- Знаешь что? - прошептала Анечка, понаблюдав некоторое время, как я таскаю мышкой туда-сюда карты, - надо зажигать.
- Да? - выдохнула я, сосредоточенно припоминая какая карта старше: дама или король.
- Да, - засияла Анечка и закинула ногу на ногу, - накупить нарядов и зажигать идти. Они все, наверное, так сначала делают.
- Кто: "они"? - почему-то испугалась я. Если бы не голод, меня начала бы бить нервная дрожь.
- Ну, - пожала плечами Анечка, - ты же не думаешь, что ты одна такая. Наверняка вас по всему свету уже до фига, и мне не хочется верить, что одни мы по такому убогому сценарию начинаем.
- Что же в нем убогого? - восстала я, - нам надо было немного расслабиться, иначе так и умом поехать можно, слышишь?
- Слышу, - покивала Анечка, - а зажигать все равно надо, так, чтобы пар из ушей.
Я кивнула и тут пасьянс сошелся со счетом 15689.
Некоторое время мы сидели молча, а потом между звонком водителя лимузина в домофон и его появлением на пороге квартиры, хряснули коньячку, чтобы чуть-чуть отпустило. Тут, спору нет, отпустило, но ноги стали предательски подводить и здоровенному негру в блестящей фуражке пришлось нести нас до машины на своих мощных негритянских плечах. Анечка пела что-то невразумительное и крепко прижимала к сердцу пакет с травой и деньгами.
В лимузине мы решили, что коньяк и трава должны находиться в крови в более или менее уравновешенных пропорциях, и покурили еще немного прямо с хромированного столика, помещавшегося посреди салона, втягивая дым через сложенные рупором ладони. Травы при этом мы пожгли где-то полстакана, но равновесие было достигнуто.
Дальше мои воспоминания тонут в тумане, но над его молочно-белой гладью высятся некоторые айсберги.
Еда. Много еды. Анечка впивается зубами в неочищенный ананас и ее заклинивает. Общими усилиями чешуйчатую тварь удается выдрать из Анечкиных челюстей.
Шампанское. Оно появилось еще в салоне лимузина и им мы залили все, что только можно.
Примерочные кабинки в каком-то торговом центре. Нетвердой рукой отодвигаешь шторку и видишь нервные лица продавцов, маячащие, как тревожные луны в призрачных оконных стеклах. Ворох тряпья, бесконечно много света, собственная физиономия, болтающаяся в зеркале, бледная, как молоко. Неуверенно встаешь на свои новые шпильки, тут же с них кувыркаешься, тебя поднимают и прислоняют к стене.
Массажный стол в сауне. Засовываешь лицо в специальную выемку, чтобы не помять нос, и вдруг накатывает липкий вибрирующий страх, что его не удастся вытащить. Где-то рядом слышны дикие Анечкины крики, которую мучает та же проблема. Хлопающие махровые простыни. Кто-то предлагает засунуть нас в бассейн с холодной водой, но засунули или нет - сказать трудно.
Распаренные тела в нервных всполохах. Потом приходит понимание, что музыка такая громкая, что мозг отказывается ее воспринимать. Напряженные пальцы на заднице, чье-то сосредоточенное лицо и собственный глупый-преглупый голос: "Деточка-а-а-а, а ты школу-то зако-о-о-ончил?".
Бесконечно много эха, огромное зеркало и интересное открытие, что обувь на мне отсутствует. Анечка говорит кому-то "Гар-р-р-рсон…".
Лимузин. Попытка закрепить зародившуюся с кем-то дружбу. Моя босая нога утыкается в оконное стекло и я мычу от наслаждения: оно такое прохладное. В голову приходит забавная мысль, что все это здорово смахивает на сцену с запотевшим окном из "Титаника", только вместо растопыренной пятерни Кейт Уинслет моя нога. Тут же озвучиваю эту мысль Анечке. Позабыв про новых друзей, мы начинаем ржать.
Танцы. Настолько странные, что и говорить о них не хочется.
Мы с Анечкой от кого-то убегаем. Странная фишка - бежим с дикой скоростью, а лимузин едет рядом ме-е-е-едленно.
Какой-то туалет, я зачем-то мою ногу в раковине, изогнувшись, как цапля.
Трап самолета. Анечка кричит, что боится летать. Куда мы летим? Говно вопрос! Конечно же в Питер!
Сияющие огни огромного проспекта. Рекламные транспаранты от дома до дома. Анечка бежит впереди меня, медленно удаляясь, и поет песню "И снится мне не рокот космодрома, \\ Не эта ледяная синева…".
Омар. Возможно, краб. Я пытаюсь сбросить его на пол, потому что мне кажется, что он пошевелился.
Анечка повисает на какой-то портьере и медленно заваливается вместе с ней вниз. Лицо при этом у нее полно нечеловеческого напряжения: она силится понять, что происходит. Мой веселый смех, как в кино, когда главный герой вспоминает счастливое детство, и голоса его товарищей по играм мечутся где-то в пасторально-чистом небе. Ох.
Слово Марго. Цыганочка с выходом (у нас все ходы записаны!)
Единой волной накатили голоса и жаркий, душный свет. Я стиснула зубы и терпела молча. Странно, почему я раньше всего этого не замечала? Издалека, огибая тупую боль в неестественно вывернутой руке, пришла мысль, что сейчас заломит затылок. Откуда эта мысль взялась? Сказать сложно. Возможно она мелькнула еще перед засыпанием, а потом остался неясный ее отпечаток? Как бы там ни было, кроме руки пока ничего не болело. Мало не болело - не ощущалось в наличии. Сказать по правде, это пугало. Я закрыла глаза, попыталась подать голос и мелко задрожала от каркающего хрипа, который вырвался из моей глотки.
- Т-твою мать, - послышался страшный Анечкин голос, - Марго, поднимайся, приехали.
Я снова разлепила глаза и сразу покрылась испариной - душно, очень душно. Язык во рту еле ворочается, все липкое, и запах - он сводил с ума. Пахнет линолеумом, застарелым табачным дымом, масляной краской и поверх этого стелется какая-то тяжелая смрадная вонь. Серая стена. И толстые железные прутья. Тут в поле моего зрения впрыгнула Анечка - бледная, как смерть, с расцарапанной щекой, всклокоченная, помятая и удивительно собранная.
- Гульнули, бля, - прошипела она мне в ухо.
- Где мы? - выдавила я из себя, дивясь ее виду. О том, на что похожа моя собственная физиономия, я предпочитала не думать.
- Кажется, в обезьяннике, - простонала Анечка, обхватила голову руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону.
Тут до меня дошло, что лежу я на самых настоящих нарах, на которых до меня…
Откуда такая резвость взялась, через пару секунд я была у решетки и попыталась за нее заглянуть. Ничего не получилось - стены, крашенные в муторный зеленый цвет, коридор, какие-то стенды, голоса, голоса и сизый табачный дым…
- Надо кого-нибудь позвать, - неуверенно проговорила я. Анечка рассеянно покивала, а потом вдруг вытянула шею и взвизгнула не своим голосом:
- Начальник! - и тут же зажала себе рот рукой. Голоса на секунду стихли, а потом полились снова.
- Интересно, - задумчиво проговорила я, присаживаясь рядом с Анечкой, - нас с травой брали, или как?
Анечка застонала и зажала свою голову между коленей.
- Нет, - задумчиво продолжала я, - траву мы еще в лимузине потеряли… Значит, дебош…
- Господи, - простонала Анечка, - и чего тебя гулять потянуло?
Я потерянно промолчала, тактично не припоминая, что "зажечь так, чтобы пар из ушей" было Анечкиной идеей.
- Э-э-э… - Анечка встала и попыталась просунуть голову между облупившихся прутьев, - мы хоть были благоразумны?
- В смысле?
- Ты понимаешь… - раздраженно обернулась ко мне Анечка.
- А… - я грустно вздохнула и поковыряла пальцем липкую стену, - какое там… Ты лучше скажи, я давно босиком хожу?
- Одним сапогом ты точно разбила стекло - помню железно, - засияла мутной улыбкой Анечка.
- Сапогом? - изумилась я, - откуда сапоги?
- Хрен знает, - пожала плечами Анечка и мы потерянно замолчали.
Так мы сидели до прихода какого-то сержанта. Потом лицо его начисто вымылось из памяти, запомнилось только, что смотрел он на нас с глубоким отвращением. Мы, в свою очередь, его презирали и сохраняли хладнокровие, достойное китайского мандарина. Хотя, должна сказать, хладнокровие начало медленно улетучиваться когда нас взяли под руки и повели по нескончаемому коридору, по вздутому линолеуму, по мрачной зелени стен, по колышущейся табачной пелене… Хладнокровие улетучилось совсем, когда нас втащили в маленькую каморку к какому-то смурному высохшему усатому мужику, чахнущему за мигающим монитором. Мужичок смотрел на нас с любопытством, замешенном на дремучем отвращении и молчал. Мы молчали тоже - если честно, говорить было нечего. У мужичка начла кривиться верхняя губа, постепенно обнажая зубы - получалось зловеще и совсем недобро.
- Инквизиция, - мрачно вздохнула Анечка.
- Простите, что? - наклонился к нам мужичок. Анечка неопределенно покачала головой. Тогда мужичок взял реванш. Он открыл какую-то папку, торжественно прокашлялся и медленно, очень медленно принялся рассказывать. С каждым его новым словом желание провалиться сквозь землю, призрачно маячившее на горизонте с момента пробуждения, крепло и оформлялось в конкретный план действий. Как бы там ни было, у нас с Анечкой в запасе всегда оставался суицид - о чем-то таком мы подумали, когда переглянулись и погрузились в безнадежное созерцание собственного падения.
Из захватывающего рассказа нашего мучителя стало ясно, что находимся мы в культурной столице нашей родины, городе Санкт-Петербурге. Это значит, что трап самолета не привиделся мне в бреду, а был совершенно реальным, и, чуть потеряв контроль над собой, мы с Анечкой осуществили золотую мечту каждого уважающего себя отстойного пионера. Такая мысль добила меня окончательно. К тому же, в городе на Неве порезвились мы от души. Тут, надо сказать, меня посетило предательское облегчение оттого, что о своих московских подвигах мы, дай Бог, не узнаем. А если и узнаем, то, по крайней мере, через пару часов.
Итак, мы были изгнаны из нескольких ресторанов, где что-то нарушали, хулиганили, портили имущество, сквернословили и обижали посетителей. Потом мы приставали к проезжающим машинам, но почему-то на нашу проверенную десятилетиями невинность никто не покусился. Потом мы танцевали на улице, так как ни в одну уважающую себя дискотеку нас не пустили. Кстати, мужичок изрядно удивился, что прибыли в его родной город мы на самолете, в который нас еще надо было пустить, а вот кто и за какие деньги совершил такую несусветную глупость - это вопрос отдельный. Окажись он сейчас в этой комнате, я бы плюнула ему в рожу - дома, понимаете ли, и стены помогают, а тут - сплошная депрессия, неподъемное чувство вины и глубокое похмельное раскаяние. Ну, это к слову. После танцевальных подвигов мы слегка подкрепили свои силы и принялись воодушевлено (мужичок так и сказал: "воодушевлено") бить витрины с криком "Не нравится!!!". Потом мы приставали к мужчинам, которых в Питере "уважают и прислушиваются к их мнению" с целью снять себе дружков на некоторое время, уверяя всех, что "бабок немерено". Чувство, посетившее меня с этими словами можно бы было назвать "полным отчаянием", если подобное выражение передают всю глубину пропасти, в которую я ухнула. Судорожные раздумья где сейчас находится Гоша, и может ли он сделать для нас хоть что-нибудь не принесли облегчения.
А мужичок пел соловьем. Он никуда не торопился и продолжал смаковать подробности минувшей ночи. Особенный акцент он сделал на том, что взяли нас при попытке купить оружие, причем, Анечка постоянно повторяла: "Марго, скинь траву, скорее, ну скорее, менты попалят!". Проявив недюжинный актерский талант, мужичок повторял ее золотые слова на все лады. Естественно, эту самую траву нашли у Анечки в кармане. Потом мы оказали сопротивление. Потом мы даже сбежали. Потом нас поймали. А мы снова сбежали. А нас снова поймали. А потом мы уже не сбегали, потому что вырубились на полуслове, синхронно, словно сговорились заранее, так что улов питерских блюстителей порядка был небогат - два тела, не реагирующих ни на какие внешние раздражители.
- Что вам теперь будет, - поставил эффектную точку мужичок, - не представляю, но могу обещать, что чертям в аду тошно станет. А всем нам и так тошно.
На сим красноречие мужичка покинуло и он свирепо уставился на нас из-за монитора. Мы потерянно молчали. Тогда нам предложили что-нибудь сказать. Мы предпочитали мучаться нечеловеческими угрызениями совести в полной тишине - внезапно накатила жуткая пульсирующая головная боль, притупившая боль душевную. С выражением героической скорби я окинула взглядом Анечку и с удивлением отметила, что раскаяние на ее лице сменяется какими-то мыслительными процессами. О их качестве судить не берусь, но Анечка судорожно шарила глазами по комнате, раскачивалась на стуле, и, судя по всему, заключала какую-то замысловатую сделку с собственной совестью. Я слегка подобралась - в конце туннеля замаячил слабый свет. Анечка же некоторое время размышляла, силясь облечь в слова свои открытия, а потом слегка подалась вперед и задушевно обратилась к мужичку:
- Скажите, процессор у вашего компьютера 486?
- Ну да, - подозрительно нахмурился мужичок. Доверия у него к нам не было ни на грош - умыкнуть полуубитый 486 компьютер для таких людей, как мы, - пара пустяков. Мужичок решил стоять за имущество насмерть.
- И стоит на нем виндоуз 95? - продолжала Анечка, обласкав нашего мучителя труднопередаваемым оскалом.
- Да, - мужичок начал нервничать, потому что злая судьбина решила добить нас до конца, и у Анечки начал дергаться глаз.
- А в "играх" "косынка" у вас есть? - продолжала допытываться Анечка, придерживая глаз рукой.
- Есть, - если было бы можно, мужичок расстрелял бы нас прямо на месте, по законам военного времени. К сожалению, у нас гуманное государство. Кажется, мы все еще считались подозреваемыми в пьяном беспределе, а не пьяными беспредельщицами.
- Оперативки не хватает, - гнула свое Анечка, - тормозит по-черному, да?
- Ну…
- Но "косынка" работает?
- Работает, - сказать по правде, я была поражена выдержкой мужичка и уже начала сомневаться в том, что за анечкиными расспросами стоит какой-нибудь план. Она развеяла мои подозрения, предложив выход простой как правда.
- Ну, Марго, - повернулась ко мне подруга, - я думаю, ты меня понимаешь: выбраться из этой могучей жопы и попить чего-нибудь холодненького…
- И горячую ванну, - покивала я, пораженная легкостью предлагаемого выхода, - только как?
- Не знаю как ты, а я свое дело знаю, - кротко выдохнула Анечка, мешком повалилась на пол и забилась в жутких конвульсиях.
Как это было отвратительно! Я прониклась к своей подруге глубочайшим уважением. Она гнулась, размахивала ногами, извивалась, крючила пальцы, воздевала их к потолку и пронзительно завывала. Устоять было невозможно. Если бы мне разрешили, я дала бы Анечке Оскара. Она принялась биться головой об пол, вопя:
- И голову мне залечи, залечи мою сраную голову!!! - эти слова подняли Анечкино выступление на новую высоту. Я ощутила себя бездарной неумехой.
Чуткие и душевные питерские менты некоторое время боролись с собой, для охлаждения помутившегося разума перечисляя наши непотребства мысленно, но надолго их не хватило. Волна сострадательного ужаса нарастала в комнате постепенно, ширилась, и в один миг затопила комнату. Под Анечкины апокалиптические завывания сержант с мужичком повскакивали со своих мест и как в замедленной съемке бросились к ней на помощь. Та же не замолкала ни на секунду, вопила так, что нервы натягивались и рвались, не выдерживая напряжения. Бледные, ополоумевший менты принялись орать вместе с Анечкой - сначала они просто матерились, а потом принялись драть глотки, упав на колени над Анечкиным извивающимся телом. Почему они не позвали на помощь - не знаю. Почему никто не пришел на помощь к ним - сказать трудно.