В детстве Фатер была долговязой, неуклюжей и невзрачной. Большую часть времени она носила тренировочные штаны и футболки, потому что они подходили ей лучше, нежели одежда для девочек. Кроме того, платья заставляли ее испытывать неловкость из-за своих длинных-предлинных ног. Одна жестокая смышленая одноклассница дала ей прозвище Ландис-Богомол, потому что она была такой высокой и худой, а вдобавок любила зеленые джинсы. По меньшей мере раз в день кто-нибудь в школе насмешливо называл ее этой кличкой. Фатер была чувствительной и разговорчивой, хотя у нее было мало подруг, с которыми она могла бы поболтать. В том возрасте она не хотела от жизни ничего большего, чем либо быть принятой на равных в общество одноклассников, либо стать поменьше ростом. Ни то ни другое не было осуществимым, и ей приходилось просто постараться приспособиться к обстоятельствам, несмотря на свой баскетбольный рост и крупные ступни.
Подобно любой девочке из третьего класса, Фатер потеряла голову из-за Руди Паулы. Принц школьного двора, блондин Руди безраздельно царствовал в сердцах школьниц. Он был в центре любого сборища, держал весь мир на веревочке, и мир был этому только рад. Каждый мальчишка хотел стать другом Руди, а каждая девчонка мечтала получить от него "валентинку" четырнадцатого февраля. Нет необходимости говорить, что Фатер он игнорировал. Она была убеждена, что Руди не знает, как ее зовут, несмотря даже на то, что они учились в одном классе. А если знал, то, вероятно, как Ландис-Богомол, и только.
Однажды их учитель велел всем ученикам класса найти и принести по какому-нибудь камню, потому что им предстояло раскрашивать их на уроке рисования. Фатер принесла большой кусок кварца. Когда пришло время, она принялась за работу, покрывая кварц сложным рисунком, который обдумывала целый день. Когда урок закончился, она была далека от завершения и спросила, нельзя ли остаться и продолжить рисование. Учитель согласился, меж тем как остальные дети гуськом потянулись к выходу.
Руди Паула нарочно выждал, пока последний из них не выйдет из помещения. Проходя мимо парты Фатер, он поставил перед нею свой красный камень. "Вот. Это тебе", - сказал он и тут же покинул и класс. В течение всего остального учебного года Руди Паула не сказал ей больше ни единого слова. В то же лето его семья перебралась в другой город.
Его камень был выкрашен в кирпично-красный цвет, а на одной из сторон он неумело изобразил желтую клоунскую физиономию. Однако для Фатер Ландис он с таким же успехом мог быть самым редким драгоценным камнем на свете - благодаря тому, о чем он ей тогда сказал. Единственным человеком, которому она его показала, был ее брат, и тот не мог поверить, чтобы сам Руди Паула мог что-то подарить его сестре. Спустя годы он написал для своей группы песню об этом под названием "Камешек Руди". К большому удовольствию Фатер, то была единственная веселая песня в их репертуаре.
Этой вечно сомневающейся в себе девчонке камень Руди сообщил о том, что с ней все в порядке. Нет, гораздо более чем в порядке - она принадлежала к тем девочкам, которые нравились Руди и которым он делал подарки. Его камень мгновенно сделался ее талисманом, видимым и осязаемым доказательством того, что жизнь может сложиться удачно и ей, возможно, улыбнется счастье. В иные ночи первого года обладания этим камнем она засыпала, держа его в руке. Хранила же талисман в специальном месте на одной из своих книжных полок. Он никогда не покидал ее комнаты, потому что она боялась его потерять. Ее родители, хотя и не были посвящены в причину того, почему она так дорожит каким-то красным камнем, понимали, что трогать его не надо, и не трогали.
Жизнь Фатер со временем ощутимо улучшилась, но она, случалось, по-прежнему окидывала взором камень Руди и улыбалась, вспоминая тот день и час, когда он передал ей свой дар надежды.
Спустя годы она как-то раз глянула на полку и испуганно поняла, что камень исчез. Она расспрашивала всех в семье, не знают ли они, куда он делся, но никто ничем не мог ей помочь.
Как ни удивительно, эта потеря не особо на нее подействовала. У двенадцатилетней Фатер Ландис на уме было уже другое. Скажем, ежедневная суматоха седьмого класса, доставлявшая ей большое удовольствие. И новый занятный парнишка в школьном оркестре, который играл на кларнете и сказал, что когда-нибудь он ей, может, и позвонит. А еще - чудная стайка подружек, занимавшая немалое место у нее в голове. Правда состояла в том, что камень Руди теперь символизировал для нее неудачницу, которой она, как сама со смущением признавала, некогда была. Фатер все еще помнила девчушку со старой фотографии в дурацкой шляпке, скорчившую рожицу перед камерой, девчушку, которой она когда-то была, которая ценила этот камень и нуждалась в нем, но сама она больше ею не являлась. Так что, когда камень исчез из ее жизни, она даже толком не огорчилась.
Двадцатью двумя годами позже она взяла его с ладони Даньелл Войлес и поднесла к глазам, чтобы получше рассмотреть. Да, это был он. Никаких сомнений. После всех этих лет она опять держала в руке камешек Руди.
- Он что-нибудь для вас значит?
- Да, и, по правде сказать, очень многое. Вам дал его тот человек?
Даньелл кивнула, но лицо ее при этом осталось непроницаемым.
- Что он сказал?
- Он хочет знать, где теперь ваш друг. Фатер, несмотря на то что держала камешек в руках, ответила сердито:
- Я не знаю, где он. И он мне теперь не друг. Это все? Он дал вам этот камень и сказал, что хочет увидеться с моим другом?
- Нет, не все. Он сказал, что у него ваша собака и что он собирается ее убить. А потом - убить меня и вас, если вы ему ничего не расскажете. Сказал, что вы с ним однажды встречались в пиццерии и видели, на что он способен.
* * *
Лоцман очнулся, когда закрылась входная дверь. С громким клацаньем, то есть нормальным звуком: никто не пытался проникнуть в квартиру украдкой. Пес и не подумал слезать со своей уютной подстилки. Он смотрел на дверь в гостиную, ожидая, когда в нее войдет Бен Гулд. Время шло, и Лоцман продолжал ждать. Возможно, тот первым делом направился в туалет. Это не было бы удивительным. Хотя пес никогда не мог смириться с тем, как много раз в день человеческие существа посещают туалет. Не мог он смириться и с тем фактом, что в каждом жилище, которое ему доводилось делить с людьми, они отводили целую отдельную комнатку для такого пустякового занятия. В противоположность этому собака для своего "туалета" использует любое место и никогда не вспоминает о нем. Надо сходить - идешь. Единственная причина, по которой собака позволяет приучать себя проситься на улицу, состоит в выгоде - ты даешь мне еду, кров и гладишь по шерстке, а я оставляю твои стены и пол сухими. Отличная сделка.
- Лоцман? Где ты?
Голос не очень отличался от голоса Гулда. Пес только что проснулся и потому решил, что слышал голос Бена.
- Здесь, в гостиной.
- В гостиной? Ладно, сейчас найду тебя.
Странно говорить такое - ведь это его собственный дом. С какой стати ему могло бы потребоваться искать гостиную? Лоцман, дважды нюхнув воздух, продолжал ждать. Теперь он полностью проснулся, и чувства его обострились в предвидении чего-то неладного. В коридоре зажегся свет. Несколькими мгновениями позже в дверном проеме появился человеческий силуэт. Теперь пес ощутил его запах. Это не было запахом Бена Гулда.
- Лоцман? Ты здесь?
У пса на спине дыбом поднялась шерсть.
- Ты кто?
- А, вот ты где! - последовал дружелюбный ответ.
В комнате тоже загорелся свет, и Лоцман впервые увидел Стюарта Пэрриша. Тот стоял, улыбаясь и уперев руки в бока:
- Привет!
Откуда этому незнакомцу известно, что пес теперь говорит по-человечески? Как он нашел эту квартиру? Как узнал имя Лоцмана?
Проходя в гостиную, Пэрриш продолжал улыбаться. Лоцман поднял голову и принюхался тщательнее. От этого человека пахло жизнью на улице. Но также и закрытыми помещениями, где застоялся воздух, и одеждой, долгое время хранившейся взаперти. От него обильно несло дешевой едой и дешевым питьем. От этого незнакомца исходил еще какой-то запах, который Лоцман не мог распознать. То был таинственный, совершенно уникальный аромат, сбивавший с толку чутье пса.
- Рад наконец-то с тобой познакомиться.
- Откуда ты знаешь, кто я такой?
- Да так, рассказал кое-кто. Мне о тебе предоставили целую кучу сведений.
После этого никто из них не вымолвил ни слова. Лоцман выжидал, оценивая пришельца. А Стюарта Пэрриша, по-видимому, вполне устраивало молчание, пока пес не задаст следующего вопроса. Одет он был в оранжевую рубашку и костюм в мелкую полоску. Человеческие существа ошибаются, думая, что собаки не различают цветов. Различают, только цвета для них менее ярки, менее обозначены. Например, Лоцману яркий цвет рубашки Пэрриша казался сродни цвету увядшего осеннего листа.
Чужак подошел к любимому креслу Бена Гулда и уселся в него. Взглянув себе на брюки, он стал энергично стряхивать что-то с колен, хотя, на взгляд пса, там ровным счетом ничего не было. Пэрриш все оглядывал в комнате, словно запечатлевая в памяти детали. При этом на губах у него сохранялась тень улыбки. Судя по его виду, он чувствовал себя здесь совершенно как дома.
- Сказать по правде, я ожидал чего-то попроще. По сравнению с тем, что я видел до сих пор, это большая квартира.
Лоцман выжидал.
- Меня зовут Стюарт Пэрриш. Меня прислали узнать, где найти Бенджамина Гулда.
- Где бы он ни был, ты туда пойти не можешь.
Пэрриш подался вперед и уперся локтями себе в колени - теперь он был ближе к Лоцману.
- А вот и могу. Мне всего-то и надо, чтобы ты сказал, где он, - и я тут же исчезну. Понимаешь, кое-какие вещи представляются мне не вполне отчетливо. Вроде того, будто я только-только проснулся и мне надо собраться с мыслями, чтобы они снова прояснились. Я не все понимаю, если ты улавливаешь, что я имею в виду. Мне от тебя нужен только маленький толчок в нужном направлении - и меня уже здесь нет.
- Парк Скилликорн.
Лоцман сообщил Пэрришу правду, потому что это название действительно было единственным, что он знал. Пес подслушал, как произнес его Бен, разговаривая с Лин. Мгновением позже оба они исчезли. В парк Скилликорн? Кто знает? Кому известно хотя бы, где это место?
- Спасибо. До свидания, - быстро сказал Пэрриш, а затем растаял в воздухе.
Лоцман долго смотрел на пустое кресло Бена, чувствуя тяжесть на сердце. Что может быть хуже, чем оставаться в полном неведении? У пса не было ни малейшего желания отправляться в этот самый парк Скилликорн или куда-либо еще. Но дело было не в этом. Его обижало то, что все остальные вроде бы способны были туда отправиться: раз - и их уже нет. Снова чувствуя себя брошенным, как в собачьем питомнике, Лоцман лежал на своей подстилке, глядя, как весь остальной мир исчезает, переносясь в парк Скилликорн, словно парк был в соседней комнате.
Пес медленно поднялся и пошел на кухню попить воды. Проходя мимо хозяйского кресла, он приостановился и задрал заднюю лапу. По ножке кресла стекла струйка. Не обильная, но вполне достаточная, чтобы выразить сдержанный мокрый протест против этой шайки из парка Скилликорн.
Лоцман отсутствовал не более пяти минут. Когда он, неслышно ступая, вернулся в гостиную, Пэрриш снова сидел в кресле Бена.
- Сюрприз! Скучал по мне?
- Что, заблудился? - спросил пес, не удостаивая Пэрриша взглядом.
Забравшись обратно в свою корзину, он пару раз повернулся вокруг оси и с удовлетворенным ворчанием улегся.
- Да нет, я там был. Чудесный парк - много деревьев. Но когда я туда прибыл, они как раз уходили: плохо я подгадал время. Ты не знаешь, куда бы еще они могли отправиться?
- Понятия не имею.
Лоцман закрыл глаза, надеясь, что чужак поймет намек и уберется восвояси.
- Хмм. Какая жалость! В самом деле не знаешь?
- Не знаю.
- Ты не против, если я здесь останусь и подожду их? Подремлю в кресле.
Лоцман открыл глаза и окинул самозванца неприязненным взглядом. Но человеческие существа не понимают собачьих неприязненных взглядов, так что на Пэрриша это не подействовало.
- Он, может, сегодня не вернется. Может, несколько дней не вернется. Не думаю, что он был бы рад, если бы ты торчал здесь целыми днями.
- Что ж, справедливо. Тогда вот мое предложение - я подожду его здесь до утра. Если он к утру не вернется, я уйду. Это тебя устроит?
- Ладно, куда ни шло.
Лоцман опять закрыл глаза и вскоре уснул. Он был почти уже старым псом, и от всей беготни, которую ему не так давно пришлось проделать, у него ломило кости. Он предположил, что Пэрриш знаком с привидением, потому что, отправляясь в парк Скилликорн, тот исчез точно так же, как ранее исчезли Бен и Лин. Так или иначе, этот тип просто хочет с ними поговорить. Но сейчас пора было спать.
* * *
Держа свое слово, Пэрриш на следующее утро поднялся и, как только проснулся Лоцман, приготовился уходить.
- Ну, мне пора. Больше тебя не побеспокою.
- Не окажешь ли услугу, прежде чем уйти? - застенчиво спросил пес. - Я не знаю, когда они вернутся, а мне и впрямь очень надо в туалет. Может, выведешь меня на короткую прогулку?
- Конечно, буду только рад! Поводок у тебя есть?
- В коридоре возле двери.
- Тогда пошли. Погуляем, сколько тебе будет угодно.
Пэрриш прищелкнул поводок к ошейнику Лоцмана и открыл входную дверь.
- Вот ведь, я и не припомню, когда в последний раз выгуливал собаку. Здорово будет.
Через тридцать секунд после того, как они вышли, Лоцман выдернул поводок из руки Пэрриша и изо всех сил побежал по тротуару. Он бежал быстро, бежал едва ли не как щенок, но не потому, что был так уж сильно напуган. На уме у него было только одно - сбежать от Стюарта Пэрриша.
Лоцман долго ждал пробуждения незваного гостя. Всякий раз, когда Пэрриш пошевеливался во сне, пес быстро закрывал глаза. Он не хотел, чтобы тот знал, что он бодрствует и наблюдает за ним. В противном случае сбежать, возможно, не удалось бы, и эта мысль беспокоила пса, потому что теперь он точно знал, с кем имеет дело.
Около пяти утра Лоцман проснулся, чтобы устроиться поудобнее. Поскольку Пэрриш сидел так близко, его запах снова коснулся собачьих ноздрей. Накануне вечером, когда они встретились впервые, пес не сумел идентифицировать этот таинственный дух. Но между сном и бодрствованием органы чувств настраиваются на иную, реже используемую длину волны. И теперь он распознал этот запах. Потрясенный, Лоцман мгновенно пробудился, вскинул голову в ужасной тревоге, а затем медленно, очень медленно стал ее опускать, пока она не улеглась на его напряженные лапы.
Собаки видят привидений. Они видят болезни, проплывающие по улицам, подобно клочьям тумана. Они слышат и чуют невообразимое. Однако собаки безразличны к таким вещам, потому что те являются просто частью мира, явленного им в ощущениях. У человеческих существ не перехватывает дыхание при виде цветов, и они не думают о насекомых, попадающихся им под ноги. Мы принимаем часть познанного нами мира, когда сталкиваемся с ним, и продолжаем жить дальше.
В то же время, когда мы открываем бутылку с прокисшим молоком, инстинкт заставляет нас отпрянуть в отвращении, как только нашего обоняния коснется прогорклый запах. Отнюдь не органы чувств говорили теперь Лоцману: беги, беги, убирайся прочь. Это действовал инстинкт самосохранения в чистом виде.
Жизнь и Смерть не смешиваются. Им никогда не дано танцевать вместе, потому что каждая из них претендовала бы на то, чтобы вести в паре. Они сосуществуют лишь потому, что являются взаимозависимыми. По правде говоря, они презирают друг друга, как ночь презирает день, и наоборот. Будь они двойняшками, то придушили бы друг дружку еще в колыбели. Каждой из них присущ свой собственный отчетливый запах. У всего живого - запах теплый, органический, развивающийся. Аромат смерти холоден и неизменен.
От Стюарта Пэрриша исходили оба этих запаха. В соответствии с тем, чему Лоцман когда-либо научился или испытал в жизни, это было невозможно. Раньше пес не распознал смеси этих запахов, потому что ее не существовало - или, скорее, ей следовало существовать не более, чем холодному огню или горячему льду. Ничто не может быть одновременно живым и мертвым. Но со Стюартом Пэрришем дело обстояло именно так. Теперь Лоцман понимал, что любая сущность, в которой смешаны оба запаха, представляет собой самую большую опасность изо всех, с которыми он когда-либо сталкивался.
Так что Лоцман бежал. Летел. Передвигался со всей быстротой, на которую способны были его лапы. И, пока он бежал, на уме у него было только одно - убраться как можно скорее прочь. Когда пес одолел полквартала, ему захотелось оглянуться, не преследует ли его этот невозможный человек, но он понимал, что еще рано. Беги дальше. Дальше и дальше, потому что никто не знает, с какой скоростью может передвигаться это существо, если захочет тебя поймать.
Совершенно сбитый с толку внезапным безумным броском, предпринятым псом, Пэрриш изумленно покачал головой и уселся на крыльцо. Он смотрел, как бежит Лоцман, как хлещет по земле черный поводок, оказываясь то позади него, то впереди, пока пес не скрылся из виду. Тогда Пэрриш полез во внутренний карман пиджака и вытащил сигару. Он приберегал ее для чудной спокойной минутки, когда бы он смог где-нибудь присесть, расслабиться и выкурить ее, ни о чем не тревожась. Сейчас, когда пес сбежал, можно было позволить себе несколько минут посидеть, не торопясь покурить, а затем отправиться к дому Даньелл Войлес, благо тот был неподалеку, всего в нескольких кварталах отсюда.
Сигара была гондурасской, и у нее был слегка приторный вкус, как у всякого не кубинского табака. Она была похожа на самого Пэрриша - хороша, ничего не скажешь, но… В точности как я, подумал, Пэрриш, пуская дымок на ветер: хорош, но… И в этом все дело.
Получасом позже он в последний раз затянулся тем немногим, что оставалось от сигары. Закинув голову, разом выпустил весь дым. Густое желтоватое облако получилось настолько плотным, что неподвижно зависло у него над головой. Не оглянувшись, не станет ли кто свидетелем того, что последует дальше, Стюарт Пэрриш взобрался в облако сигарного дыма и исчез.
Через мгновение он возник в спальне Фатер Ландис, в ее родном доме. Там никого не оказалось, и это было ему на руку, потому что давало время сосредоточиться и выполнить работу без помех. Смешно было бы встретить малышку Ландис и услышать детский голосок: что это вы делаете в моей комнате?
Он расхаживал по ее спальне, беря разные вещицы, взвешивая их в руке, словно это были фрукты и он прикидывал, стоит ли их покупать, а затем кладя их в точности там, где взял. Время от времени Пэрриш бормотал "хммм" или "не-а", но по большей части продолжал поиски молча. Им были осмотрены куклы, пенал, часики с маятником и прочие штуковины. Каждую из них он тщательно осматривал и опускал на место. Наконец на глаза ему попался красный камень на полке. Любопытствуя, почему там хранится такой невзрачный предмет, он снял его оттуда. Прошло более одной или двух секунд, прежде чем он улыбнулся и сказал: "Вот оно". Положив камень в карман, он покинул детскую комнату. Теперь ему надо было разыскать Даньелл.