***
Когда-то Николас прочитал рассказ о миниатюрной женщине, приподнявшей школьный автобус с тела своей семилетней дочери. В новостях он видел сюжет о солдате, накрывшем своим телом гранату, чтобы спасти товарища. Солдат был холост, а товарища ожидали дома жена и дети. С медицинской точки зрения это можно было объяснить внезапным выбросом адреналина, сопровождающим любую кризисную ситуацию. Но Николас понимал, что дело не только в этом. На подобные действия людей толкала эмоциональная привязанность. И, к своему удивлению, он понял, что готов совершить нечто подобное ради Пейдж. Он мог переплыть канал, заслонить ее от пули, пожертвовать ради нее жизнью. Эта мысль потрясла Николаса, у него даже все похолодело внутри. Быть может, ему просто хотелось ее защитить, но у него в душе крепла уверенность, что это любовь.
Несмотря на свое скоропалительное предложение, Николас скептически относился к романтической любви и к любви с первого взгляда. Он не верил в то, что можно от любви потерять голову, хотя ничем иным его нынешнее состояние объяснить было невозможно. Это было какое-то наваждение. Лежа прошлой ночью в постели, он задавался вопросом, могла ли эта тяга возникнуть из жалости. В конце концов, он вырос, ни в чем не зная отказа. Возможно, теперь ему хотелось осчастливить девочку из менее обеспеченной семьи. Но Николас и прежде встречался с женщинами скромного происхождения, и ни к одной из них он не испытывал столь сильных чувств, лишающих дара речи и даже мешающих дышать. Все эти женщины, которых Николас покорял бутылкой кьянти за ужином в дорогом ресторане и обезоруживающей улыбкой, в течение недели согревали его постель, после чего он шел дальше. Он мог проделать то же самое с Пейдж. В этом он нисколько не сомневался. Но, глядя на нее, он хотел только одного: встать рядом и своим сильным телом защитить ее от окружающего мира. Она хотела казаться сильной, хотя на самом деле была необыкновенно хрупкой и беззащитной.
Сейчас Пейдж растянулась на диване в гостиной, благодаря ее усилиям превратившейся в жилую комнату, с головой уйдя в "Анатомию" Грея, как будто это был не скучный учебник, а увлекательный триллер.
- Николас, я не знаю, как тебе удалось все это запомнить, - вздохнула она. - Я не осилила даже кости. - Она подняла голову. - Честное слово, я пыталась. Я думала, что если мне удастся их выучить… твердо, без подглядывания, я произведу на тебя впечатление.
- Ты и без костей производишь на меня впечатление, - заверил ее Николас. - Ну их, брось.
- Я не умею производить впечатление, - пожала плечами Пейдж.
Улегшийся рядом Николас повернулся на бок и уставился на нее.
- Ты шутишь? - удивленно спросил он. - Ты ушла из дома, нашла работу и сумела выжить и устроиться в совершенно чужом городе. Господи, мне в восемнадцать лет такое было не под силу! - Он помолчал. - Да я и сейчас в себе не уверен.
- Тебе это просто было не нужно, - тихо ответила Пейдж.
Николас открыл рот и хотел что-то сказать, но промолчал. Да, ему это было не нужно. Но он этого хотел.
Как отец, так и мать Николаса, каждый на свой манер, но изменили свою жизнь. Род Астрид вел свое начало от Плимутской скалы, и она изо всех сил стремилась скрывать свою бостонскую голубую кровь от окружающих.
- Я вообще не понимаю, из-за чего столько шума вокруг "Мейфлауэра", - говорила она. - Господи ты боже мой, да пуритане были отщепенцами, пока не попали сюда.
Она выросла в богатстве и роскоши, за которыми стояли такие старые деньги, что ничего иного она и представить себе не могла. Собственно, она возражала не против легкой и комфортной жизни, а лишь против налагаемых этой жизнью ограничений. Она не собиралась становиться одной из тех жен, которые сливались с фоном, являющимся их естественной средой обитания. Поэтому в день окончания Вассара она, никого не предупредив, улетела в Рим. Там она напилась и всю ночь танцевала в фонтане Треви. Она переспала с огромным количеством черноволосых мужчин, но в конце концов деньги на ее карточке закончились и пришлось вернуться. Несколько месяцев спустя на вечеринке ее представили Роберту Прескотту, и поначалу она приняла его за одного из богатеньких, избалованных мальчиков из числа тех, с кем ее то и дело пытались познакомить родители. Но когда их глаза встретились, она поняла, что он другой. В нем бурлило страстное желание добиться поставленной цели, сходное с тем, какое обуревало и саму Астрид. Перед ней было ее зеркальное отражение. Он так же страстно хотел попасть в высшее общество, как она - его покинуть.
У Роберта Прескотта не было не только денег, но, судя по всему, и отца. Чтобы окончить Гарвард, ему пришлось торговать журналами вразнос. Сейчас, тридцать лет спустя, никому уже не было дела до того, какие деньги он представляет - старые или новые. Он обожал свой статус, ему нравилось сочетание собственного утонченного вкуса и антиквариата, за семь поколений скопившегося в семье Астрид. Роберт отлично понимал, что от него требуется. Во время званых обедов он напускал на себя скучающий и неприступный вид, демонстрируя пристрастие к портвейну, стирая из памяти окружающих инкриминирующие его факты. Себя он, разумеется, обмануть не мог, как и забыть о своем низком происхождении. Но Николас знал: отец свято убежден, что находится на своем законном месте, и это в понимании Прескотта-старшего успешно заменяло длинную череду предков.
Однажды Николас крупно поссорился с отцом из-за того, что тот настаивал на том, чтобы сын сделал нечто, чего он делать не желал. Обстоятельства ссоры давно забылись. Скорее всего, речь шла о необходимости сопровождать чью-нибудь сестру на бал дебютанток. Хотя, вполне возможно, отец настаивал на том, чтобы сын ради урока танцев отказался от субботней игры в бейсбол с соседскими парнями. Николас стоял на своем в полной уверенности, что отец потеряет терпение и ударит его. Но в конце концов Роберт лишь устало опустился в кресло и, пощипывая переносицу, сказал:
- Ты не стал бы бунтовать, Николас, если бы боялся что-то потерять.
Только теперь Николас понял, что имел в виду отец. Честно говоря, сколько бы он ни фантазировал о жизни простого рыбака в Мэне, он слишком высоко ценил все преимущества своего положения, чтобы просто взять и отказаться от них. Ему нравилось обращаться к губернатору по имени. Ему нравилось, что дебютантки забывают кружевные лифчики на заднем сиденье его автомобиля. Ему и в голову не приходило волноваться о шансах на поступление в колледж или медицинскую школу. Пейдж выросла в ином окружении, но все же ей было что терять, уходя из родного дома. Она, казалось, была соткана из противоречий. Несмотря на внешнюю хрупкость, ей была присуща уверенность в собственных силах, необходимая для того, чтобы оставить прошлое и начать все с нуля. Николас понимал, что в одном ее мизинце больше отваги, чем во всем его теле.
Пейдж подняла голову от учебника анатомии.
- Если бы я устроила тебе экзамен, ты смог бы ответить на все вопросы?
Николас рассмеялся.
- Нет. Да. Видишь ли, смотря о чем ты начала бы меня спрашивать. - Он наклонился вперед. - Только никому не говори, а то мне не видать диплома.
Пейдж приподнялась и села, скрестив ноги.
- Давай представим, что ты заполняешь мою медицинскую карту. Ведь это хорошая практика.
Николас застонал.
- Я заполняю сто медицинских карт в день. Я и во сне с этим справлюсь. - Он снова откинулся на спину. - Имя? Возраст? Дата рождения? Место рождения? Вы курите? Занимаетесь спортом? Были ли в вашей семье заболевания сердца? Диабет? Рак груди? Были ли в вашей семье случаи заболевания…
Он не окончил фразу и, опустив ноги на пол, сел рядом с Пейдж. Она смотрела на свои руки.
- Думаю, у меня возникла бы проблема с заполнением медицинской карты, - прошептала она. - Но ведь это моя медицинская карта. При чем тут все остальные члены семьи?
Николас взял ее за руку.
- Расскажи мне о своей маме, - попросил он.
Пейдж вскочила с дивана и схватила сумочку.
- Мне пора, - заявила она, но Николас перехватил ее, не позволив и шагу сделать.
- Почему, как только я упоминаю твою мать, ты сразу убегаешь?
- Почему, как только мы встречаемся, ты затрагиваешь эту тему? - Пейдж высвободила руку, скользя пальцами по пальцам Николаса, пока они не соприкоснулись кончиками. - В этом нет никакой тайны, Николас, - произнесла она. - Тебе не приходило в голову, что мне просто нечего рассказывать?
Приглушенный свет зеленой лампы рисовал на стене их огромные черно-белые силуэты. И казалось, что Пейдж протянула Николасу руку, а он тянется к ней за помощью.
Он снова усадил ее рядом с собой. Она не сопротивлялась. Затем он сложил ладони, и по стене поползла тень аллигатора.
- Николас, - прошептала Пейдж, расплываясь в улыбке. - Покажи мне, как ты это делаешь!
Николас накрыл ее руки ладонями, осторожно согнул ее пальцы, и на стене возник кролик.
- Я и раньше такое видела, - выдохнула Пейдж, - но мне никто никогда не показывал, как это делается.
Николас показал ей змею, голубя, индейца, лабрадора. После каждого изображения Пейдж хлопала в ладоши и умоляла показать ей положение рук. Николас не помнил, чтобы кого-нибудь из его знакомых так волновали простые фигуры театра теней. Он вообще не помнил, когда в последний раз кому-нибудь их показывал.
Ей никак не удавался клюв лысого орла. Вот голова, вот просвет глаза, но у Николаса не получалось сложить ее пальцы так, чтобы на стене появились очертания крупного крючковатого клюва.
- У тебя слишком маленькие руки, - вздохнул он.
Пейдж развернула его руки ладонями вверх и кончиками пальцев провела по линиям жизни.
- А у тебя такие, как надо, - очень серьезно сказала она.
Николас наклонился и поцеловал ее руки, а Пейдж как завороженная смотрела на стену, на четкий силуэт головы Николаса, на их слившиеся воедино тени. Николас поднял на нее потемневшие от волнения глаза.
- Мы так и не заполнили твою медицинскую карту, - прошептал он, и его руки скользнули на ее талию.
Пейдж положила голову ему на плечо и закрыла глаза.
- Это потому, что мне нечего сказать о родственниках, - пробормотала она.
- Бог с ними, - прошептал Николас, прижимаясь губами к ее шее. - Тебе когда-нибудь делали серьезные операции? К примеру, тонзилэктомию? - Он поцеловал ее в шею, плечи, живот. - Аппендэктомию?
- Нет, - выдохнула Пейдж, - не делали.
Она приподняла голову, когда Николас провел тыльной стороной ладони по ее груди.
Николас сглотнул, снова чувствуя себя семнадцатилетним. Он не собирался делать ничего, о чем потом пришлось бы пожалеть. В конце концов, для нее все это было ново и незнакомо.
- Нетронутая, - прошептал он, - безупречная…
Дрожа всем телом, он опустил руки на ее бедра и слегка отодвинулся, после чего отвел с ее лица волосы.
Пейдж издала звук, зародившийся где-то глубоко в горле.
- Нет, - простонала она, - ты не понимаешь…
Николас сидел на диване, прижимая к себе свернувшуюся калачиком Пейдж.
- Понимаю, - возразил он, вытягиваясь на диване и увлекая ее за собой.
Теперь их тела соприкасались по всей длине, от плеч до лодыжек. Он ощущал ее теплое дыхание на своей груди.
Через плечо Николаса Пейдж смотрела на освещенную бледным светом лампы пустую стену без единой тени. Она попыталась представить, как на этой стене выглядели бы их сплетенные руки, но как ни старалась, ничего не выходило. Она понимала, что ей не удается правильно передать длину пальцев, изгибы кистей. А еще ей хотелось научиться изображать орла. Она решила, что будет пытаться снова и снова, пока все положения пальцев не отпечатаются в ее памяти.
- Николас, - прошептала она, - я согласна. Я выйду за тебя замуж.
Глава 4
Пейдж
Я знала, что нельзя начинать супружескую жизнь со лжи. Но в тот момент мне казалось, что так будет проще. Я никак не могла поверить в то, что я нужна такому человеку, как Николас. Он обнимал меня так легко и осторожно, как ребенок держит снежинку, как будто опасаясь, что я могу исчезнуть. Я не просто была в него влюблена. Я его боготворила. Таких, как он, я еще никогда не видела, а то, что он выбрал именно меня, казалось мне чудом. Я знала, что стану такой, какой он хочет меня видеть, и пойду за ним хоть на край света.
Он считал меня девственницей и был уверен в том, что я хранила себя для кого-то вроде него. В каком-то смысле он был прав - за свои восемнадцать лет я еще ни разу не встречала человека, похожего на Николаса. Но то, в чем я ему так и не призналась, грызло меня изнутри каждый день, предшествующий нашей свадьбе. Я вспоминала слова отца Дрэхера, объяснявшего нам, что умолчание - это та же ложь. Итак, каждое утро я просыпалась с твердым намерением именно сегодня сообщить Николасу правду. Но всякий раз оказывалось, что больше всего на свете я боюсь даже не того, что он узнает о моей лжи, а того, что я его потеряю.
***
Николас вышел из ванной. Вокруг его бедер было обернуто полотенце. Полотенце было синим, ина нем были нарисованы яркие воздушные шары. Нисколько нестесняясь меня, он подошел кокну изадернул шторы.
- Давай сделаем вид, - улыбнулся он, - что сейчас ночь, анедень.
Он сел на край кровати, вкоторой, укутавшись впокрывало, уже лежала я. Хотя температура воздуха на улице поднялась, яцелый день дрожала. Мне хотелось, чтобы сейчас была ночь, но неиз скромности. Мне хотелось, чтобы этот ужасный день поскорее закончился инаступило завтра. Яхотела проснуться иувидеть Николаса. Ивернуться всвою привычную жизнь. Внашу жизнь.
Николас склонился надо мной, ина меня повеяло уже знакомыми ароматами мыла, детского шампуня исвежескошенной травы. Мне нравился его запах, потому что он был совершенно неожиданным. Он поцеловал меня влоб, как целуют захворавшего ребенка.
- Тебе страшно? - прошептал он.
Я хотела сказать ему: "Нет". (Должна признаться, что, когда речь заходит о сексе, я отлично знаю, чего хочу.) Вместо этого япринялась кивать, имой подбородок задергался вверх-вниз, как поплавок. Яожидала, что он начнет меня успокаивать, заверять, что он несделает мне больно, аесли исделает, то совсем чуть-чуть… ведь это первый раз… Но Николас вытянулся рядом со мной изакинул руки за голову.
- Мне тоже, - неожиданно признался он.
***
Я не сразу сказала Николасу, что выйду за него замуж, давая ему возможность передумать и забрать свое предложение обратно. Он сделал его в тот же вечер, когда пришел в закусочную вместе с этой ведьмой, своей подружкой. Сначала я испугалась. Мне казалось, что теперь мне придется раскрыть все свои тайны, от которых я пыталась убежать. Пару дней я пробовала сопротивляться, но где мне было противостоять суженому?
Я с самого начала знала, что он тот самый. Мне было нетрудно идти с ним в ногу, несмотря на то что его ноги были гораздо длиннее моих. Я знала, когда он входил в закусочную, по совершенно особому звону колокольчиков на двери. Мысли о нем и улыбка на губах возникали практически одновременно. Я продолжала бы любить Николаса, даже если бы он ничего мне не предложил. Но после его предложения мне в голову начали закрадываться странные мысли. Я с удивлением обнаружила, что мечтаю о тихих тенистых улочках, детишках и вырезанных из журналов рецептах, хранящихся в резной шкатулочке на нижней полке кухонного шкафчика. Я представляла нормальную семейную жизнь, которой у меня никогда не было. Теперь мне предстояло вступить в нее в качестве жены. Но ведь лучше позже, чем никогда.
Декан факультета на целую неделю освободил Николаса от занятий и дежурств в больнице. За эту неделю нам предстояло переехать в общежитие для женатых студентов и согласовать с мировым судьей дату росписи. Никакого медового месяца не предвиделось. На это уже просто не было денег.
***
Николас осторожно откинул простыню.
- Где ты это взяла? - спросил он, проводя руками по белому атласу икасаясь губами моей шеи.
Его палец скользнул под тонкую бретельку. Мы лежали, тесно прижавшись друг кдругу. Он опустил голову ипровел языком вокруг соска. Язапустила пальцы вего волосы. Проникший вщель между шторами луч солнца высекал синие искры из его сверкающей черной шевелюры.