Как быстро, однако, восстановил он свою власть надо мной!
Без всякой бутылки.
- Правильно. Так вот мысли бывают тоже вдоль и поперек. - И Павел Петрович надежно замолчал, будто задумался.
- Можно спросить? - Я поднял руку.
- Можно. Только не какай больше.
- Что?
- Лучше уж почемукай.
- Почему?
- Хорошее, детское слово. Почему - оно как-то протяжнее, дает по-ду-у-мать. В нем мычание есть.
- Почему-у-у? - готовно промычал я.
- Мычание - первое слово после молчания. В нем есть мы.
- А после мы какое будет следующее слово?
- М-да…
- М-м-м-мы-ы… - промычал я растерявшись.
- Правильно, двоечник. Мы снова вдвоем. А мы - это Мысль!
- СЛЬ тогда что? - Я уже был счастлив.
- Сль… сл-о-жн-о. - И Павел Петрович опять огладил бороду. - Тут уже рядом сл-о-в-о. Но и мы-если или мы-с-иль… с иль или без?
- Запутал ты меня, Пепе. Голова трещит.
- Еще бы не трещит… умнеешь! У тебя без меня все мысли на одну шпульку намотались. Да еще и не в ту сторону.
- Постой…. вдоль и поперек… обмотка… раскрутка… уж не магнитные ли поля ты имеешь в виду? Неужто в геофизическом с-мы-сле?
- Во! Растешь на глазах… уже догадываешься. Догадаешься - голову-то и отпустит.
- Так я уже…
- Рано. Ты еще саму мысль-то не додумал. Доразвей ее - совсем легко станет. Пусто. А то набил свой котелок требухой разной, все в нем слежалось и в комки свалялось. Это опасно.
- Что опасно?
- Тут уже теория, а не методика. Главное - это развиться, а не размотаться. Зависит от правильности вращения. Смотри, что с тобой? Да я же тебя не в ту сторону закрутил! Ох, старый дурак! Я так и навредить могу! - И он быстро пробежался свечой по моему кадыку и вниз. - Здесь у тебя узел старый… что, тут у тебя рак был? - Я был поражен: место он указал точно. - Хорошая работа! Повезло тебе с лепилами…
- Что, рецидива не будет?
- Со мной и здесь тебе бояться нечего. Я тебя до конца вылечу.
- Вылечишь? Прости, но как?
- А как всех лечу.
- Так ты что, впрямь лечишь?
- А то. Народ разве ходил бы? Народ, он внутри-то трезвый. Зря не пойдет.
- И что же ты лечишь?
- Запои и раки.
- Всего-то? - хмыкнул я.
- Так болезней всего две и бывает.
- Всего две?
- У нормальных - запой, а кто не пьет, то - рак. Я только от них и лечу. Других болезнев у нас нету. Но не каждый рак мне под силу…
- Ну и как ты тогда?.. А инфаркт? А инсульт?
- Это все к хирургу! Коновалы, они нормальные люди. Делают, что могут.
- Значит, по-твоему, все люди только пьянством и больны.
- Нет, еще слабоумием. Здесь я бессилен. Это неизлечимо. И за женский алкоголизм не берусь… Это все у них от равенства. А оно излечимо только счастьем. Например, если я ее мужика из пьяни вытяну… Нет, женщин я не лечу.
- Как же ты с раком справляешься?
- В общем, почти так же, как с пьянством. Врачи стыдливо его заболеванием называют, чтобы больного не пугать. А рак слово твердое, он ест мертвых, а живых не ест. И я, как тотхороший доктор из грузинского анекдота… некоторым объясняю, что у них все в порядке, другим все разрешаю из того, что им было запрещено, чтобы успели пожить.
- То есть ничего не делаешь?
- Почему это? Некоторым подаю стакан "Надежды". Это моя особая настойка, по сути чача, над которой пробормочу имя пациента и какую-нибудь молитву. И пинком под зад, чтобы не смел возвращаться.
- Ну и как?
- Если проблюются на спуске, желчь выгонят, совсем хорошо, - произнес Павел Петрович не без важности. - Да и в целом положительная наблюдается динамика.
- Ну и б…дь же ты, доктор!
- Это ты точно подметил. Вот ко мне мужики и прут. Куда же еще ходить, как не к б…ди? Зачем, например, тебе вот диагноз, если ты слишком давно ходишь одним боком, все по параллелям, а про меридианы забыл? Спился ты, братец, не от водки, а от пространства нашего. У нас-то меридионального в России мало чего, разве что Камчатка…
- Я там был.
- Я только на Сахалине был, тогда меня эта мысль о продольности и захватила. Недаром туда Чехов ездил…
- Я и там был.
- Был, а что толку? - рассердился Павел Петрович. - Ты тоже, я тебе доложу, бэ, только пространственная. Всем даешь, а сам не выбираешь. По всему миру вдоль шастаешь, а надо бы почаще поперек - в меридиональные страны, где север и юг хорошо различаются. В Норвегию и Швецию, хоть она и широковата… Португалию, Чили, Японию или Англию, даже в Израиль. На худой конец, в Италию или Новую Зеландию - два сапога пара.
- Действительно, пара… Как же их так разбросало? Веришь ты в полюса, Пепе! Тоже магнитное поле?
- А как же! Север и юг, плюс и минус - с этим не поспоришь.
- Интересная география… Почему так много у тебя островов?
- А они от материка отселились.
- Отделились?
- Нет, именно отселились.
- А полуострова что же?
- Им силы не хватило.
- А остальные?
- Пытались их спихнуть в океан, но тоже сил не хватило.
- Я только в Чили и Новой Зеландии не был…
- Я и говорю, спился ты совсем! Хоть две страны, как бутылки про запас, оставил… Бутылка ведь тоже вертикальна!
С вертикали само собой перешли на женщин. Почему же это он их не лечит?
- Опоздал. Как мужчина я им больше не интересен, никакого виталина не излучаю. А чтобы лечить, их завлечь надо, чтобы поверили: они так устроены. А мы другие… зачем же иначе Создатель такую стену между нами построил, как целомудрие? Потому что женщина создана на один раз, чтобы зачать. И это в ней навсегда: она застенчива, за стеной, за стенкой, понимаешь? Она - изначальна.
- Ты про Лилит, что ли?
- Про какую еще Лилит?
- Прародительницу рода человеческого…
- Что, еще одна гипотеза? Нет, я про мудрость целости, или про целость мудрости говорю. Все зачатия непорочны! Нет, ты не врубаешься… А я-то тебя ждал, чтобы вроде как завещать тебе нечто.
В растерянности огляделся я по сторонам, увидел полочку с посудой.
- Это ты прав, добра я не нажил… А помнишь, я тебе все истину собирался выдать?
- Конечно, помню. Много раз!
- Много раз обещал или не выдал?
- Какая разница, наверно, поровну.
- Ну и дурак! Совсем ты стал, доктор, дурак! - Павел Петрович счастливо засмеялся. - Врастяжку бы тебя, да пороть как русского.
- Почему как русского?
- Тот же, как ты сказал, геофизический смысл: врастяжку, потому что страна у нас такая, растянутая по параллелям, а пороть поперек, дабы придать тебе хоть некоторую меридиональность.
- Значит, русские, по-твоему, параллельный народ?
- Соображаешь уже. Конечно, параллельный - по линии наименьшего сопротивления. Все лежим, ждем-с. Разлечься и разложиться разве не синонимы? А время свое пропиваем: меридиан - он ведь время измеряет! Хотя отдельные вертикальные герои встречаются… вверх тянутся. Петр, ты думаешь, с чего такой длинный? Вот он меридиональный. И упомянутый Чехов. Тоже ростом вышел…
- Это уже география, а не геофизика.
- Не умничай. География тоже наука вовсе не школьная. Тут уже история с географией… Почему-то в наше время это выражение имело иронический оттенок. Ничего смешного! Параллельные империи все вширь от дома по суше растекались, метрополия растворялась в империи, а меридиональные - все вплавь, дом свой нетронутым оставляя. Но как ни расширяйся, а соединить время с пространством воедино никому не удавалось - ни Александру Македонскому, ни Чингисхану с Наполеоном, ни Гитлеру со Сталиным. Вот чемпионы параллели! Что им Галлилей… для них всегда Земля плоской оставалась, вот они и доходили до ее край-ности.
- Мне во всей географии больше всего нравилась средневековая картинка, как монах за край Земли заглядывает…
- Мне тоже она нравилась. Он ведь не только с любопытством, а с трепетом, на коленях заглядывает, вцепившись в край Земли как за спасательный круг. А эти исторические монстры безоглядными всегда были. По ним уже разрывы времени начинаются, эпохами потом называются. Потому что география не только историческая, но и политическая наука. Слыхал я, что власть наша уже и на само время посягнула. Большевики - те с календаря начали да с алфавита, так что до сих пор непонятно, почему Рождество после Нового года, а слово письменное потеряло свою твердость и окончательность. А эти попробовали было с языком - не по силам, тогда сокращать меридианы начали, чтобы народ время вообще перестал замечать и не проснулся. Боятся они его, что ли?
- Как не бояться… Про время ты хорошо отметил. Нету его у них. Мешает оно им.
- Им все мешает! Я почему еще в пещеру закопался? Заметил, что всем мешаю. Пробовал лечиться и заметил, что все всем стали мешать: больные - нянечкам, врачи - медсестрам… В чем дело, думаю? Вот и пошел сам лечить. А власть у нас как была народная, так ею и осталась: состояние народа всегда в ней первой отразится! Стало ей все мешать, не только урожаи и пожары, а больше всего народ этот, который она собой выражает. Не любят они в зеркале отражаться, вот что! - а ведь каждый день приходится бриться по протоколу. Отразятся, порежутся ненароком и думают, глядя на себя, что все такие, что и народ такой - хоть бы его вообще не было! - вот и давят как на больной зуб, а вырвать боятся. А народ что? Не дай бог как зевнет да встанет! Примет меридиональное положение… Кровищей собственной, конечно, умоется, шило на мыло поменяет, но добьется такой власти, чтобы ей покориться.
- Так ты тоже придерживаешься точки зрения, что каждый народ заслуживает той власти, которую имеет?
- Как, по-моему, и ты. Не ты ли заявлял, что власть, слава и благо (деньги) - это то, что копится всем миром, а потом распределяется верхушкой, и те, кому ничего не достается, называются народ?
- Возможно. Это триединство еще в Библии сформулировано как слава мира. Власть и слава - такая же перестановка трех букв, как Россия и СССР.
- Надо же! "Народ-языкотворец"… И звук не врет. Только я бы прибавил к этому триединству еще и зло. Оно тоже копится всем миром. И тоже неизбежно узурпируется властью, чтобы быть потом распределенным в той же пропорции. Так что те, кто получают по минимуму, тоже народ, зато менее грешны. И это единственное оправдание власти - быть ответственной за общее зло. Потому, быть может, и "от Бога", что в наказание.
- Не чересчур ли нам его уже досталось?
- Чересчур. Для этого и требуется покаяние. А то все вокруг виноваты, кроме нас самих. Оттого мы всегда параллельны собственной истории, что в собственных глазах невиновны. Муки на месте совести. Оттого и власть на месте закона. Она-то хоть самопожирает себя, как и положено злу. Это она, когда приходит ее время, себя свергает, а не народ.
- Так какие же народы все-таки меридиональные?
- Японцы да англичане. Впрочем, про других не знаю, не слышал.
- А пересеченных народов, что ли, нет?
- То есть как это?
- Вот и ты, Пепе, какаешь! - торжествовал я. - Таких, чтобы параллель с меридианом пересеклись?
- Не думаю. Разве что всех русских выпороть…
- По-моему, это уже не раз было… не помогло.
- Убедил, - вздохнул Павел Петрович. - Значит, и не будет таких народов со знаком плюс.
- А евреи что?
- Что евреи! Рассеянный народ. Солью земли себя полагают. А ведь соль - что? - самое растворимое вещество. Про евреев ничего не известно, кроме того, что они есть. Только они эту тайну никогда никому не выдадут.
- А почему? Может, их тайна, что именно они этим плюсом, а не полюсом владеют?
- Интересная идея… надо подумать. Значит, так много у нас плюсиков? А что это тебя, доктор, так евреи заинтересовали? Ты сам-то часом не еврей? Впрочем, нет: ты - дурак.
- Просто меня часто за еврея принимали…
- А ты и обижался. Я тебе скажу, что мне один старый мудрый еврей сказал: все - евреи, только не все об этом знают.
- Они, значит, про себя знают, а мы про себя нет?
- Может быть, и так. Только никакой другой тайны у них нет. Они есть, и нет их. Это и есть их главный секрет. Поэтому они его никогда и не выдадут.
- Хитро говоришь.
- А иначе про них нельзя.
- Почему?
- Опасно. Того и гляди засосет, и в тайну провалишься. Или сам в тайну превратишься.
- Это уже не геофизика и не география, а метафизика.
- Опять умничаешь. Тоже мне Эйнштейн… Сколько, говоришь, у тебя дипломов?
- Ну, пять-шесть…
- Шестой-то зачем?
- Как раз диплом нарколога, причем американский.
- Так и повесь его в сортире!
- Там и висит.
- Вот это по-нашему! А я и без дипломов не пью. А почему?
- Действительно, почему?
- Потому что про-трез-вел. Это трудно вынести. Народ-то ведь у нас трезвый и неглупый, а пьет лишь потому, что трезвому ему тяжело, не спрячешься. Не всем же в пещеру…
- Так ты мне пещеру завещать собрался?
- Да нет же, мы об истине, которую я тебе обещал…
- Да, неоднократно.
- В том и дело, что истину можно выдать лишь однократно. Я-то уже, как видишь, готов, отхожу. А вот готов ли ты, сомневаюсь. Только я рот открою, как ты перебиваешь. К пещере ты не готов.
- Почему?.. - Я решил обидеться.
- Мало еще безнадежности накопил.
Я еще больше надулся: я давно полагал, что дошел до предела.
- А не одичал ли ты здесь, Пепе?
- Как тут не одичаешь? Зато развалины целы… ведь если разваливается что-то великое, то и обломки циклопические?
- Да, от одиночества и до мании величия один шаг.
- Ах, ты так повернул… А знаешь, какая самая большая мания величия? Это как раз вера в Бога и есть. Подумай только: человечишко-червячишко, а в Самого Бога верит? Разъясняю. Отшельник, он ведь от чего, от кого отошел? От мира! А почему? Вовсе не потому, что он такой святой, а потому, что не справился. С жизнью не справился, а не с дьяволом. В миру остаться добрым человеком, да еще верующим, куда сложнее. Вот и приходится бежать от мира, чтобы веру сохранить. Ты хоть молишься иногда? Ты молитвы когда-нибудь читал? Они же все от депрессии! Они все как с похмелья. Потому что жизнь в миру и есть запой, даже без пьянства. Все в той или иной наркотической зависимости: от сластолюбия, от денег, власти, славы, от игры, коллектива, от карьеры, даже от церкви. Отсюда и все грехи смертные… Поэтому-то я и могу запои лечить, что по себе сужу и мерю. Я ведь не проснусь без того, чтобы не прочитать Молитву последних оптинских старцев… Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня… чтобы никого не огорчить и всем содействовать ко благу. Вот где отчаяние, там и вера. Ни в старцы, ни в отшельники я не гожусь, я отсельник, а не отшельник. Протрезвел и отселился, чтобы не запить. Как твой Лев Толстой. Как раньше сыновей от родителей в деревне отселяли. Взрослый стал, что мне со шпаной делать? Кстати, почему это ты нас "оглашенными" прозвал, разве кто из нас некрещеный был? Ты, например?
- Как раз перед нашей "одиссеей" меня и покрестили. Отец Торнике и стал моим крестным.
- Грузин? Впрочем, хорошо. Я остальных имею в виду.
- Не знаю, как Миллион Помидоров, а остальные, кажется, все. Доктор Д. и то говорит, что его бабка втайне от родителей покрестила, хоть сам и верует только в эволюцию.
- Это распространенный миф. Значит, у него родители были партейные. Им же нельзя было, вот они эту неграмотную деревенскую бабку и придумали. Было много атеистов только на словах, а сами порядочнее иных записных были! А когда стало все можно… Ты написал хоть что после "Оглашенных"?
- Ничего путного. Что писать, когда читатель вымирает, как класс! А я ведь и к Богу лишь через нашу литературу пришел… Гласности у нас не было, зато оглашенность была. Сначала, правда, заглушенность… А ты какой пейзаж написал?
- Да не хнычь ты! Я всегда был к одной точке приговорен… Точка ведь - это перекрестье, координата пространства и времени! Пейзаж - это ведь не природа, а осознание себя в ней. Поэтому я в одной точке пейзажа и сидел, что из нее видно! Всегда в перекрестье, как на мушке у снайпера, всегда в плюсе. Как и теперь… - И он махнул рукой в проем, где сразу же заколебалась ветка. - И я не обижаюсь, а горжусь, что я "как оглашенный"! Снова школьником себя чувствую, юным читателем. Книги другие впервые читаю… Сейчас вот всех в купель макают, а мы в наше время - хоть крещеные, хоть некрещеные, а сами в Бога поверили! Кстати, как мы? Как там наши? Как Виктория?
- Умерла.
- Скорбно. Великая была певица. Щастливо пела. Сейчас таких уже не будет. А Даур?
- Из-за него я сюда и приехал. Торжество в его память.
- Значит, и он? Зря это он, ведь моложе всех был. Талантлив же был, как черт. Господи прости! - Павел Петрович быстровато перекрестил рот. - Поспешил наш Даур, недоделал. Грех это!
- Он мой крестник был…
- Не знал. Как его покрестили-то?
- Сергеем.
- Плохо ты молился за РБ Сергея… А наш кривой? Глазом мы его звали… все роман свой под мышкой тискал?
- Сгинул как-то. Роман напечатал, прославился и пропал.
- Да, слава - она даром не проходит… А Андрюшатик?
- Умер.
- Как? Он моложе тебя был!
- Ногу отрезали и умер.
- Добрейшая, непутевая душа! Мне бы его сюда - жил бы… А Салтык, дружок его?
- Умер!
- Ох, жаль! Настоящей души был поэт… Неужели и Зябликов?
- Да.
- Горе! Великий путешественник был и тварь живую всякую любил, даже роман "Лужа" написать хотел… вот умнее меня был человек! Теперь только ты один у меня в дураках остался… - И старец заплакал со всхлипом. - Ладно! Хватит празднословить! - собравшись, решительно заявил Павел Петрович. - Помянуть надо. Развязывай. - И он указал мне под ноги.
- Развязывай… ты же не пьешь совсем!
- Мало ли. Лет двадцать, мало ли?.. Это я без тебя не пью, а с тобой… Все равно не отойду, пока не помяну наших героев! Давай на троих.
- С этим, что ли… у входа?
- Не. Ему нельзя. Он на работе. - Что-то мне это напомнило… - А третьим у нас будет, кого поминать будем. По-боевому. Достань стаканы… Помяни, Господи, и вся в надежди воскресения и жизни вечныя усопшия… - бормотал старец, пока я "трудничал", откупоривая, разливая и обтирая рукавом редиску, - … рабы Божия Викторию, Сергея, Андрея, Сергея, Геннадия… Новопреставленных нет? - деловито спросил Павел Петрович, с достоинством принимая из моих рук стакан.
- Нет.
- Тогда можно и чокнуться.
- Только я не всех еще перечислил…
- Кого еще причислил?
- Отца Торнике…
- Слыхал я о нем. Это не его ли посадили за то, что он целый пионерский лагерь покрестил, пока они в речке купались? Добрый был старец! Не мне чета… - Стаканы дрожали в наших руках, пока мы торопливо бормотали: я - имена родных, а он -…и зде лежащия и повсюду, православныя христианы, и со святыми Твоими, идеже присещает свет лица Твоего, всели, и нас помилуй, яко Благ и Человеколюбец.
- Аминь! - Мы чокнулись.
И как же она прошла! Как молитва.