- Да! - вздохнул Павел Петрович. - Стоило сушить двадцать лет! Как там у вашего Маяковского: и стоило пить, и работать не стоило? Наливай вторую, чтобы не хромать… За Викторию, за Сергея-Даура, за Андрюшатика, за Салтыка…
Не успели мы всех помянуть, как нам и не хватило.
- Видишь как… человек предполагает, а Бог располагает! Хотел я последнюю во здравие оставшихся выпить, ан и нет на нас благословения! Какой сегодня день?
- Кажется, суббота.
- Не люблю субботу!
- Это еще почему?
- Люди не работают.
- И что, плохо, что ли?
- Людей много. А мне всегда только субботники выпадали.
- За что ты людей так не любишь?
- Разве? Я сказал, что субботу.
- Ну, тогда за что все-таки субботу?
- За то, что Творец в субботу сотворил человека.
- Чем тебе человек так не нравится?
- А ты думаешь, Творцу он нравится?
- Что же ты любишь?
- Творца. А еще понедельники. Это для меня праздник.
- Почему?
- Люди на работе, а я нет.
- А теперь ты хнычешь, Пепе! Благословение, не благословение… - И я снова потянулся за рюкзачком.
- Так ты и вторую принес? Не знаю, радоваться или огорчаться: я уже было точку поставил…
- Принес, а как же. Твоя наука.
- У меня наука теперь другая.
- Ладно, географию мы прошли… теперь какая наука?
- Как НЕ пить!
- Так, что ли? За здравие живых! - И я хлопнул. И он, помедлив. Закусили мануфактурой, то есть занюхали рукавом.
- Прошла! - выдохнул Павел Петрович. - Зря Бога гневил…
- Хорошая наука - непить… - согласился я. - Как нечисть. Доктора Д. помнишь?
- Как не помнить! Птица - вот героическое существо! Она-то меридиан от параллели всегда отличит… Что, и он умер??
- Упаси Господи! Он тоже ногу потерял.
- И ему! Ну и как он?
- Ничего еще. Курит, выпивает, мыслит.
- Мыслит? Это хорошо. Боец! Значит, в бою потерял… Так выпьем за вторую, чтоб ходила!
Выпили за вторую.
- А ты это, браток, того, завязывай давай, пока обе целы. Это я тебе как врач прописываю… Стоп! У нас же один хромой уже был в отряде, барабанщик, как его?
- Владимир Петрович. Знаменитейший стал человек, теперь стучит по всему миру.
- А этот твой друган в Америке, ты все его цитировал, как выпьешь? Навсегда запомнил: "Дело в том, что дьявол хочет погубить всех, а Господь хочет спасти каждого" - живые слова!
- Юз? Этот живее всех живых! Учит Новый Свет, как стать старосветским помещиком.
- Значит, и доктор Д., и ВП, и он, и нас двое… не так мало нас и осталось! И еще один на атасе стоит… - Павел Петрович кивнул в сторону входа. Я обернулся: в дыре уже смеркалось. - Ты что, не узнал его, что ли? Это же Миллион Помидоров!
- Не может быть! Я его сначала за старца принял…
- Скажешь… Он теперь покруче любого старца будет!
- То есть?
- Кличка, как и имя, недаром дается! Смеялись все над ним, смеялись, а он теперь над всеми надсмехается, превратил-таки свою нищету в богатство: натренировался на помидорах, да и продал их по доллару. Теперь он миллионер взаправдашний.
- Зачем же ему тогда твою нищету охранять?!
- Кому же еще. Не любит он "маслин", вот и сбежал.
- Каких "маслин"?
- Ну, "оливок". Говорят, у вас в Москве теперь на каждого олигарха по "маслине" положено, иначе он как бы и бедняк.
- Откуда у тебя такие познания… это ты про киллеров, что ли? У тебя же в пещере и телевизора нет.
- Зачем он мне? Слава Богу, хоть этого беса здесь не водится. Я же, как дерево, на одном месте. Но знаешь, какую я математику скажу… сколько раз ты видел дерево, столько раз и оно тебя видело, сколько людей его видело, стольких и оно видело - великое тождество! Дерево - вот божественное существо, нелетающая птица! В двух средах живет: и укоренено, и к небу тянется. Я на том же Сахалине одно дерево в прибое подобрал - голое, белое, отмытое волной, как кость… так не мог понять, где корень, а где крона: полная симметрия! Вот и я одеревенел, отсюда и знаю все, не вылезая из пещеры. На рассвете с веточкой моей беседую. Веришь ли, она не только от ветра, она и в штиль отвечает, когда я к ней обращаюсь. Солнце ко мне заходит, когда восходит… Луна заглядывает. Опять же пациент со своими бедами. Вот тебе и телевизор! - Он протянул руку к дыре. - Впрочем, это не телевизор. Это мой единственный и последний пейзаж! Света только иногда не хватает. А без света как цвет возьмешь? Без красок, впрочем, тоже… Да ты взгляни! - Павел Петрович махнул рукой в угол. - Там папка.
Я стал листать. Все это было беспомощно, как когда-то. В черном проеме пещеры, который использовался как рамка, плавала какая-то муть.
- Это что, луна? - спросил я, чтобы спросить.
- Это не просто луна! - рассердился Павел Петрович. - Это Луна, зашедшая за облако.
- А это… по-видимому, солнце? - Абсолютно черный проем был заполнен ярко-золотым кругом.
- Угадал. Эта получше. Пациент мне охры как гонорар принес. Ну, я весь тюбик и извел.
- Прямо Малевич. Только круглый.
- Да не лучше, чем у Малевича, - вздохнул Павел Петрович. - Вот жулик был! Не чета нашему Миллиону Помидоров. Только он мне больше красок не выдает, чтобы не измазался. Теперь всех шмонает. Хотя что мне здесь писать? Портрет пациента? Я не Ван Гог, на портрет никогда не решусь. А мне мно-о-го-о краски надо! Я хотел бы музыкальной живописью заняться.
- Не понял. Скрябин, кажется, что-то экспериментировал с цветомузыкой…
- Это не то. Я хочу, чтобы сама живопись воспроизводила свою музыку. О-о-очень много краски…
Я не стал вникать, небрежно перебирая листы… И вдруг!
Это был портрет ветки в проеме… Именно портрет! Не пейзаж… Твердый карандаш, как резец гравера; рисунок очень выписанный, очень реалистический, но совершенно неправдоподобный, как бы вывернутый наизнанку и непонятно в чем отраженный. Вход в пещеру был вырисован снаружи, каждая трещинка, каждый камушек, как раковина… а ветка была нарисована внутри, и свет из тьмы пещеры как бы от ветки исходил на нас. И каждый листик ее был тоже вывернут и прозрачно светился всеми своими жилочками. И шевелился, шелестел, звучал… и это был взгляд любви! На кого она смотрела? И кто смотрел на нее?..
- Нравится? - обрадовался Павел Петрович.
- Очень! Рука Леонардо!
- Да, больше так не получится. Возьми себе! На память…
- Что ты! Это же великая вещь!
- Зачем она мне… я с живой еще поговорю.
- Вот спасибо! А Миллион Помидоров, значит, сторожит тебя как спонсор?
- Почему как спонсор? Я хоть и не богач, но самодостаточен. А он - нет. Богач, он ведь почему богач? Потому что он всегда нищ, поэтому всегда должен быть еще богаче, у него из всего… до катастрофы это называлось дело, после нее пост, а теперь биз-нес (в смысле "без нас"), т. е. узаконенное воровство. В отличие от вора в законе, где все-таки соблюдаются так называемые понятия. Но бизнесмен, как всякий вор, всегда обратит ценность в стоимость - это всего лишь форма сбычи краденого, - ему прикрытие нужно. Вот Миллион Помидоров тут у меня и подрабатывает… Царь, но еще немножко богаче, чем царь, помнишь? Надо еще немножко шить. Господи, какие бородатые у меня анекдоты! Как я сам. Расскажи, ты же обещал, свеженький! Под него и выпьем, вместо огурчика…
- Свеженького ничего теперь нет. Все такие, как ты сейчас вспомнил, только хуже. Плебейский, низкий пошел анекдот - только про новых русских. Без чувства юмора, без гуманности. Ни тебе Чапаева, ни чукчи, ни армянского радио. Ушло вместе с империей.
- А еврейские куда тогда делись?
- Не знаю. Может, уехали на историческую родину.
- Значит, ни литературы, говоришь, ни анекдотов? Это все от свободы слова, - всерьез сказал Павел Петрович. - Но ты не нуди. Уныние есть самый грех. Язык-то наш куда денется? Вспомнил я последний хороший, какой слышал. По твоей части, филологический… про двойное утверждение, знаешь?
- Не помню.
- С удовольствием повторю. Профессор читает лекцию: во всех языках, говорит, двойное отрицание означает утверждение, но нет такого языка, в котором двойное утверждение было бы отрицанием… И голос из аудитории: "Да ладно!"
И вдруг весело нам стало! Легко.
- Да ладно!
Вот это уже тост.
Выпили за родной язык как за последнего нашего живого героя.
- Хорошо прошло!
- Это хорошо, что анекдотов больше нет, - снова стал рассуждать Павел Петрович. - По крайней мере, это не страх, а все еще ожидание. Тут главное - историю не торопить.
- Матушка моя любила повторять к месту и не к месту, - вспомнил тут я, - потребуются три поколения, три поколения! Я думал это у нее от склероза, теперь понемногу стало доходить, что она имела в виду.
- Старческий склероз, между прочим, не такая бесполезная вещь, как все думают. К уходу надо подготовиться, это я тебе как врач говорю.
- Возможно. Она меня уже и за брата своего принимала, и за мужа, которого давно похоронила, и за отца своего, который умер еще за двадцать лет до моего рождения…
- Это она уже по туннелю взад-вперед бегала. Сунется, призрака увидит, испугается - и назад к тебе. А про три поколения она сущую правду говорила: три поколения наша историйка как корова языком слизнула. Преемственности никакой не осталось. Сегодня она наблюдается только у "новых бывших", коммунистов да чекистов, но и у них связь поколений, слава Богу, рвется. Выпустить хотя бы безвременье на свободу! Если использовать прежние партийные формулировки, "неотложные меры по дальнейшему ускоренному развитию первобытного общества" у нас уже предпринимаются… А вот когда все уляжется по параллели и застоится как следует, тогда, не дай Бог, и анекдот возродится, и твоя литература.
- Знаешь, кто бы тебя в кино мог сыграть?! - вдохновился я.
- Зачем в кино? - заважничал Павел Петрович. - Неужто Миллион Помидоров?
- Нет, не твой типаж.
- Тогда кто же?
- Джек Николсон!
- Не знаю такого. На кого он похож?
- На тебя.
- Хороший хоть американец? Я себя не знаю. Ты мне назови, кого я знаю!
Пожалуй, мы были уже пьяны.
- Никого не припомню. Стоп! Увидел… на Фазиля! Есть у него сходная гримаса…
- А Фазиль кто? Где он, кстати?
- Что, ты не знаешь Фазиля!?
- Ну знаю. Его Миллион Помидоров когда-то охранял… а Миллиона Помидоров ты зря недооценил! Не бездельник, как ты. Неленивый человек, а теперь уже и серьезный пацан стал. У него и здесь, у меня, свой небольшой бизнес. Знаешь, мне сколько всего несут! Особенно чачи, чтобы никогда больше не пить… Так у него здесь целый склад образовался.
- Зачем ему? Он же миллионер! Помнишь, Даур удивлялся, зачем Пеле бегать по полю, когда у него уже миллионы? "Был бы у меня миллион, - говаривал он, - так миллион бы бегал, а не я".
- Это только шутка была. Помнишь, он же утверждал обратное: хочу много золота! А на вопрос, зачем так уж много, отвечал: чтобы начать искать золото.
- Это Даур. Поэт и бизнес - вещи несовместимые.
- Как гений и злодейство, говоришь? У бизнеса, быть может, тоже своя муза есть. Кстати, ты, образованщина, у греков разве музы золота не было?
- Не припомню такой.
- А разве мы тогда, по наущению Даура, не за золотым руном направились?
- Может быть. Только оказались на родине Берии.
- Берий - это что, император такой? Или это он бог торговли?
- Работорговли.
- А Меркурий с крылышками на пятках? Крылышки у него всегда золотые…
- Он мужского полу. Вот он, кажется, божок торговли.
- Ну, значит, муза торговли должна быть! Иначе почему это одним прет, а другие никакого таланту к везухе не имеют? Кстати, талант - это что?
- Тайна. У каждого свой.
- Вот видишь, у каждого… А талант, насколько помню из Писания, это деньга такая. Которую нельзя зарывать. А теперь что? Теперь у нас общество потребления! Никто не работает, а каждый зарывает свой талант поглубже и живет как бы на проценты. А тем временем уже и не золота, а воздуха и воды не хватает, Солнце жжется, земля иссыхает… потом вдруг все головкой своей больной удивляются, с чего это кризис? А это похмелье такое вселенское - похмелье потребления!
- Ну ты, Пепе, отрастил бородищу и прямо Марксом стал!
- Только что был похож на Никельса и вот уже Маркс! А мне они оба по…! Только все равно зарытый талант не прорастает и всходов не даст. Пусто! Что, и не осталось ничего? - Павел Петрович потряс пустую бутылку. - Ты больше не принес?
- Только две.
- Опрометчиво. Впрочем, ты не думал меня здесь встретить.
- Я сбегаю!
- Куда? Здесь пустыня. Говорю тебе: чачи у меня залейся! Но она вся на складе у Миллиона Помидоров. - И Павел Петрович указал на таинственную дверь. - Я же не пью! А они мне все несут и несут, чтобы не искушаться больше. Ну, я их кодирую. Бабы и остатки в благодарность принесут, соблазну чтобы не было. У Миллиона Помидоров уже тонны! А как мужик раскодируется, то ничего вокруг нет. Они тогда лезут к Миллиону Помидоров за помощью, а он родственникам и особо близким по особому доверию втридорога назад продает. А тут все родня… Ну, потом они, естественно, назад ко мне на четвереньках ползут кодироваться.
- И все это у тебя на глазах?
- Нет, что ты! Это его от меня секрет. Я как бы и не подозреваю… У него лавочка с того конца пещеры.
Так мне стала понятна тайна столь массивной двери.
- Так это что же, совместный бизнес получается?
- Скорее, симбиоз, как сказал бы Доктор Д.
- Доктор Д. был о симбиозе невысокого мнения. Никакого симбиоза нет, утверждал он, лишь взаимное паразитирование.
- Что ж, помню эту его мысль и целиком ее разделяю. Тут я не без греха. Но я беспомощен и без Миллиона Помидоров не могу обойтись. А он окупает свой труд как умеет. Кстати, Доктор Д. еще не занялся этологией бизнеса? Подскажи ему эту идею о бизнесе как симбиозе. Звучит мягче, чем воровство, а, может быть, и точнее. Миллион Помидоров ведь еще какой бизнес учудил: у местных охотников дичь на чачу выменивает и перепродает за немалые деньги в элитный ресторан, а что уж они там своим олигархам за это накручивают, ты представляешь.
- Доходное дело, выходит, лечение от алкоголизма?
- И не говори! И мне стыдно, да и бабы на Миллиона Помидоров сильно злы - решили скинуться на киллера. Так что никуда он от своей "маслины" не денется. Разве что обратно в Москву, может, там его забыли…
- Мы-то его не забыли! Пускай отстегивает нам бутылочку чачи из твоих подвалов!
- Тут мы с тобой прокололись. Во-первых, я не пью и он должен в это свято верить…
- Но ты уже пьешь! А во-вторых?
- А во-вторых, я ему дал увольнительную и он уже спустился в город, к нему баба приехала, а он темноты и собак боится. Так что его давно уже нет.
- Так сами возьмем, твоя же собственность!
- А это уже в-третьих… У него на этой двери замок с кодом, а кода я не знаю.
- Тогда я все-таки сбегаю…
- Шею сломаешь. Ладно, что уж там… доставай из-за божницы! Там она, там, моя заветная, заговоренная, последняя…
Я полез, поковырялся в пылище… И что же? Она там была!
Лежала под свечами. Я и свечу прихватил для Павла Петровича - а то предыдущая уже совсем в его бороде растворилась.
Тут огромная луна поместилась ровно в отверстие входа, залив все. Стало лучше видно бутылку… Это был легендарный "коленвал" андроповского розлива.
- Слушай! Где ты такую достал? Я таких уже лет сто не видел…
- Сто, говоришь… а я думал, двадцать. Вернее, четыре-двадцать! Я ведь с той цены не пью! Тебя, выходит, ждала.
- И дождалась! - Рассмешила меня бутылка: как можно было ей не поверить… но я не поверил. - Мы же пили с тобой на баррикадах… Тогда уже не могло быть такой бутылки!
- И не говори. Я ее в горбачевскую кампанию так заныкал, что и сам не нашел. А когда нашел, то уже не пил. Тогда и дал себе зарок, что она будет последняя в моей жизни. Не откупоривай, дай мне, я сам. Засвети мне новую свечку.
Под луной красиво серебрилась его борода.
- Не узнал тебя под бородой… - в ожидании глотка сказал я.
- Теперь уже не сбрею. - И он ласково погладил и ее, и бутылку. - Двадцать лет растил. Помнишь своего друга-армянина, который так "хохотовался" над нашим словом "подбородок", когда понял, что "подбородок" - "под бородой", понял, что слово образовалось, когда бород вообще не брили?
- Он умер.
- Жаль. Догадливый был человек. Сколько ему было?
- До семидесяти немного не дотянул…
- Ну это еще ничего. А вот почему тогда у баб тоже подбородок, он не успел спросить?
- У них отношение к женщинам уважительное. Знаешь, что ему внучка на кладбище сказала?
- Не могу знать.
- Ты, Грантик, веди себя там хорошо, чтобы я могла тебя там встретить!
- А ей сколько?
- Да только говорить тогда научилась.
- Устами младенца…
- Извини, Петрович… а тебе сколько?
- Чего сколько? Грамм? Мы же поровну выпили.
- Нет, лет.
- Ах, лет… Ты какой возраст имеешь в виду, биологический или метрический?
- Давай метрический.
- Метрика еще в войну утеряна, а паспорт я пропил. Теперь полноправный бомж, пещерный житель! А биологически я помладше тебя буду! Удивлен? Когда мы с тобой в последний раз выпивали? Да, во время путча, на баррикадах… как же-с, помню, помню… Значит, двадцать лет как!.. - Павла Петровича развезло, и он протянул руку со стаканом. - А ну налей! Ах, не нальешь!? - И он взглянул на меня свирепым пугачевским взглядом. - Так вот биологически я даже младше тебя! На те же двадцать лет… - И он еще крепче прижал к груди свою заветную бутылку. - Истина, говоришь? До истины еще далеко, доктор ты мой. Я тут одной книгой увлекся… Я ведь, кроме Писания, ничего не читаю, суета это. А тут книга несуетная, "Почему животные дают себя снимать?" называется. Написали ее эти ребята из Би-би-си, что про живность всякие фильмы снимают… я бы им давно Нобелевскую премию мира дал, кабы моя воля. Великие ребята, делом заняты. Им что бабочка, что рыба, что лев, что гусь - все едино!
- Где, когда издана? - залюбопытствовал я, ибо фильмы эти всегда любил, а про книгу такую никогда не слышал.
- Не знаю, я имен не помню. Да такая книга, без обложки, из журнала какого, может, выдрана. И куда засунул, найти не могу. А может, она мне и приснилась даже… только я потрясен ею был. Про-све-щен!
- Чем же?