Асланбек часто пропускал занятия в школе, потому что пас овец. Своих и общинных. Пастбища были довольно обширны, но быстро истощались. Ему приходилось гнать стадо каждый раз все дальше от аула. Вскоре не осталось мест в ближайшей округе, где он не побывал бы. Он уже давно увидел, что за ближайшим пригорком открывается другой. Точно такой же. А вот что за вершиной? Неужели другая такая же?
Асланбек знал, что есть одно пастбище. Но оно далеко. Тающий ледник дает траве силы. Но другой воды нигде поблизости нет. Только сочная трава.
Он любил смотреть на своих овец. И часто думал: кого выберет нож на праздник? И почему именно этого барана? Почему не его соседа?
У родственника Шамиля родился первенец. По этому случаю резали баранов. Гулял весь аул. Счастливый отец палил из автомата.
И вот тут-то случилось нечто такое, чего Асланбек никак не ожидал. Шамиль дал ему в руки нож и приказал зарезать одного из баранов, которых он пас.
– Он же еще мальчик! – пыталась отговорить Шамиля мать.
– Он мужчина! Когда ты наконец запомнишь это?!
Ахмед и отец держали брыкающегося барана. Шамиль проговорил положенную молитву.
"Уж он точно знает, что сейчас будет!" – думал Асланбек про барана.
Он стоял с ножом в руке и не мог сделать ни одного движения. Шамиль с раздражением повторил молитву снова. Но мальчик не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Тут же рядом стояло пол аула. По крайней мере, Асланбеку так казалось. И тем мучительней был позор каждой секунды его бездействия. Салман подбадривал его:
– Давай, давай! Раз – и готово! Это ерунда.
И шепнул:
– Когда будешь резать, глаза закрой…
Шамиль в третий раз произнес длинную арабскую скороговорку-молитву, в которой мальчик не понимал ни слова.
Асланбек наклонился… Но в последнюю секунду, когда нож уже коснулся мохнатого горла, вдруг выронил его и пустился наутек. Салман схватил нож и быстро полоснул им поперек шеи барана. Освобожденная кровь радостно ринулась наружу.
Сделав это, Салман бросился за другом. Шамиль завистливо посмотрел вслед мальчишке и подумал:
"Вот кто будет мужчиной". Но вслух не сказал. Только яростно вспорол умирающей скотине брюхо.
Асланбек ничком лежал на траве своего любимого склона. Из раскрытых небу глаз капали слезы. Это были слезы стыда и жалости. Все смешалось в его душе.
И вдруг небо заслонила голова Салмана. Он присел рядом. Помолчали. В небе пела птичка. В траве – кузнечики. Из аула слышалась далекая песня-речитатив – иллеш. Ее исполнял один из мужчин. Ритм песни успокаивал.
Асланбек тоже сел.
– Твой отец очень злой, – сказал Салман. – Но ты не должен его так бояться. Нельзя. Собака кусает, когда чует страх.
Асланбек с размаху ударил друга, прижал его к земле. Неожиданно он оказался намного сильнее Салмана. Тот даже дернуться не мог в его руках.
– Не смей называть моего отца собакой!
Прошло несколько месяцев. Весна отцветала и сменяла нежное тепло на зной.
Однажды утром, когда Асланбек выводил поредевшее стадо пастись, Шамиль приказал сыну напиться воды из кувшина.
Ничего не понимая, мальчик исполнил волю отца.
Шамиль плеснул в маленькую фляжку воды, вложил ее в руки сына и сказал:
– Поведешь стадо на пастбище под ледником. И вернешься на исходе третьего дня. Овцам хватит влаги в траве.
– А я?
– Если вернешься раньше, ты мне не сын.
С этими словами он заткнул ему за пояс большой нож. Настоящий базалай.
И Асланбек пошел.
Кроме кнута, спичек, фляжки и ножа у него больше не было ничего.
Асланбек так устал, что пока пришел на место, незаметно выпил все, что было во фляжке. Радость открытия новых горизонтов, а точнее – стен из гор – омрачалась единственной мыслью: что теперь будет? Где найти воду?
Он обошел все кругом. Воды действительно нигде не было. Ледник был покрыт слоем почвы и грязи. Добыть оттуда влагу было невозможно. Асланбек лег на прохладную траву. Солнце все выше поднималось над горами. Он сощурил глаза и сквозь густые сомкнутые ресницы разглядывал солнечный луч. Вот если бы Аллах ему помог. Только он может совершить это чудо – даровать ему воду. Но в небе нет ни облачка. Он никогда не разговаривал с муллой. Только видел издали. Арабскую молитву не понимал, но ему нравилось, как протяжно лились округлые звуки… Бабай Рашид говорит, что Аллах – повсюду. И он – все вокруг. Как это может быть? То, что этот луч на ресницах – Аллах, Асланбек мог поверить. И небо, и горы, и вода… Но овцы, мухи, эта трава, на которой он лежит – тоже Аллах?! И он сам – тоже?!!! Он же просто мальчик.
Нож неудобно уперся ему в бок. Он его передвинул.
И вот этот огромный базалай, которым можно делать все, что угодно – резать дерево, защищаться, убить овцу… В нем – тоже Аллах?!
Солнце пекло голову уже совсем нестерпимо. И ловить ресницами луч расхотелось. Асланбек перебрался в тень.
И уснул.
Проснулся он только тогда, когда солнце стало клониться к закату.
Первой его мыслью было: "Как хорошо, что вечер. Пора домой." Но потом он огляделся и вспомнил, где он. И зачем. Он вспомнил утро и приказ отца. Вокруг не было ни души. Кроме овец. Как и утром все так же щипавших траву. Ему стало страшно.
Есть совсем не хотелось. Зато очень хотелось пить. Не смотря на вечер, воздух казался сухим. От страха пить стало хотеться еще больше. Асланбек смотрел на заходящее солнце и думал, что успеет до темноты, только если погонит стадо прямо сейчас. Потом будет поздно. Сорвется бестолковая овца. Ему влетит. Он еще раз вспомнил жесткое лицо Шамиля утром. Во рту было сухо. Неужели он хочет его смерти? Мальчик вытряхнул пару оставшихся капель из фляжки. Даже рот не намочило. Но он не погнал стадо домой. Он остался.
"Выдержу до завтра", – решил он. "Утром поищу воду."
Он пересчитал овец. Не отбилась ли какая-нибудь? Все были на месте.
Когда стемнело, стадо устроилось на ночлег. Асланбек выспался, да и желудке слегка жгло, поэтому он не мог уснуть. Он смотрел на копья звезд. И все они были направлены на него. Их было так много, как бывает только ночью в горах. Он смотрел очень долго и в конце концов ему стало казаться, что он летит… Или это голова кружилась? Вряд ли ребенок мог понять. И вдруг он еще раз отчетливо понял, что ОН ЗДЕСЬ ОДИН. Первобытный страх так сковал его руки и ноги, что он понял, что не может двинуться. Да и не хотелось шевелиться. Он прислушался. Против обыкновения, даже горы молчали. Словно сочувствовали ему. Или хоронили его. Тишина, как в могиле. Он боялся пошевелиться – вдруг услышит какой-нибудь зверь. Он знал, что в горах водятся и волки, и медведи, и кабаны… Спички у него были. Он всегда носил их с собой. Но он боялся развести огонь. Он боялся даже двинуть рукой или ногой. Ночь и он. Полное одиночество. Это был тяжкий груз для мальчишки.
Окоченев, замерев, так и сидел он до рассвета. И лишь когда горы стали сереть, понял, что спасен. И только тут заметил, КАК хочет пить. В носу и в горле пересохло. Изо рта шел неприятный запах. "Как от вок стага Рашида", – подумал он. И именно от этой мысли стало вдруг так жалко себя, что он готов был заплакать. Может, он уже состарился? И вот-вот умрет? Слезы навернулись на глаза. Но вдруг он вспомнил, что даже мать его не пожалела. И, вместо того, чтобы от этой мысли расстроиться еще больше, он вдруг успокоился. Слезы высохли, еще не успев упасть. И еще он подумал, что потеряет воду.
Овцы просыпались. Роса. Асланбек бросился на траву. Стал слизывать капли. Язык намочился, но напиться этим было нельзя. Тем не менее он ползал по траве, которую жевали овцы, пока солнце не поднялось высоко и не высушило влагу трав. Лицо намокло. От этого стало немного легче.
Оставив стадо, он еще раз обошел окрестности, надеясь найти ручей. Но воды не было. Шамиль знал, что делал, когда посылал его сюда. Мальчик взобрался по крутому склону, под которой медленно, годами таял ледник.
Оглянулся назад. Далеко внизу паслись его овцы. И тут же он понял, что спуститься не сможет. Разве только кубарем, чтобы сломать себе шею. Голова кружилась отчаянно. Теперь-то он точно понимал, что это такое. Во рту – тухлая горечь. Живот схватил спазм. Но он не болел. Болела спина. Сильно тошнило. Он присел. Ему было так плохо, что он почти не чувствовал страха высоты. И забыл, что надо молиться Аллаху, тогда он поможет.
"Я умру", – понял он. "Я не спущусь. Придется подыхать здесь".
Священный месяц рамадан – это пост, во время которого нельзя пить и есть от восхода до заката солнца. Но Асланбек и подумать не мог, что двенадцать часов поста так отличаются от двадцати четырех, а двадцать четыре – от двух суток. А ему надо продержаться трое суток!
Он старался дышать как можно глубже. Так меньше мучила тошнота. Спустя какое-то время боль отпустила. Даже тошнота притихла. Дыхание помогало. Хотя в полную силу он вдохнуть не мог – живот как будто прилип к спине.
"Зачем я сюда залез, зачем?!!!"
Он нащупал нож. "Спасибо, дада! Ты все знаешь, отец!" Асланбек понял, как спуститься. Ножом он вырезал ступени. Это длилось долго. Почва была не мягкая, как на равнине. Она была – лед, камни и корни растений. Мальчик совсем выбился из сил. Когда оставалось метра четыре, он уронил нож. Да и сил все равно не было. Асланбек заскользил вниз, но приземлился неудачно, подвернув ногу. Долго и счастливо лежал внизу. Губы его были совсем сухие и белые. Нога болела. Проклятые овцы с удовольствием щипали траву. Впервые он понял, что ненавидит их. "Правильно им режут горло", – почему-то мстительно подумал он.
Он лежал и не шевелился. Так меньше уходили силы. Слабость была отчаянная. Горы вокруг затеяли веселый хоровод. Они кружились, качались, уплывали куда-то… Асланбек уснул. А может, потерял сознание. А когда очнулся, такая злость поднялась в душе, какой десятилетний мальчишка никогда еще не знал. Он представил, как Шамиль сейчас лежит на своем ковре, а мать печет лепешки. У них очень много воды – в кувшине, в чашках, в тазу, где моют руки…
Шамиль действительно лежал на ковре. Но Патимат не пекла лепешки. Она молилась. И плакала. Шамиль с неодобрением смотрел на нее. Наконец, не выдержав, женщина поднялась… У выхода схватила кувшин с водой и бросилась из дома. Шамиль все понял. Быстро вскочил, догнал ее, швырнул на ковер. Железный кувшин покатился по полу. Из него выплеснулась вода.
– Глупая женщина, – прошипел Шамиль жене в лицо. – Я использую "джихад руки", чтобы мальчишка понял, что такое "джихад сердца"!!!
– Он умрет! – Патимат пыталась вырваться из крепких рук мужа.
– Не умрет. У него есть нож.
Асланбек лежал и смотрел в кружащееся небо. Дышать – вот все, на что хватало его сил. Рука нащупала упавший нож и самопроизвольно сжимала его. День клонился к вечеру. Сильно болела спина, рот как будто слипся, мучило головокружение и тошнота, но, как ни странно, пить почти не хотелось. В нем как-будто отрафировались все чувства, все желания… А еще на скале над ним уселся черноголовый гриф… Но даже на него Асланбек смотрел равнодушно, как будто не понимая, чего тот ждет… Злость – и та ушла. Как последнее прибежище жизни. Сытых овец он уже не ненавидел. Они были просто светлыми фигурами на фоне синеющего луга. Асланбек подумал, что скоро выпадет роса. И это шевельнуло надежду в душе. Темнело.
Вдруг несколько светящихся точек привлекли его внимание. Сначала он думал, что это шайтаны пришли взять его душу, но вкоре по тихим, едва различимым звукам понял – это волки. Слух и обоняние у него за эти два дня голода и жажды так обострились, что Асланбек знал – если бы где-нибудь поблизости была бы вода, он ее нашел бы просто по запаху. Волков было всего несколько штук. Если бы дело было вчера – он умер бы от одного страха. Сегодня – ничего подобного. Волки голодными глазами смотрели на него – он на них. Вот и все.
Кое-как собравшись с силами, преодолевая слабость, Асланбек, не обращая внимания на светящиеся точки волчьих глаз, на карачках стал собирать сухие ветки. Только вот вопрос – сколько их надо на всю ночь? Наверное, много. Овцы в страхе метались и блеяли. Сбились в кучу.
Закончил сбор Асланбек, когда совсем уже ничего не было видно. Глаза волков стали ближе. Луны, как нарочно, не было. Наощупь развел огонь. Волки отошли. Взяв несколько горящих веток, он обошел стадо, опасаясь, как бы волки не отбили какую-нибудь овцу. Но те отошли еще дальше.
Странное дело – всего пару часов назад Асланбек лежал ничком, в силах только дышать, а сейчас чувствовал такой подъем, что казалось – он может взбежать на соседнюю гору и спуститься без всякого труда, одной силой и ловкостью ног и рук. На ту самую гору, с которой едва спустился сегодня. Дышать стало легче. Спина лишь едва заметно ныла. Ему так хотелось взбежать на гору, чтобы испытать открывшуюся силу, что он едва сдержал этот порыв, боясь оставить своих овец. Да и ночь. Ничего не видно. Неразумно это. Завтра попробует. Еще раз обошел с горящими ветками стадо. Находясь на подъеме духовных и физических сил, Асланбек чувствовал – он может просидеть всю ночь. Десять ночей не смыкая глаз, если будет надо. И еще он ощутил блаженство. Он не мог сказать, откуда оно шло и почему возникло. Но он здесь СОВСЕМ ОДИН. Он, овцы и волки. Он был счастлив.
Под утро волки ушли. Догорал костер. Асланбек уснул.
Во сне шептал спекшимися губами:
– Пить…
Ему снился сон. С горы, с которой он вчера упал, льется вода. Но он не может дотянуться, достать до нее. Его нож. Рывок, резкое движение – и на лицо ему хлынула волшебная, теплая влага.
Он пьет ее, захлебываясь от наслаждения. И вдруг хрустальный ручей окрашивается в красный цвет. И Асланбек понимает, что это кровь. Кровь барана, горло которого он вскрыл. Но он не перестает пить. Потому что не может. Не может оторваться…
В ужасе Асланбек проснулся. Рука сжимала нож.
И он понял, чего хотел от него Шамиль, когда вложил в руки базалай.
Ему снова было плохо. Даже хуже, чем раньше. О том, чтобы взбежать на гору, он и не вспомнил. Подъем прошел. Асланбек не видел своего лица, но кожа вокруг глаз приобрела черноватый оттенок, черты стали острыми. Овцы мирно паслись неподалеку. Роса еще не высохла. Мальчик разделся донага и стал кататься по траве. И слизывать волшебные капли.
Утомившись, он так и остался лежать нагишом, глядя в небо.
Патимат молилась. Шамиль сказал ей:
– Ну, не досчитаюсь парочки баранов – зато домой вернется мужчина.
– Как ты не понимаешь – он не сделает этого.
– Сделает. У него нет выбора.
– Никогда. Никогда.
Патимат заплакала. Она сказала:
– Он сделает все, что ты ему скажешь. Скажешь – умереть, и он умрет. Ахмет еще подумает. Спросит – зачем? А Асланбек умрет, если ты захочешь… Вдруг он подумает, что ты хочешь его смерти?!
– Замолчи!!! Или… Развод!
Патимат бросилась перед ним на колени.
Если бы он повторил это еще дважды, они были бы разведены, а она – опозорена…
Как Асланбек прожил этот последний, третий день – знал только он. Спать он не мог. Хотя сон мог означать спасение. Он отчетливо понимал, что скоро умрет. Такое понимание приходит редко. Но, как правило, безошибочно. Боли, кроме как в спине, не было. Но жуткая слабость. Он должен был приложить огромное усилие воли, чтобы двинуть рукой или ногой. Но нож из рук не выпускал. Он смотрел на овец и видел в них лишь сосуды со спасительной влагой. Их кровь ему была желанна. Навязчиво представлялось ему, как он ее пьет. Он не мог отделаться от этих мыслей, как не мог вылезти из собственной кожи. К середине дня он уже не видел вокруг ничего, кроме овец. Он не думал, что ему может не хватить сил, чтобы зарезать овцу. Знал: он сможет. В последнем рывке за жизнь он победит. Но продолжал лежать и терять силы. Он уже не испытывал каких-либо нежных чувств к овцам. Ему не было их жаль. Но он знал: Шамиль ждет, что он напьется их крови. И этого было достаточно. Асланбек готов был умереть, чтобы не делать этого.
Солнце уже спускалось к вершинам на западе. Асланбек понял, что если он сейчас не встанет, к утру умрет здесь.
Несколько минут он потратил, чтобы приподняться. Голова кружилась так, что он боялся лишиться сознания. Тогда – конец. Но он пережил эту дурноту. Первые шаги были ужасны. Он долго просто стоял. Взмахнуть кнутом сил не было. На его счастье овцы паслись дружно, не разбрелись.
Чем больше шагов и движений он делал, тем легче становилось. Через некоторое время ему удалось погнать стадо. Овцы бежали дружно.
"Знают, что домой", – думал мальчик.
Путь был неблизок. Асланбек старался расчитать силы. Теперь к боли в пояснице прибавилась боль под лопаткой. Он не знал, что это болит сердце. Запах, который исходил от его рта и кожи, был абсолютно непереносим. Он шел, сильно ссутулив спину, потому что полностью разогнуться не мог. Походка напоминала старческую.
Он упал совсем недалеко от аула. Возле своего любимого места на склоне. Потерял сознание.
Овцы одни бежали знакомой дорогой. Их сразу все увидели. Поднялся переполох, суета. Патимат выбежала из дома. Шамиль вышел спокойно и с достоинством.
– Овцы одни вернулись! – крикнула Патимат. – Найди нашего сына!!!
Вместо этого Шамиль считал овец.
– Все! – сказал он, мрачнея и свирепея лицом.
Патимат бежала дальше. Она нашла сына на "его" месте. Попыталась приподнять. К ней на помощь пришли соседские женщины, которые помогли донести мальчика.
Овцы, толкаясь и блея, жадно пили из поилки.
Асланбек лежал на кровати. Патимат пыталась влить ему в рот воды. Но капли бежали мимо его рта.
Сзади подошел Шамиль. Сорвал с пояса сына базалай. Осмотрел его. Следов крови на нем не было. Только остатки земли. Он их смахнул, растер в пальцах.
– Из него никогда не выйдет воин.
…Когда Асланбек очнулся, снова было утро. Первым делом он схватился за нож. Его не было. Потом огляделся. Он дома. Встал. Его сильно качало от слабости, но спина не болела. Напился. Нашел свой базалай. И повесил себе на пояс.
…Отношения с отцом были натянутыми. Но не в том плане, в котором это понимают европейцы. Они, как полагается, были основаны на полном подчинении и уважении младшего, то есть Асланбека, к старшему, Шамилю. Но Асланбек помнил, как отец всюду брал с собой Ахмета, его старшего брата, когда тот уже был в его возрасте. На охоту, в соседние аулы… И о чем только они могли молчать часами? Но оба понимали друг друга с полувзгляда. Общаясь же с ним, отец выполнял обязанность, не более. Асланбек чувствовал это. Шамиль не верил ему. И не верил, что из него выйдет толк. Асланбек готов был умереть, чтобы доказать ему обратное. Но не готов был подчиниться ради этого. Шамиль же считал, что если ты не можешь стать воплощением воли отца, ты не сможешь и выполнить волю Аллаха.
Когда Асланбек проходил испытание жаждой, ему казалось, он думал лишь о том, как выжить. Но на самом деле где-то в глубине его подсознания шла работа мысли. И совершенно неожиданные вещи стали приходить ему в голову, когда он пришел в себя после тех трех дней. Мысли, достойные взрослого мужа, а не десятилетнего ребенка.