- Послушайте, вы можете посмотреть мою машину? Шлепок мой был таким легким, что, когда он вылез из-под машины и мгновение внимательно смотрел своими голубыми глазами навыкате прямо в мои глаза, мне показалось, будто он ничего не заметил и тем более не понял - приятно ли мне это было или нет. Он пошел посмотреть мою машину и тут же жестко и сухо сказал, сколько мне будет стоить ремонт. Цифра была высоковата, больше, чем я ожидала. Внезапно на меня напал приступ жадности и, недолго думая, я ему сказала:
- Для меня это много, слишком много. Нельзя ли заплатить другим способом?
Он еще раз посмотрел на машину, потом на меня, именно как на предмет оплаты, и ответил с серьезностью истинного мастерового:
- Понятно, что есть другой способ. - Секунду подумав, он добавил: - Пошли, попробуем машину, посмотрим, цел ли мотор.
Он сел за руль, а я, безответственная дура, рядом с ним, и мы отправились на пригородный проспект, идущий параллельно Тибру.
Ведя машину и прислушиваясь к мотору, он сказал:
- Такое будет только в этот раз, потому что я мужчина женатый и люблю свою жену.
- Согласна, только в этот раз, и то потому, что у меня нет денег, - горячо согласилась я.
Непонятно, почему в этот день я оказалась такой жадной!
С тех пор прошло три года, и я уже дважды меняла машину. Каждый раз для ремонта я ходила только к нему, потому что он с меня ничего не брал. Всякий раз, как только я открывала сумочку, он останавливал меня и неизменно говорил:
- За счет предприятия.
Именно таким образом он сообщал мне, что те десять минут, когда он "вошел" в меня и "вышел", стали для него важными, такими важными, что он готов был ремонтировать мою машину бесплатно всю жизнь. О сексе, будто сговорившись, мы больше не упоминали.
Сейчас я иду к нему, как к человеку, который может мне помочь в трудный момент моей жизни. Не из жадности иду, а потому что в тот день, после того как он "вошел" в меня и "вышел", успев доложить, что он женат, не знаю почему, я спросила:
- Если бы ты узнал, что твоя любимая жена изменяет тебе, - вот как я теперь изменила мужу, - что бы ты сделал?
- Даже думать не хочу.
- Ну все-таки, что бы ты сделал?
- Думаю, что убил бы ее.
"Убил бы ее!" - вздор: собака лает да не кусает. И все же, теперь бы мне подошло больше, если бы собака и впрямь кусалась. Странно: может, потому что Джачинто рабочий, пролетарий, "черная косточка", мне пришел в голову этот жестокий и неприятный глагол "казнить", который так часто употребляют в своих листовках террористы, - "мы казнили", затем следует имя, фамилия, профессия и приговор, полный пренебрежения и ненависти к жертве. Этот глагол для моего уха жертвы, приговоренной всеми к насилию, звучит неплохо: "Вчера мы казнили как закоренелую мазохистку Витторию Б., типичную синьору из городской буржуазии".
Это правда: Джачинто - не идеальный палач; и вообще, я подозреваю, что он, как и другие, немножко буржуа, но, в конце концов, он не более чем простой мужик, с которым я один раз занималась любовью. И если кому и суждено убить меня, то я бы предпочла его.
Итак, я иду через улицу к его мастерской; нахожу его в том же положении: половина тела под машиной, которую он чинит, другая половина снаружи. Сажусь на корточки, оглядываюсь, вижу - вокруг никого, и шлепаю его по холмам на брюках. Он тут же вылезает, хмурится, видно, что разозлен.
Говорю ему:
- Посмотри-ка, что случилось.
Он молча идет к моей машине, обходит ее, осматривает, потом сухо произносит:
- Повреждений немного. Будет стоить пятьдесят тысяч лир.
- Так ты исправишь?
- На этот раз не в долг.
- То есть?
- То есть вы мне заплатите пятьдесят тысяч лир.
Ого, он обращается ко мне на "вы"! Заставляет платить! Я разъярилась, кровь бросилась мне в голову, в этом было все: и жадность, и разочарование, и нежелание больше жить, сюда же и глагол "казнить", а также все прочее. Соглашаюсь и тихо говорю:
- Прокатимся, надо поговорить.
Мы молча садимся в машину и уезжаем. По дороге, стиснув зубы, я ему говорю;
- Не хочу ничего бесплатно. Я готова заплатить за ремонт прежним способом.
- Нет, довольно, я требую денег. Я уже вам сказал: человек я женатый, у меня есть жена.
- Ага, у тебя есть жена! Ну так она тебе изменяет. Я пришла сюда специально, чтобы сказать тебе: она изменяет тебе с Фьоренцо, - тут же отбиваю я нанесенный мне удар. - Готова поклясться!
Ох, очередная клятва. На меня снизошло вдохновение. И я клянусь с максимальной убедительностью, хотя еще минуту назад и не знала, что скажу Джачинто об измене его жены. Тем более с Фьоренцо, с его рабочим. Естественно, это вранье: но именно так мне захотелось спровоцировать его на насилие. Он краснеет, это видно даже сквозь черные масляные потеки.
Потом он спрашивает:
- Да, кто ж вам такое сказал?
В его глазах уже угроза, или мне показалось? Второпях подливаю яду:
- Ты своим каменным лицом напоминаешь древнего римлянина, но ты - современный римлянин, бедняга, и не знаешь, что жена наставляет тебе рога. Тебе и в голову не приходит, что, пока ты валяешься под машиной, Фьоренцо лежит на твоей жене.
Ох и хороша! Выпустила именно ту отравленную стрелу, что, проникая в печенки, поражает насмерть. Так и есть, он тут же теряет голову; разворачивается и двумя руками хватает меня за горло. Именно этого я и добивалась. Рыдаю, дышать нечем, и из-под его рук кричу: "Убей меня, да-да, убей меня, казни меня!"
Увы, мой призыв дает результат, противоположный тому, на который я надеялась. Может, я напугала его этим "казнить", и он засомневался? Он отпускает мое горло, открывает дверцу машины, выскакивает и бежит, постепенно удаляясь. Последнее, что я вижу, - его спина, скрывающаяся в кустарнике.
Очумевшая и разбитая, несколько минут сижу в машине неподвижно, уставившись через все еще открытую дверь на заросли кустов, разукрашенные разным мусором. На самом деле, - говорю я себе, - в конечном итоге, все мои беды от одного: я хочу быть любимой своим мужем, как каждая уважающая себя жена, - и всё. Из-за утреннего разочарования в муже вышли и все остальные неприятности: ссора с матерью, стычка с отцом, разрыв с Джачинто. Последнее, если хорошо подумать, настоящая беда - с сегодняшнего дня надо будет платить за ремонт машины. Эта мысль, в общем, весьма приземленная, придает мне силы. Теперь я уже совсем не сумасшедшая, которая ищет кого-то, кто будет ее бить, колотить, убивать; я - просто женщина, жаждущая любви. Закрываю дверь, завожу машину и отправляюсь домой.
Через несколько минут я уже на площадке перед своей квартирой. Тихонько открываю дверь, осторожно, как вор, просачиваюсь внутрь, пытаюсь не производить шума. Из передней на цыпочках прохожу по коридору; из него, по-прежнему на цыпочках, - в спальню. Тут полный порядок; горничная все убрала и ушла. Спальня пуста; жалюзи наполовину прикрыты, внутри чистый и спокойный полумрак. Не понимаю, чем вызвано, но мне кажется, что здесь что-то не так. Может быть, из-за контраста между нынешним порядком, тишиной и спокойствием и той сценой, что произошла сегодня утром между мной и моим мужем? Да нет, что-то совсем другое, новое и необычное, не могу точно понять - что именно. Тут я взглянула на кровать и увидела над тем местом, где я сплю, слева от изголовья, на гвозде, которого не помню, висит на пряжке ремень моего мужа.
Иду, снимаю ремень с гвоздя, зажимаю его в руке и сажусь на край кровати. Я растеряна и напугана одновременно. До сих пор побои, что мне доставались от мужа, были спровоцированы непредвиденной и непредсказуемой неизбежностью жестокой развязки, пугающей и безотчетно желанной, тем, что я, на моем внутреннем языке, называю "несчастьем". Мы оба, я и муж, безотчетно и вопреки самим себе, низко пали. Но теперь этот ремень, висящий у изголовья, напоминает инструмент пыток в камере инквизитора, готовый к услугам при первой необходимости. Этот ремень - который меня "доставал", пока я спала, и маячил перед моими глазами, когда я просыпалась, - пугал, как знак того, что мы оба, я и мой муж, вступили в тайный сговор, ясный и осознанный, и, тем не менее, вынужденный. Отныне и навсегда мы будем знать, что висящий ремень "говорит" о прелюдии к наслаждениям, то есть конкретно вот что: наступит минута, когда я лягу ничком, отброшу одеяло до ягодиц, и мой муж, сняв ремень с гвоздя, хорошенько высечет меня, а я буду чужим для меня самой голосом стонать от боли.
Как все это уже просчитано и как, в итоге, отвратительно.
Может, этот ремень повешен на гвоздь как любовное предупреждение? Мой муж вбил гвоздь и повесил на него ремень для того, чтобы во мне возникали именно эти мысли и это отвращение? И наверное, он хотел этим сказать: "Смотри, вот - пропасть, в которую мы рухнем".
Кто знает, может быть, он, как и я, хочет и не хочет этого. Уверена, что это он вбил гвоздь и пристроил ремень.
Однако, глядя на лежащий на моих коленях ремень, я сомневаюсь. Потом решительно встаю и иду вешать ремень обратно. Смотрю на часы - почти час. Скоро придет, пора подавать на стол; еще есть время что-нибудь приготовить. Я бросаю последний взгляд на висящий над изголовьем ремень и выхожу из спальни. Сейчас придет муж, и во время обеда мы обо всем потолкуем; во всяком случае, обед способствует и разговору, и нашему сговору.
Хозяин картиры
Всё, приготовления закончены. Диван в гостиной я превратил в кровать - здесь буду спать я. Он (или она) будет спать на моей постели. На случай, если он (или она) не захочет или не сможет выйти из дома, я купил банки с консервами, несколько килограммов макаронных изделий и разные сорта сыров и колбас. Наконец, освободил стенной шкаф от моих вещей - он может пригодиться ему (или ей), чтобы развесить его (или ее), назовем так, пожитки. Теперь мне ничего не остается как ждать: он (или она), если верить вчерашнему телефонному звонку, должен (или должна) приехать максимум через час.
Но нужно договориться о значении слов. "Раньше" слова имели смысл, скажем, нормальный; "теперь" они имеют другой смысл, скажем "организационный". Например, в моем случае, глагол "ждать" означает быть "организованным", то есть не ждать кого-то или чего-то, а быть в месте, которое мне было назначено, и ни в коем случае не уходить оттуда. В общем, если верно, что в каждом ожидании есть что-то личное, - а я думаю, оно так и есть, - то мое сегодняшнее состояние ожиданием назвать нельзя. То есть подтверждается странное противоречие: пока я жду, не произойдет ли что-нибудь определенное в гипотетическом будущем моего ежедневного существования обычного человека, в действительности я не знаю, чего именно жду, а если хорошенько вдуматься, то я не жду ничего. Разве что решусь превратить средство в цель, то есть сделаю из себя самого цель, хотя пока я - всего лишь средство. Если я сделаю из самого себя цель, то как мне в нее поверить?
Впрочем, даже понятие "обычный человек", с тех пор как я вошел в Организацию, приобрело совсем иной смысл. "Раньше" я был убежден, и очень был этим доволен, что я действительно самый обыкновенный человек, подобно многим и многим. А "теперь", как раз из-за того, что я обычный человек, мне навязали роль необычного, и я вынужден ее играть. Таким образом, "обычный человек" в моем случае обозначает не обычного человека, который притворяется, что он человек обычный, но только для того, чтобы сделать нечто необычное, а может, и сложное. Так ведь?!
Даже не ожидая ничего, я все равно должен был бы как-то проводить время, но, к сожалению, я уже не могу проводить его как "раньше", то есть, например, как когда просто ждал женщину.
А это ожидание того типа, когда такой человек, как я - среднего возраста, вполне хорош собой, с умеренной зарплатой, живущий один в двухкомнатной квартире плюс подсобные помещения, - предельно понятен. Из-за исключительности и противоречивости сложившейся ситуации теперешнее ожидание даже на чисто бытовом уровне включает в себя любые виды ожидания, в том числе экспрессивно окрашенные и гипотетические. И естественно, если учесть что Организация отнимает у слов сущность, оставляя только их оболочку, я буду не столько жить ожиданием прихода женщины, сколько представлять его, - и представлять так, будто я жду той самой важной для человека минуты, которая отделяет желание от его исполнения.
И для этого, прежде всего, я распахиваю окно и встаю у подоконника. Живу я на третьем этаже, в идеальном месте для скрытного наблюдения - могу оставаться незамеченным и, уж конечно, ни во что не вовлеченным. Уже вечер, и после весеннего дождливого дня асфальт мокрый, а воздух туманный и влажный. Сначала я смотрю на другую сторону улицы, на многоквартирный дом, очень похожий на мой, с многочисленными рядами абсолютно одинаковых окон, доходящих до самого неба, и множеством магазинов в нижнем этаже, справа и слева от подъезда. С этого дома мой взгляд опускается на машины, выстроившиеся "елочкой" вдоль тротуара, потом переходит на большие, рядами посаженные платаны уже с несколькими весенними листьями. Затем перевожу взгляд на дорожную полосу, по которой в двух направлениях беспрерывно снуют автомобили. Наконец, я бросаю взгляд на свой тротуар, точно такой же, как и на противоположной стороне улицы: платаны, ряд машин в форме того же рыбьего хребта. Одна разница: здесь газетный киоск. Однако, на самом деле, фасада моего дома и магазинов в нижнем этаже я не вижу, а "чувствую", - то есть знаю, что все точно так же, как в доме напротив. Да, обе стороны улицы одинаковые и обычные, одну вижу, другую "чувствую".
Сегодня, рассматривая этот городской пейзаж, я вижу, как он изменился. Когда-то мне казалось, что я составляю часть его, и мне это нравилось. Каждый раз, особенно по вечерам, после целого дня за рабочим столом, я вставал, шел к окну, распахивал его и, с наслаждением закуривая сигарету, смотрел на улицу. И я не столько наблюдал за всем, находящимся по соседству и виденным мною тысячи раз, сколько наслаждался самим чувством узнавания. Будто каждый раз обнаруживаешь ласковое и сердечное присутствие того, кто помогает тебе выживать. Ну, и что тут странного? Я обычный человек и вместе с другими жильцами живу жизнью нашего квартала. И, конечно, вполне нормально, что мне нравится открывать окно и смотреть наружу.
Но сегодня совсем не то. И я понимаю почему. Вместо того чтобы сначала взять сигарету, я сразу высовываюсь из окна и теряюсь, не зная, как быть: с первого же взгляда я ощущаю, что не включен в открывшуюся передо мной реальность. Свою улицу я больше не узнаю, смотрю на нее, а она будто в запотевшем зеркале - не проступает. Значит, то, что было улицей, - это не она сама, а только мое видение ее. В общем, улица, после того как долгое время была местом, где я жил, теперь стала местом, где я притворяюсь, будто живу.
Пока я так размышляю, зажигаются один за другим уличные фонари. И беспорядочные вечерние тени на аллее сменяются иллюзорно светлой ночью. Буквально в ту же самую минуту, неизвестно откуда, появляется девушка, она сходит с противоположного тротуара и перебирается на мою сторону. Молодая, а может, и совсем юная, высокая и сильная, она - воплощение красоты. На ней просторный свитер в горизонтальную полоску и голубые джинсы, они обтягивают ее так, что вокруг лобка образуется множество мелких складок, и это наводит меня на мысль о лучах солнца, садящегося за горизонт. Она шагает - грудь вперед, бедра назад - с неловкой грацией, свойственной очень крупным женщинам, обретающим проворство только в обнаженном виде. Шея у нее круглая и красная, лицо тяжелое, слегка сыроватое на щеках и сухое у висков, с высокими скулами и большими прозрачными глазами. Где я видел это лицо? Может быть, у женщины на копии картины Пьеро делла Франческа, что висит на стене в моей спальне?!
Замаскированная ночной темнотой красивая девушка проходит между припаркованными машинами и смотрит наверх, в мою сторону. Это она, никаких сомнений, - та самая, что пригласила меня в Организацию. Да, это она, а я - самый счастливый мужчина на свете. Но через минуту это явление может исчезнуть из виду, оказавшись под моим домом. Ни на секунду не задумавшись, я поднял руку и приветственным жестом пригласил: "Поднимайся наверх, я живу на третьем этаже". Она увидела мой жест, в знак согласия кивнула головой и тут же скрылась. С бьющимся сердцем я побежал к двери смотреть в глазок. Между прочим, давняя привычка, я и раньше в ожидании девушек смотрел в глазок. Правда, подобных приключений у меня было немного, но я уверен, что в этой области мой небольшой опыт вполне можно считать за нормальный. Не то что у некоторых, перепробовавших все на свете!
А сейчас у меня появилось ощущение, что впервые в жизни со мной произойдет нечто удивительное: эту девушку, пригласившую меня в Организацию, я полюблю, мало того - уже люблю. От этой мысли я был счастлив, как игрок, с самого начала игры настроившийся на победу.
Когда я смотрю в глазок, у меня всегда возникает странное впечатление: видишь предметы далеко, в перспективе, а в действительности они совсем рядом, почти под самым носом. Может быть, из-за того, что стоящие перед глазком кажутся такими далекими, вид у них загадочный, нереальный; они представляются мне персонажами из снов или призраками умерших. Они притаились там, будто хотят, не знаю, за какую провинность, упрекнуть меня, и я чувствую себя виноватым. Но на этот раз во мне мечта и чувство вины, одновременно. Вижу площадку, переходящую в длинный коридор, а в его глубине - лестницу, с которой вот-вот появится девушка в свитере и джинсах. Мое приглашение мне кажется таким давним, словно отнесенным на миллион световых лет назад, но я знаю, что, когда я открою ей дверь, она ткнется мне прямо в руки - так это будет близко.
Площадка пустует бесконечно долго; может быть, девушка задержалась, в поисках моего имени внимательно рассматривая таблички на дверях? Ага, вон ее голова появилась - она поднимается по лестнице.
И я мгновенно понимаю, что что-то в моих расчетах не сходится. Эта женщина - совсем другая; она много худее, чем та, которую я увидел на улице. Шея у нее не крепкая и не круглая, наоборот - тонкая и нервная. На ее лице выражение не ангельской самоуглубленности женщин Пьеро делла Франческа, а тупости, и оно треугольное, лисье. Гладкие и будто мокрые волосы свисают вдоль изнуренных щек. Свитер на груди не приподнимается, кажется, что ее грудь располагается где-то в районе талии. Она приближается, и я вижу, что она не смотрит на таблички в поисках моего имени, как делала бы та, из Организации, а немного поколебавшись, вот-вот свернет на лестницу, ведущую на четвертый этаж. Тогда я открываю дверь, выглядываю и спрашиваю:
- Эй ты, куда идешь?
Останавливаясь, она поворачивается в мою сторону. И я сразу замечаю около ее ноздрей и в углах рта красную сыпь. Кротко улыбаясь, она отвечает:
- Не знала, как тебя найти. Ты подал знак и исчез.
Голос у нее неприятный, хриплый, визгливый. Женщина возвращается на мою площадку; через мгновение я ныряю обратно, в квартиру, и захлопываю дверь. Она недовольно спрашивает за дверью:
- Да что с тобой?
Сквозь закрытую дверь отвечаю:
- Извини, я тебя принял за другую.