Приехала я немного раньше назначенного времени. Через распахнутые ворота проследовала по лавровой аллее и остановилась у красивой двухэтажной виллы, на открытой площадке ухоженного итальянского сада с зелеными клумбами и посыпанными гравием дорожками. Не успела я нажать на звонок, как дверь распахнулась, и на пороге объявилась Диана, будто она сидела в вестибюле, как в засаде, дожидаясь моего приезда. Она выглядела несколько оригинально: на ней был красный купальный костюм, точнее - из-за жары - лишь красные трусики, и сапоги, того же цвета.
Скажу тебе правду, присмотревшись, я невольно вздрогнула от удивления: так она изменилась. Глядя на нее, я вспомнила ее прежний облик и поразилась тому, какие в ней произошли перемены. Куда-то исчезла особая округлость ее форм: вместо большой груди - пара едва заметных сосков, вместо круглого и выпуклого живота - втянутая впадина с двумя выступающими тазовыми костями, ноги, прежде мускулистые, выглядели сухими палками.
Но больше всего изменилось лицо: бледное и изнуренное, с глубоко запавшими, огромными от общей худобы, глазами, под которыми видны явные признаки бурной жизни; рот, когда-то естественно красный, теперь неудачно увеличен помадой цвета герани. Весь ее облик говорил об угасании. Я бы сказала: она выглядела не столько худой, сколько "убывающей", как сгорающая свеча. Диана весело сказала: "Людовика, наконец-то! С рассвета жду тебя!" А теперь я уже и голоса ее не узнала - помнила его звонким и серебристым, а стал он хриплым и низким. Она закашлялась, и я увидела в ее длинных пальцах зажженную сигарету.
Мы обнялись. После чего каким-то шальным тоном, который никак не совпадал с безнадежным содержанием и срочностью ее письма, она сказала:
- Маргарита уехала, вот-вот вернется. А пока пойдем, я покажу тебе дом, и начнем мы с конюшни. Там великолепные лошади. Тебе ведь нравятся лошади, да?
Не ожидая ответа, она прошла впереди меня через сад, с одной аллеи на другую, к длинному и низкому зданию, которого по приезде я не заметила. По линии окон особой формы я догадалась, что это и есть конюшня. Диана шла медленно, опустив голову и время от времени поднося сигарету ко рту, будто задумалась о чем-то весьма важном. Наконец она сказала:
- Здесь шесть лошадей и один пони. Лошади чистых кровей, ничего общего с теми, что у моего отца. А пони - просто чудо.
Мы приблизились к дверям конюшни и вошли. Я увидела длинное узкое прямоугольное помещение с пятью стойлами с каждой стороны. В шести стойлах держали лошадей, которыми гордилась Диана: две белые, одна пегая и три гнедых. И хоть я мало что понимаю в лошадях, но заметила сразу, что они очень красивые. Статные и лоснящиеся, они стояли в чистых, покрытых блестящей майоликой стойлах, и производили впечатление роскошных. Останавливаясь перед каждой из лошадей, Диана называла имя, отмечала особые качества и гладила; но все это как-то рассеянно. Затем она подошла к пони, которого из-за его малого роста я не сразу увидела, и сказала четко и легко: "Этот - мой самый любимый. Подойди, посмотри". Она вошла в стойло, и я с любопытством последовала за ней.
Светло-коричневый, как лань, с белыми хвостом и гривой, пони стоял спокойно, будто размышляя над чем-то и занавесившись от чужих взглядов. Диана принялась расхваливать красоту пони и, не замолкая ни на минуту, стала гладить его. У меня появилось странное ощущение, будто Диана говорит просто так, скорее для того, чтобы, слушая ее, я смотрела на пони, потому что это было важнее слов. Вполне естественно, что мой взгляд остановился на ее длинной и белой руке с тонкими пальцами и пунцовыми ногтями, которой она поглаживала вниз-вверх подрагивающий бок пони. Таким образом, от меня не скрылось, что с каждым поглаживанием она опускала руку все ниже и ниже, к его животу. Тем временем, с какой-то странной поспешностью, почти истерично, она продолжала говорить; но я не слушала ее, да уже и не очень-то слышала. Наоборот, будто внезапно оглушенная, я смотрела на ее руку, которая сначала медленно и неуверенно, а потом все более оживляясь, с непонятным мне намерением, теперь уже подбиралась очень близко к глубокому, прикрытому каштановой шерстью, паху пони. Еще два-три поглаживания - и ее рука почти механически резко сместилась вниз, откровенно прикоснулась к солопу и, после мгновенной нерешительности, обхватила его пальцами.
В эту минуту, будто освобождаясь от временной глухоты, я вдруг услышала:
- Он - мой самый любимый. Не буду от тебя скрывать, что мне нужно еще кое-что тебе сказать, но сейчас не знаю как. Ему, скажем так, отдаю предпочтение, потому что именно с ним происходит "это". И для "этого" я здесь. Из-за "этого" я и написала тебе.
Она еще ближе придвинулась к пони. И я не сразу поняла, что она намерена делать, но затем довольно отчетливо различила: ее рука была подведена под живот пони и двигалась вверх-вниз. И мне стало ясно, что Диана стимулирует пони, хоть в это трудно поверить. А между тем, она, не переставая, говорила, будто своим голосом аккомпанировала ритму движений.
- То, что я называю "этим", не столько о нем, сколько о том, что Маргарита и я делаем с ним. О пони я могу сказать, как говорят некоторые женщины: "он - мой парень, мой мужчина". К тому же Маргарита не устает мне повторять, что нет никакой, даже незначительной разницы между ним и мужчиной, совсем никакой. Ну-да, его голова, тело, ноги - другие, отличаются от мужских; но там у него устроено точно так же, как у мужчины, разве что размер другой, много больший, что, как говорит Маргарита, не является дефектом, напротив, в некоторых случаях ценнее. Не стыдись смотреть на него; скажи мне - разве это не настоящая красота, скажи, правда ведь он красив?
Внезапно пони встал на дыбы и протяжно заржал. Диана была к этому готова и стала ласково поглаживать и, приговаривая, успокаивать его, а я вышла из стойла. Должно быть, выражение моего лица минуту назад было достаточно красноречиво, я вдруг услышала, как Диана, прервав поток слов и обращаясь к пони, тихо пробормотала:
- Прочь, не возбуждайся, свинья ты этакая.
А потом, совсем другим, каким-то умоляющим голосом она позвала меня: "Людовика!"
Я уже уходила, но, пораженная ее тоном, остановилась и услышала:
- Людовика, я тебе написала, потому что попала в западню, именно в настоящую отвратительную западню, из которой только ты можешь меня вытащить.
- Сделаю все, что смогу, - растрогавшись, промямлила я в ответ.
- Нет, Людовика, не то что ты сможешь вообще, а вполне определенное: вытащи меня отсюда, и сегодня же.
- Если хочешь, можешь уехать со мной.
- Но, Людовика, тебе придется быть настойчивой, потому что я - подлая, трусливая, и в последний момент могу повернуть назад.
- Хорошо, буду настойчивой, - слегка заскучав, ответила я.
- Пообедаем, потом я попрощаюсь с Маргаритой, и ты меня увезешь, - продолжила она, будто уговаривая саму себя.
Я промолчала и первой вышла из конюшни. Диана догнала меня в саду, крепко схватила за руку и опять заговорила. Но я не слушала. Помнила только то невероятное и, тем не менее, логичное ее утверждение, по которому "пони был ее мужчиной". Многие женщины порабощены мужским членом, а в случае Дианы я обнаружила то же самое в карикатурном виде - как чудовищное и, вместе с тем, пародийное подтверждение так называемой "нормы", к которой ты когда-то стремилась. Выходит, что Диана и ее подруга соединились уже не по любви, как мы с тобой, а для поклонения вечному фаллосу, символу разрушения и рабства, явленному им в образе пони.
Потом я вспомнила нашу полемику по поводу поэзии Бодлера и сама себе сказала, что Диана и Маргарита - те самые "проклятые женщины" и есть, о которых говорит поэт, а не мы с тобой, как ты упорно полагала в минуты сомнений и плохого настроения. Вспомнив завершение стихов: "Вы, проклятые, вы, бездомные, дрожите / От человеческой безжалостной молвы, / В пустыню мрачную волчицами бежите / От бесконечности, но бесконечность - вы!" - я окончательно уверилась в том, что это относится не к нам с тобой, никакие мы не "бесконечность" и не жертвы, а напротив, к этой несчастной Диане и ее "ужасной" Маргарите. На самом деле, они - жертвы самих себя, потому что не смогли противостоять мужскому началу, и, более всего, потому, что делали вид, что любят друг друга, чтобы глубже спрятать свое извращение. Но таким образом этой презренной комедией они осквернили чистую и нежную любовь, которая могла бы сделать их счастливыми.
Тем временем Диана сказала:
- Поеду и буду жить с тобой какое-то время. Маргарита подумает, что мы любим друг друга и оставит меня в покое.
- Нет, не со мной, не о чем даже говорить. И потом, убери-ка ты свою руку с моей, - почти взбесившись, ответила я.
- Почему все так жестоки со мной? Даже ты, - пожаловалась Диана.
- Не могу забыть, что совсем недавно ты этой самой рукой делала "это". Но как ты могла?
- Маргарита меня заставила. Однажды она даже шантажировала меня.
- Как шантажировала?
- Или я буду делать "это", или мы расстанемся.
- И что же? Это ведь и был подходящий момент, чтобы уйти.
- Тогда мне казалось невозможным оставить ее. Я ее любила и думала, что это так - каприз, и будет всего один раз.
- А где Маргарита?
- Да вон она, там.
Я подняла глаза и только тогда увидела Маргариту, вспомнила, как ты ее назвала "ужасной" и стала всматриваться, будто ища подтверждения твоего мнения. Да, Маргарита действительно была ужасна. Она стояла под портиком виллы. Высокая, дородная, в клетчатой рубашке, в белых тенисных брюках с большой пряжкой на ремне и черных сапогах. Не знаю почему - может быть, вызывающей позой, - она мне напомнила отца Дианы, каким я его увидела в тот раз в деревне. Я рассматривала ее лицо. Под копной темных и курчавых волос необычно узкий лоб надвинут, как шлем, на два маленьких, глубоко запавших, пронзительных глаза. Маленький курносый нос и тонкие, но выпяченные губы - все это напоминало морду большой обезьяны. В общем, гигантша, атлетка, чемпионка по женскому рестлингу, какими их показывают по телевизору: схватит соперницу за волосы, ударит в лицо, опрокинет и танцует на ее животе.
Когда мы подошли, она приветствовала меня так сердечно, что мне это показалось притворным и неискренним:
- Ты - Людовика, правда? Добро пожаловать в наш дом, чувствую, что повеселимся, как подруги. Я сразу об этом подумала, едва тебя увидела; добро пожаловать, добро пожаловать.
Да и голос ее выдавал: он был похож на голос человека, внешне приветливого, но где-то в глубине души холодного и властного.
Естественно, мы обнялись, и я с изумлением отметила, что Маргарита попыталась гостеприимное объятие превратить в любовный поцелуй: ее выпяченные влажные губы упорно переползали от моей щеки ко рту. Насколько было возможно, я отворачивала лицо, но она крепко сжимала меня в своих мощных руках, таким образом я не смогла избежать того, чтобы кончик ее языка не коснулся уголка моего рта.
Бесстыжая и довольная, она отстранила меня и сказала:
- Можно узнать, где вы были? В конюшне, конечно! Диана тебе показывала своего любимца, этого белого пони, да? Красивый, да? Но входите же, все готово, все готово!
Мы вошли в дом. Вот мы и в гостиной, устроенной якобы по-деревенски: черные балки на потолке, стены побелены, камин облицован, мебель массивная и темная, но современная. Стол, один из тех длинных и узких, которые называют "трапезными", уже сервирован на три персоны. Словом, общую картину ты представляешь. Не буду рассказывать о наших разговорах за столом. Говорила, в основном, одна Маргарита, и, как бы исключая Диану из беседы, обращалась только ко мне. О чем она говорила? Да как сказать? - так, в общем, ни о чем, о вещах малозначительных. Но иногда, улавливая момент, она давала мне понять о чувстве - в самом деле ошеломившем меня из-за неожиданности и непредвиденности, - которое несколькими минутами раньше, казалось, уже начала питать ко мне. Она пристально смотрела на меня своими маленькими запавшими глазами, сверкающими и как будто воспалившимися, похожими на глаза неизвестного мне похотливого животного, а под столом ее ножищи зажали мою ногу в тиски. Она уже дошла до того, что протянула свою большую руку, и, правда, с извинениями, взялась за амулет, что я ношу на шее, успев заодно погладить мою грудь: "Как красива наша Людовика, не правда ли, Диана?"
Диана не ответила; ее большой рот скривился в гримасу печального недоумения; она отвела от меня глаза и повернулась к камину.
Тогда Маргарита, внезапно озверев, спросила ее:
- Скажи что-нибудь, я ведь обращаюсь к тебе, почему ты не отвечаешь?
- Мне нечего сказать.
- Ну-ка, тварь, скажи и ты, что Людовика красивая!
Диана посмотрела на меня и машинально повторила:
- Да, Людовика красивая.
Во время этой неловкой сцены я старалась высвободить свою ногу из ножищ Маргариты, но мне это не удавалось: нога будто попала в капкан; в ту самую "отвратительную" западню, о которой говорила в конюшне Диана.
Обед был вкусным: сырокопченый окорок с дыней, бифштексы, приготовленные на углях, и десерт. После десерта Маргарита сделала то, что обычно делает тамада в конце банкета: она трижды постучала вилкой по столу. Мы с Дианой с удивлением на нее посмотрели. Тогда она сказала:
- У меня есть важное сообщение. Объявляю теперь же, в присутствии Людовики, чтобы она могла подтвердить, что я говорю серьезно. Значит так, я объявила о продаже дома, и это вступает в силу, начиная с сегодняшнего дня.
Я смотрела не на Маргариту, а на Диану, для которой, очевидно, это заявление и было сделано. Она, еще больше скривив рот, спросила:
- Что значит: объявила о продаже дома?
- Поручила агентству, и в завтрашней римской газете объявление будет напечатано. Продам всю собственность, включая земли вокруг дома. А лошадей - нет, не продам.
- Перевезешь их в другой дом? - как-то автоматически спросила Диана.
Маргарита немного помолчала, как бы подчеркивая особую важность своего сообщения, а потом объяснила:
- Моим новым домом будет квартира в Милане. Но, с одной стороны, не так уж она велика, чтобы можно было в ней разместить семь лошадей. С другой, я их очень люблю, и мне будет неприятно думать о том, что они перейдут в чужие руки. Следовало бы отпустить их на волю, но, к сожалению, это невозможно. Значит, я их убью. И вообще, они - моя собственность, что захочу, то с ними и сделаю.
- Убьешь? Каким способом? - спросила Диана.
- Самым гуманным - застрелю.
Воцарилось долгое молчание. Во время этой паузы, скажу я тебе, моя дорогая, мне пришло в голову по поводу заявления Маргариты вот что. Я поняла, что оно фальшиво и беспочвенно, то есть в нем содержалась всего лишь некая игра между Маргаритой и Дианой. У Маргариты не было ни малейшего намерения продавать дом и, тем более, убивать лошадей; да и Диана не верила, что ее подруга может сделать это всерьез. Но Маргарите, по какой-то ей самой известной причине, нужно было угрожать Диане, а Диане, по той же самой причине, нужно было показывать, что она верит в эту угрозу. Поэтому я не очень удивилась, когда Маргарита продолжила так:
- Вчера утром Диана мне сообщила, что намеревается вернуться к своему отцу. И поэтому я решила продать дом и убить лошадей. Но если Диана изменит свое намерение, вполне возможно, что я ничего этого делать не буду.
Последняя реплика была явным предложением Диане поразмыслить. Должна признаться, что я взглянула на Диану с некоторым беспокойством. Несмотря на то, что мне вроде бы было ясно, как я уже говорила, что это только словесная баталия, все же я надеялась на то, что Диана в конце концов найдет в себе силы освободиться от Маргариты. Увы, я была разочарована: моя надежда не оправдалась - Диана опустила глаза и произнесла:
- Но я совсем не хочу, чтобы лошади погибли.
- Ах не хочешь! Не хочешь и все равно решила уйти; значит, хочешь! - казалось, Маргарита забавляется, издеваясь.
Не знаю почему, скорее от изумления, но мне захотелось вступить в их игру:
- Извини меня, Маргарита, но это не совсем точно: все зависит не от Дианы, а от тебя. Во всяком случае, то, что касается лошадей.
Любопытно, но Маргарита не обиделась. Она приняла мои слова как согласие на другую игру, на ту, что она пыталась затеять со мной.
- Тогда скажем так! Дорогая Людовика, все зависит от тебя, - несколько двусмысленно предложила она.
- От меня?
- Да, от тебя. Если ты готова, хотя бы на время, занять место Дианы, я не продам дом и не убью лошадей. Но ты должна ответить теперь же. Если ты мое предложение принимаешь, сегодня же поезжай в Рим и собирай вещи, а Диана, воспользовавшись этим, может уйти отсюда.
На мгновение я даже испугалась, но Маргарита, обращаясь ко мне, тут же сгладила неловкость:
- Ладно, скажем, я пошутила. Но мое приглашение все равно остается в силе: ты мне симпатична, и я хотела бы, чтобы ты переехала сюда, - будет здесь Диана или нет. - А потом, повернувшись к Диане, сказала: - Ну, Диана, ты все еще мне не ответила…
Должна тебе сказать, моя дорогая, что в тот момент, когда Диана, казалось, окончательно поверила, что лошади останутся живы, я поняла - теперь уже опасность угрожает мне. Диана смотрела на меня огромными запавшими голубыми глазами, будто не понимая внезапного моего прозрения, а потом решительно сказала:
- Лишь бы лошади не погибли, я готова делать что угодно.
- Не что угодно, а "это самое"! - уточнила Маргарита.
На этом месте, моя дорогая, я было решила вмешаться, с тем чтобы вырвать Диану из когтистых лап этой "ужасной" Маргариты. Но решение свое не выполнила. По двум причинам: прежде всего потому, что, вмешавшись, после нешуточного приглашения Маргариты, боялась, что буду не в силах спасти Диану, разве что слишком дорогой ценой - а именно, заменив ее собой; во-вторых, потому, что в эту минуту я ненавидела Диану больше, чем Маргариту. Да, Маргарита - монстр, окончательно и бесповоротно; но Диана еще хуже, и именно потому, что она, на первый взгляд, лучше: человек она неверный, слабый, трусливый и ненадежный. Ты можешь сказать, что на это мое суждение о ней, вероятно, неосознанно, повлияло воспоминание о моем неприятном опыте с нею в интернате? Возможно. Но ненависть - чувство сложное и обычно зависит от разных причин, никогда не бывает, что ненавидишь только в силу одной из них.
Таким образом, рта я не раскрыла. Увидев, как Диана затравленно и пугливо смотрит на Маргариту, я не удивилась, когда она, тяжело вздохнув, подчинилась:
- Ладно.
- Что "ладно"?
- Сделаю так, как хочешь ты.
- И именно сегодня?
- Да.
- Сейчас?
- Оставь меня хотя бы на какое-то время, дай обед переварить, - несколько грубовато запротестовала Диана.
- Согласна. А теперь пойдем отдыхать. Ты, Диана, иди в спальню. А я провожу Людовику в ее комнату и потом приду.
- Проводить могу и я. Ведь это я ее пригласила.
- Хозяйка дома - я, и провожу я!