"Входи, мой сын!"
Не забывай, мне было не больше тринадцати. Я по-прежнему жил в нашей усадьбе вместе с отцом. И мне стало как-то не по себе, когда чужой человек назвал меня своим сыном.
Я вошёл в дом и сразу оказался в сказочном мире. Ханс Пекарь сидел в качалке, и по всей комнате стояли чаши, и в каждой плавало по одной золотой рыбке. А в каждом углу переливалась маленькая радуга.
Но здесь были не только золотые рыбки. Я долго стоял и разглядывал невиданные прежде вещи. Лишь много лет спустя я смог назвать предметы, которые тогда увидел.
Тут были корабль в бутылке и раковины, фигурка Будды и драгоценные камни, бумеранги и негритянские статуэтки, старинные шпаги и мечи, ножи и пистолеты, персидские пуфики и индийские ковры из овечьей шерсти. Особенно моё внимание привлекла странная стеклянная фигурка животного с острой головой и шестью ногами. Всё это было подобно вихрю из дальних стран. Кое о чём мне, может, и приходилось слышать, ведь это случилось задолго до того, как у нас появилась фотография.
Атмосфера в этом маленьком доме была не похожа на ту, к которой я привык. Я пришёл как будто не к Хансу Пекарю, а к старому мореплавателю. По всей комнате горели масляные светильники, они тоже отличались от керосиновых ламп, которые я привык связывать с морской жизнью.
Старик попросил меня сесть на стул перед очагом, это был тот же стул, на котором сейчас сидишь ты, Людвиг. Ты меня понимаешь?
Я кивнул.
- Прежде чем сесть, я обошёл всю эту небольшую комнату и рассмотрел всех золотых рыбок. Одни были красные, жёлтые и оранжевые, другие - зелёные, синие и фиолетовые. Раньше я видел только одну золотую рыбку. В задней комнате пекарни у Ханса Пекаря. Я часто стоял и смотрел, как она плавает кругами в своей чаше, пока Ханс Пекарь разделывал тесто.
"Как у тебя много золотых рыбок! - воскликнул я, подходя к нему. - Где ты их поймал?"
Он раскатисто засмеялся и сказал:
"Всё в своё время, мой мальчик. Всё в своё время. Как думаешь, ты мог бы стать пекарем в Дорфе, когда меня не станет?"
И хотя я был ещё ребёнок, эта мысль уже приходила мне в голову. В целом мире у меня не было никого, кроме Ханса Пекаря с его пекарней. Мама умерла, отец больше не интересовался, где и как я провожу время, а все мои братья и сёстры давно покинули Дорф.
"Я уже решил, что тоже стану пекарем", - торжественно объявил я.
"Так я и думал, - задумчиво проговорил старик. - Гм… тогда тебе придётся ухаживать и за моими рыбками. Но это ещё не всё. Ты будешь охранять тайну пурпурного лимонада".
"Пурпурного лимонада?"
"Да. И всего остального тоже, мой мальчик".
"А что такое пурпурный лимонад?" - спросил я.
Он приподнял седые брови и прошептал:
"Его надо отведать, сынок".
"Скажи, какой у него вкус?"
Он грустно покачал старой головой.
"Обычный лимонад имеет вкус апельсина или груши, или малины, чего-нибудь одного. А пурпурный лимонад - нет. Этот лимонад обладает вкусом всех этих фруктов сразу, а также вкусом плодов и ягод, которые ты и в глаза не видел".
"Наверное, он очень вкусный!" - воскликнул я.
"Ещё какой вкусный: Даже больше, чем вкусный. Вкус обычного лимонада ты ощущаешь сперва языком, потом всей глоткой. А вкус пурпурного лимонада человек ощущает к тому же ещё носом и головой, и даже руками и ногами".
"Ну этого уже не может быть!" - сказал я.
"Ты так думаешь?"
Старик даже растерялся. Поэтому я решил задавать ему более лёгкие вопросы.
"А какого он цвета?" - спросил я.
Ханс Пекарь рассмеялся:
"Ты мастер задавать вопросы! И это хорошо. Но на них не всегда можно ответить, Придётся показать тебе этот лимонад".
Ханс Пекарь встал и подошёл к двери, которая вела в маленькую спальню. Здесь тоже стояла большая круглая чаша с одной золотой рыбкой. Старик достал из-под кровати стремянку и прислонил её к стене. В потолке я увидел люк, который был заперт на большой висячий замок.
Пекарь влез на стремянку и открыл замок люка ключом, который хранил в кармане рубашки.
"Поднимайся сюда, сынок, - сказал он. - Вот уже пятьдесят лет как здесь не было никого, кроме меня".
Я поднялся за ним на чердак.
В маленькое окошко лился лунный свет. Он падал на старый сундук и корабельный колокол, покрытые слоем пыли и паутины. Но тёмный чердак освещал не только лунный свет. Лунный свет был синий, а здесь определённо мерцали ещё и все цвета радуги.
В глубине чердака Ханс Пекарь остановился и показал в угол. И там… там на полу под скошенным потолком стояла старинная бутылка. От этой бутылки шёл такой ослепительно прекрасный свет, что я невольно закрыл глаза руками. Стекло бутылки блестело, но то, что было внутри, было и красным, и жёлтым, и зелёным, и фиолетовым одновременно.
Ханс Пекарь поднял бутылку. И только тогда я увидел, что её содержимое сверкает, как расплавленный алмаз.
"Что это?" - шёпотом робко спросил я.
Лицо старика стало строгим,
"А это, сынок, и есть пурпурный лимонад. Последние капли пурпурного лимонада, какие остались на земле".
"А это что такое?" - спросил я и показал на небольшую коробку, в которой лежала колода старых, сильно потрёпанных и грязных карт. Они почти истлели. Наверху колоды лежала восьмёрка пик. Мне удалось даже разглядеть цифру восемь в верхнем левом углу карты.
Ханс Пекарь прижал палец к губам и прошептал:
"А это, Альберт, карты, из которых Фроде раскладывал свой пасьянс".
"Кто он, Фроде?"
"Кто? Эту историю я расскажу тебе в другой раз. А сейчас давай возьмём бутылку и спустимся вниз".
Неся бутылку в одной руке, старик пошёл к люку. Он был похож на ниссе с амбарным фонарём в руке. Разница была только в том, что от него не зависело, светит ли его фонарь красным светом, зелёным, жёлтым или синим. Его фонарь рассыпал по всему чердаку небольшие цветные пятна, похожие на огоньки сотни пляшущих фонариков.
Когда мы снова вернулись в комнату, Ханс Пекарь поставил бутылку на столик возле очага. Экзотические предметы, находившиеся в комнате, окрасились цветом, исходившим от содержимого бутылки. Фигурка Будды стала зелёной, старый револьвер - синим, бумеранг - красным, как кровь.
"Это и есть пурпурный лимонад?" - спросил я опять.
"Да, последние капли. И я рад, что он кончается, Альберт, потому что этот напиток прекрасен до умопомрачения, и это опасно, он может принести большую беду, если им станут торговать".
Ханс Пекарь встал и принёс маленький стаканчик, потом налил в него каплю лимонада. Она блестела на дне, как снежные кристаллы.
"Столько достаточно", - сказал он.
"Так мало?" - удивился я.
Старик покачал головой:
"Достаточно для пробы. Вкус одной капли пурпурного лимонада сохраняется во рту много часов".
"Тогда, может, я выпью каплю сейчас и каплю завтра утром?" - предложил я.
Ханс Пекарь грустно покачал головой:
"Нет-нет. Одну каплю сейчас и больше никогда. Тебе эта капля покажется такой прекрасной, что захочется выпить всё без остатка. Поэтому, как только ты уйдёшь, мне придётся снова запереть бутылку на чердаке. Когда я расскажу тебе о картах Фроде и его пасьянсе, ты будешь рад, что я не дал тебе выпить весь лимонад до дна".
"А ты сам его пробовал?"
"Да, один раз, больше пятидесяти лет назад".
Ханс Пекарь встал со стула, стоявшего возле очага, взял бутылку с расплавленным алмазом и унёс её в свою спальню.
Вернувшись, он положил руку мне на плечо и сказал:
"А теперь отведай его. Это самый важный момент в твоей жизни, сынок. Ты навсегда запомнишь этот вкус, но эта минута больше никогда не повторится".
Я поднял стаканчик и выпил сверкающий на его дне напиток. С первой же капли, коснувшейся моего языка, меня захлестнула волна наслаждения. Сперва я испытал все замечательные вкусы, которые узнал за свою короткую жизнь, потом на меня нахлынули тысячи других, не знакомых мне доныне.
Ханс Пекарь не ошибся - сначала я ощутил вкус кончиком языка. Потом вкус клубники, малины, яблок и банана ощутили мои руки и ноги. Кончик мизинца наслаждался вкусом мёда, пальцы на ногах - вкусом маринованной груши, спина - вкусом гоголя-моголя. Всем телом я вдыхал запах мамы. Я уже забыл этот запах, но как же мне его не хватало все эти годы после её смерти!
Когда первый наплыв вкусов прошёл, мне показалось, что моё тело заполнил весь мир, да-да, я сам как будто стал телом всего мира. Все леса, озёра, горы и поля вдруг стали частями моего тела. Мне казалось, что даже моя покойная мать находится где-то во мне…
Я взглянул на зелёную фигурку Будды и ясно увидел, что Будда смеётся. Два меча, висевшие скрещёнными на стене, как будто стали сражаться друг с другом. На большом шкафу стояла бутылка, внутри которой был корабль; придя сюда, я первой увидел именно эту бутылку. Теперь мне показалось, что я стою у штурвала старой парусной шхуны и веду её к далёкому острову, покрытому буйной растительностью.
"Понравилось?" - спросил голос у меня за спиной. Эго был Ханс Пекарь. Он склонился надо мной и взъерошил мне волосы.
"Ох!" - выдохнул я, не зная, что ещё можно сказать.
Я и сегодня помню тот день до мельчайших подробностей. Мне трудно описать вкус пурпурного лимонада, проще сказать, что у него был вкус абсолютно всего. И у меня до сих пор слёзы навёртываются на глаза, когда я вспоминаю это сказочное ощущение.
ДЕВЯТКА ПИК
…видит странные вещи, которые другие не замечают…
Папашка старался завести со мной разговор, но я читал о пурпурном лимонаде и был не в силах оторваться от книжки-коврижки.
Время от времени я из чистой вежливости заставлял себя выглянуть в окно машины, когда он обращал моё внимание на ландшафт, мимо которого мы проезжали.
- Замечательно! - говорил я. Или: - Как красиво!
Главное, на что папашка обращал моё внимание, пока я шнырял по чердаку Ханса Пекаря, было то обстоятельство, что все дорожные указатели и вывески были здесь написаны по-итальянски. Мы как раз проезжали итальянскую часть Швейцарии, и это было заметно не только по названиям. Ещё читая о пурпурном лимонаде, я заметил, что цветы и деревья в долине, по которой мы ехали, были характерны для средиземноморских стран.
Папашка, побывавшей во всех частях света, начал рассказывать мне об этих растениях.
- Мимоза, - объяснял он. - Магнолия! Рододендрон! Азалия! Японская вишня!
Попались нам на глаза и несколько пальм - это задолго до того, как мы пересекли границу с Италией.
- Мы приближаемся к Лугано, - объявил папашка как раз в ту минуту, когда я отложил книжку-коврижку.
Я предложил переночевать в Лугано, но папашка отрицательно помотал головой.
- Мы договорились, что остановимся на ночлег только посте того, как пересечём границу с Италией, - сказал он. - Граница совсем рядом, а до ночи ещё далеко.
Но чтобы немного утешить себя, мы сделали довольно долгую остановку в Лугано. Сначала мы побродили по улицам, по садам и паркам, которыми особенно богат этот город. Я захватил с собой лупу и проводил ботанические наблюдения, пока папашка покупал английскую газету или курил сигарету.
Мне на глаза попались два дерева, очень не похожие друг на друга. Одно цвело большими красными цветами, другое - мелкими жёлтыми. Их цветы тоже имели разную форму, и всё-таки эти деревья были, должно быть, близкими родственниками. Потому что, когда я под лупой изучил их листья, оказалось, что нервные нити и фибра у них почти одинаковые.
Неожиданно запел соловей. Он свистел, щебетал, щёлкал и заливался трелью так долго, что я чуть не заплакал. Папашка тоже пришёл от соловья в восторг, но он только рассмеялся.
Стояла такая жара, что я получил два мороженых, даже не попытавшись вовлечь папашку в философские размышления. Мне хотелось заставить большого таракана заползти на палочку от мороженого, чтобы я мог рассмотреть его в лупу, но оказалось, что именно этот таракан панически боится подобных осмотров.
- Эти тараканы выползают, когда столбик термометра поднимается выше тридцати градусов, - сказал папашка.
- И прячутся, как только увидят палочку от мороженого, - подхватил я.
Перед тем как мы снова сели в машину, папашка купил колоду карт. Он покупал карты так же часто, как другие покупают еженедельные журналы. Он не очень любил играть в карты, да и раскладывать пасьянсы тоже, - не то, что я. Поэтому покупка карт требует особого объяснения.
Папашка работает смазчиком на большом заводе в Арендале. В свободное же от работы время его занимают только вечные вопросы. Книжные полки в его комнате забиты более или менее растрёпанными книгами на философские темы. Но есть у него и одно обычное хобби. Хотя насчёт его обычности можно и поспорить.
Многие люди собирают такие вещи, как камни, монеты, марки или бабочек. Папашка тоже был не чужд мании собирательства. Он собирал карточных джокеров. И заниматься этим начал задолго до того, как мы с ним познакомились. Думаю, это началось, когда он был моряком. У него была большая коробка, полная самых разных джокеров.
Чаще всего, если он видел людей, играющих в карты, он подходил к ним и просил отдать ему джокера. Он мог подойти к совершенно незнакомым людям, игравшим в карты в кафе или на набережной. Он представлялся им страстным собирателем джокеров и просил отдать ему джокера из их колоды, если, конечно, этот джокер не нужен им для игры. Почти все тут же находили в колоде джокера и отдавали его папашке, но были и такие, которые, поглядев на него, готовы были сказать, что в мире много разных помешательств. А некоторые просто грубо ему отказывали. Случалось, я чувствовал себя цыганёнком, невольно принимавшим участие в этом попрошайничестве.
Конечно, я задавался вопросом, откуда у моего папашки столь оригинальное хобби. Ведь он собирал по одной карте из всех колод, из каких мог. В этом его хобби было родственно собирательству почтовых открыток со всех уголков света. Мне было совершенно ясно, что он не мог собирать другие карты, кроме джокеров. Он не мог собирать, например, девятки пик или королей треф, потому что нельзя подойти к игрокам в бридж и попросить чтобы они отдали трефового короля или девятку пик.
Дело ещё и в том, что, как правило, в каждой колоде бывает по два джокера. Случается даже, что их бывает и три и четыре, но, как правило - два. Кроме того, известно мало игр, в которых необходим джокер, и раз он требуется так редко, люди легко обходятся одним. Правда, интерес папашки к джокерам имел, кроме этих практических, и более глубокие корни.
Папашка сам часто вёл себя как джокер. Он редко говорил об этом прямо, но я уже давно понял, что он считает себя чем-то вроде джокера в картечной колоде.
Джокер - это маленький шут, отличающийся от всех остальных карт. Он не бывает трефовым или бубновым, червовым или пиковым. Он не восьмёрка и не девятка, не король и не валет. Он находится вне единства, связывающего между собой остальные карты. Его вкладывают в колоду вместе с остальными картами, но он там чужой. Поэтому его и можно удалить из колоды без всякого для неё ущерба.
Думаю, папашка чувствовал себя джокером, когда рос в Арендале с клеймом сына немецкого солдата. Мало того, и как философ он тоже был джокером. Он всегда говорит, что видит странные вещи, которые другие не замечают.
Словом, когда папашка купил эту колоду в Лугано, он сделал это не из любви к игре в карты. Ему захотелось посмотреть, как выглядит джокер именно в этой колоде. Ему было так любопытно, что он тут же вскрыл колоду и достал из неё одного из джокеров.
- Я так и думал, - сказал он. - Такого джокера я никогда не видел.
Он спрятал джокера в карман рубашки, и наконец настал мой черёд:
- А теперь отдай колоду мне!
Папашка тут же протянул мне колоду. Таков был наш неписаный закон: купив колоду карт, папашка оставлял себе джокера - всегда только одного, даже если в колоде их было два или больше, а остальную колоду отдавал мне, если я успевал попросить его об этом до того, как он избавится от неё каким-нибудь другим образом. Так у меня накопилось около ста карточных колод. Будучи единственным ребёнком в семье, который к тому же рос без мамы, я очень любил раскладывать пасьянсы, но не был заядлым собирателем и потому считал, что у меня уже достаточно колод. Случалось, папашка покупал колоду, вынимал из неё только одного джокера, даже если в колоде их было два или больше, - а остальные карты выбрасывал. Он как будто чистил банан и выкидывал кожуру.
- Мусор! - говорил он, отделяя плевелы от пшеницы и бросая отходы в корзину для бумаг.
Правда, как правило, он избавлялся от мусора более мягким способом. Если меня не интересовала эта колода, папашка находил какого-нибудь мальчика и без лишних слов отдавал ему карты. Таким образом он расплачивался с человечеством за всех джокеров, которых получал от случайных игроков. По-моему, человечество не осталось внакладе.
Когда мы уже ехали дальше, папашка сказал, что тут такая великолепная природа, что ему хочется сделать небольшой крюк. Вместо того чтобы ехать по шоссе из Лугано в Комо, мы поехали вокруг озера Лугано. Проехав немного вдоль озера, мы миновали границу между Швейцарией и Италией.
Вскоре я понял, почему папашка выбрал именно эту дорогу. Оставив за спиной озеро Лугано, мы подъехали к другому, которое было ещё больше, на нём плавало много лодок и судов. Это было озеро Комо. Первым нам попался городок, который назывался Менаджо. "Ожданем", - тут же прочёл я это название справа налево. Потом мы долго ехали вдоль озера и к вечеру прибыли в Комо.
По дороге папашка называл мне все деревья, мимо которых мы проезжали.
- Пиния, - говорил он. - Кипарис, олива, инжир.
Не знаю, откуда ему известны все эти названия. Некоторые, правда, я и сам когда-то слышал, но другие он мог просто придумать с ходу, кто знает.
В промежутках между знакомством с южной природой я продолжал читать свою книжку-коврижку. Мне было интересно, откуда Ханс Пекарь раздобыл этот удивительный пурпурный лимонад. Да и всех золотых рыбок, если на то пошло.
Перед тем как я начал читать, я разложил пасьянс, но не до конца - если бы папашка поинтересовался, почему я вдруг притих, я бы объяснил, что раскладываю пасьянс. Ведь я обещал доброму пекарю в Дорфе, что никто, кроме меня, не узнает о книжке-коврижке.