- Хотела узнать… Мало ли… А там сказали: никто не приходил… и не вызывали, и я… Тогда я пошла. В парк… я думала… ты же… сказали, будете там отдыхать. На скамеечке. Я все обегала, каждую… каждую… дорожку. - Она всхлипнула. Губин приподнял брови, и взгляд ее стал совсем несчастным. - Я так боялась, думала - все… все… не могла больше ждать… и попросила…
- Кого попросила? О чем?
- Дежурную… там… на вахте. Чтобы позвонить. В милицию…
- Вы полагали с этой дежурной, что меня забрали в вытрезвитель? - учтиво осведомился Губин.
Как и следовало ожидать, Лиза опять разревелась. Закрыла лицо руками и бросилась в душ. Да… это, конечно, настоящая трагедия. Не отпросившись, позволил себе один раз прогуляться без нее. Где хотел и сколько хотел. Допустим, у нее даже были некоторые основания волноваться, допустим! Но права на пошлейшую истерику, на беготню в чудовищном виде по теплоходу, на звонки в милицию - в милицию, черт побери! - ни это, ни что угодно другое ей не дает. Надо трезво отдать себе отчет: в результате ее слабоумной деятельности он, Губин, стал теперь на теплоходе притчей во языцех, до конца рейса на него будут жадно глазеть и показывать пальцами. И все подробности станут передаваться из уст в уста, обмусоливаться, обрастать тут же сочиненными подробностями. Как же! Вон идет! Тот самый тип, которого с собаками по вытрезвителям искали. Кто искал? Любовница. А ка-ак же! Она у него в каюте живет. Представляете? А дома - жена. И внук есть, сам на вечере говорил… И пошло-поехало… А теперь представим себе, что на этом теплоходе путешествует некая особа, чей муж является родным братом другой особы, работающей, скажем, в Машиной клинике или… Да если даже ничего подобного и не произойдет, все равно обречен оставшиеся дни непрерывно чувствовать липкие взгляды. Тут уж правильнее всего сойти с теплохода на первой же стоянке и отправиться домой.
Все эти соображения он изложил Лизе, когда та вернулась из душа. Она пыталась оправдываться, дескать, очень испугалась, была уверена, что с ним что-то страшное, а это… это для нее… смерть.
- Я еще боялась, что вы обиделись. Вы больны, а я в город, и вы подумали, что я… мне безразлично…
Тут Губин перебил ее, сказав, что вот этого она боялась совершенно напрасно: он о ней вообще не думал.
Губы ее задрожали, но она закусила их и сдержалась. И тогда Александр Николаевич, которому совсем не хотелось, чтобы все началось сначала, уже более мягким тоном добавил, что, конечно, и сам виноват: не надо было жаловаться на здоровье. Да, он виноват, и тем не менее умоляет ее, как об одолжении, в будущем избавить его от истерик, они ему нож острый. Хорошо?
- Да! Да! Я понимаю! Больше никогда! Я обещаю! - Лиза с энтузиазмом бросилась убирать каюту, а Губин в знак примирения поставил в вазу гладиолусы, которые до того лежали забытые на диване.
Увидев букет, Лиза мгновенно расцвела, щеки ее из серых сделались розовыми, и, поминутно заглядывая Губину в глаза, она принялась рассказывать ему, что видела в городе. Он смотрел на нее и думал, как все-таки женщина утрачивает привлекательность, когда вот так демонстрирует свои чувства. Унижаться нельзя ни при каких обстоятельствах, как они не понимают! При этом он, разумеется, терпеливо слушал, что город - ничего особенного, снабжение как везде, масло по талонам, о мясе вообще забыли, как выглядит, из промтоваров тоже нечего смотреть. Правда, "Детский мир"- более-менее, она там купила… кое-что для сына подруги.
- А еще я была в трикотажном… - сказала Лиза почему-то загадочно, и Александр Николаевич с ужасом подумал, уж не приобрела ли она ему в подарок какую-нибудь особо прекрасную футболку с портретом Михаила Боярского на груди.
- Это одна вещь, - продолжала Лиза, - она для меня, но и… для тебя…
- И что же это за таинственная вещь?
- Сейчас покажу.
Взяв с дивана один из пакетов, она опять исчезла в душе и через некоторое время появилась; медленно вошла в своих туфлях на каблучищах, с накрашенными глазами и подведенными ресницами, в локонах, разложенных по плечам. Остановилась перед Губиным и стала поворачиваться то одним, то другим боком, демонстрируя жемчужно-серый пеньюар с кружевами и оборочками. Совершенно прозрачный.
Не обращая внимания на открытое окно, за которым шла интенсивная палубная жизнь, Лиза изящно села напротив Губина, по-заграничному закинув ногу на ногу. Он встал и торопливо задернул шторы.
- Тебе не нравится? Мне не идет? - жалобно спросила Лиза.
- Идет. - Вздохнув, Губин сел с ней рядом. - Очень даже идет, не вздумай опять зареветь.
На рассвете следующего дня теплоход был уже в Перми. Проснувшись и отдернув занавеску, Губин увидел здание речного вокзала, толпу на причале, будничную толпу пассажиров, для которых теплоходы не развлечение, а просто водный транспорт. Одеты эти люди были в плащи и куртки, многие с зонтами. Дождь. И похоже, что холодно.
Лизы в каюте не было. Ушла, по обыкновению, в гладилку со своим белым платьем. Сказать бы ей, что ему совершенно безразлично, как она одета, и разом избавить от этой каждодневной заботы. Попробуй скажи, опять начнется… И ему опять станет жалко, а жалость, как гласит прогрессивная литература, унижает. Вот только неясно, кого. В некоторых случаях, судя по всему, как раз того, кто пожалел, потому что в его жалости есть что-то вроде обмана…
Губин услышал, как открылась и закрылась дверь, раздались тихие шаги. Боясь его разбудить, Лиза шла на цыпочках. Он зажмурил глаза, но тут взревело радио, скликая народ на завтрак, после которого состоится пешеходная экскурсия по городу. Посещение же знаменитой Кунгурской пещеры будет завтра, хы.
Увидев, что Губин проснулся и собирается вставать, Лиза сообщила: погода - ужас, так что ему надо обязательно надеть что-нибудь теплое. В ответ Губин велел ей идти завтракать, а он соберется и догонит. Помявшись, она ушла, не посмела ослушаться, а он, нарочно не торопясь, побрился, оделся и направился в ресторан, испытывая облегчение от того, что идет по теплоходу один.
У трапа собралось изрядное количество народа - пока завтракали, ударил ливень, и никто не решался сойти на берег. Лиза сказала, что надо бы подождать, но толочься с ней в этой толпе Губину вовсе не улыбалось, и, выставив вперед правое плечо, он начал пробираться к выходу. Лиза шла следом, для чего-то вцепившись ему в рукав.
А дождь казался безнадежным только с теплохода. Раскрыв зонты, Александр Николаевич с Лизой двигались вдоль пристани, где шла энергичная жизнь, причаливали и отчаливали катера, что-то взревывало и тарахтело, озабоченные люди с сумками, рюкзаками и чемоданами валили на посадку. По трапу провели на "Метеор" крупную лайку на прямых высоких ногах, она шла рядом с хозяином спокойно и деловито, видно было - в том, что происходит, для нее нет ничего необычного. Дикторша местного радиоузла по-уральски распевно призывала покупать билеты до пункта под названием Трухинята.
Перед Губиным лежали два длинных дня в этом большом незнакомом городе. А потом, слава Богу, начнется обратный путь. Он упрямо молчал, понимая: Лиза ждет, когда он приступит к обязанностям экскурсовода. Они вышли на набережную и зашагали мимо чванливых старинных домов, где жили когда-то богатейшие в России уральские купцы… Да что она все время бестолково, по-птичьему, озирается?!
- Как ты думаешь, - спросила наконец Лиза, - далеко еще?
- Далеко? До чего?
- До остановки.
- А в чем дело? - угрюмо перебил ее Губин. - Тебе неинтересно?
- Нет, нет, почему? - И она тут же стала уверять, что, наоборот, очень даже интересно, она - просто так, потому что знобко и дождь.
- Дождя нет. - Губин закрыл свой зонт.
Они пошли дальше. Теперь Лиза принялась старательно рассматривать дома, сохраняя в глазах тоску.
- Знаешь что? - не выдержал Губин. - Возвращайся-ка ты на теплоход. Полежи до обеда. А я пойду. Мне обязательно нужно. Позвонить.
Она отвернулась, с минуту не говорила ни слова, а потом крепко взяла Губина под руку, заявив, что уже согрелась и пойдет с ним. Тем более, в центре, наверное, интересней. Здесь дома какие-то… несовременные. Еще считается, Пермь - крупный город.
- Чем же тебе не нравятся дома? - с натужной улыбкой осведомился Губин, стараясь говорить помягче.
- А потому, что главная набережная, а не могли сделать как следует. Все двух-и трехэтажки. И окна маленькие. Можно ведь было снести старье и… возвести здания.
- Так. Понятно. - Александр Николаевич остановился. - Сейчас мы действительно сядем на какой-нибудь транспорт до центра. А там ты - по своим делам, а я - на почту.
Но Лиза попросила разрешения пойти вместе, она не знает города, боится не найти дороги назад, да и нет у нее тут никаких особенных дел.
- Я не буду мешать. Можно?
Пошла. И мешала. Тем, что Губин все время видел ее через окно почты. Поэтому говорил с Машей не так. Не так, как если бы Лиза догадалась хотя бы не маячить перед глазами.
Конечно, в конце концов он забыл о ней, отвернулся от окна и слушал Машин голос - обычный, как всегда теплый - и успокоился. Все было хорошо, дома его ждали, перечитывали открытки, радовались, что он здоров и вообще все нормально.
- Вот видишь, не хотел ехать, а поехал и доволен. Во всяком случае, отдохнул.
- Домой охота, - пожаловался Губин, - сил уже нет.
- Ничего, теперь время быстро пойдет!
По дороге до кафе, где они просидели около часа, пережидая опять начавшийся дождь, Лиза молчала, понурившись, и Губину опять сделалось ее жалко. Ну в чем она, бедняга, виновата? В своем бескультурье и одиночестве? В конце концов, им осталось быть вместе… сколько там? Ого! Еще целых одиннадцать дней…
Он подумал, что все-таки надо произнести что-нибудь сердечное. И, подняв бокал, сказал, что очень хочет, чтобы Лиза была счастлива. Не только сегодня, здесь, а всю жизнь. Не Бог весть какой изысканный тост, но Александр Николаевич произнес его вполне искренне. И Лиза это почувствовала, в глазах появились слезы, но через минуту она уже улыбалась. Обведя глазами зал, сказала, что здесь - ну, ужас, до чего красиво, прямо шикарно! И что Александр Николаевич даже сам не понимает, что он ей сейчас сказал! И вообще, что сделал для нее.
- Вот знаешь, - говорила она, как в прежние времена, округлив глаза, - помнишь, ты тогда, в первый раз, нам с девочками велел задумать желание? Помнишь? Так вот, что я задумала, все и сбылось. Правда-правда!..
Потом они ходили по улицам, зашли в магазин "Сувениры", где Губин подарил Лизе маленькую смешную собачку из уральского камня.
- Теперь я - дама с собачкой! Как в кино! - она поцеловала собачку в нос.
- Я должен еще выбрать подарки для домашних, - сказал Губин, и Лиза, сразу став серьезной, отошла в сторону.
Выбирать, по сути дела, было не нужно. Губин, как только переступил порог магазина, знал уже, что купит здесь Маше, а купит он большого серого каменного кота, очень мордастого, с хитрющими узкими глазами. Что и сделал, к некоторому изумлению Лизы, заметившей, что тут есть вещи много богаче и солиднее, например вон тот мраморный лебедь. Губин хмыкнул и попросил завернуть ему еще прозрачную желтую лягушку из селенита, для Юльки.
До Ленинграда оставалось немногим больше трех суток. Нужно пойти к Лизе и поговорить. Откровенно, без недомолвок, начистоту. Пора, перед смертью не надышишься…
Нужно? А может, вовсе не нужно? Не только не нужно - глупо, бестактно, жестоко! Лиза, конечно же, все прекрасно понимает и ни на что не рассчитывает.
Больше того, дома у нее наверняка кто-то есть. Простой, хороший человек. Надежный. И как только она окажется в привычной обстановке, все здешние переживания насчет Большой Любви мгновенно испарятся, наступят будни. А пока - еще отпуск, целых три дня отдыха, которые он, Губин, зачем-то решил ей испортить. Старый, самодовольный, мнительный болван! Завтра утром Петрозаводск, потом Кижи. Погода отличная! Такой жары, как в этом филиале ада - Ветрове, больше не будет… И дом с каждым часом все ближе.
Лизу Александр Николаевич застал, как и думал, в каюте. Сидела на обычном месте в углу дивана и вязала. Губина встретила улыбкой, на которую он щедро ответил и отправился в душ, а когда вернулся свежий, в чистой наглаженной рубашке (она же и стирала и гладила), вдруг сказала:
- Ты так долго, я соскучилась. Все ждала, ждала…
- А я как раз взял да и пришел! - бодро откликнулся Губин, открывая бутылку лимонада. - Хочешь пить?
- Я тут сидела, думала… - продолжала Лиза, не взглянув на лимонад, - знаешь, иногда так грустно бывает… А ведь это неправильно, правда?
- Ясно, неправильно! Грустить вообще глупо. Где-то сказано: нет греха больше, чем уныние. Так налить тебе? А то я ведь живо всю бутылку уничтожу, спохватишься, поздно будет.
- Пей, пей, я не хочу. Я… вот о чем: это, наверное, только сейчас так тяжело? Потому что я все время жду… Конца. Все представляю… А потом, наверное, станет легче? Когда… ну, когда - уже… И ведь три дня это еще много, правда? Я посчитала: три дня это седьмая часть от… от всего. Вот, например, перед праздниками: если, допустим, октябрьские, а к ним еще выходной, так пока ждешь, кажется - как много! Да?
…Пошло-поехало! Только человек успокоился, принял решение, хотел жить оставшееся время по-хорошему…
- Лиза, - обреченно начал Губин, - я тебе давно хотел…
- Ой, да не надо! Я же просто так, не бери в голову! - Она даже руками замахала. - Сказала, и все. Ты мне лучше - про город. Про Ветров этот. Как там? Что тебе понравилось? Я ведь даже на палубу не выходила, жарища такая, в каюте и то… Ну, я и раскисла, больше не буду, честно-честно. Так что ты там видел?
- Что видел? - с облегчением переспросил Губин. - Да как тебе сказать… Захолустье. Ты абсолютно ничего не потеряла, смотреть практически не на что. Есть, правда, собор, но изуродован. Современные постройки - страшное дело. Деревянные дома?.. Ну, домишки и домишки… Главное, жара. Я давно заметил, на севере жара невыносима, потому что противоестественна. По-моему, в этом городе жить вообще противоестественно, сюда разве что ссылать за особо опасные преступления. Просто не понимаю, чего ради эти головотяпы устроили здесь стоянку! В качестве продуманного издевательства, не иначе.
- Ну хоть что-нибудь тебе понравилось?
- "Хы", как говорит наша Аллочка Сергеевна, и еще раз "хы"! Иногда бывает, заедешь вот в такую оставленную Богом местность, просто оторопь возьмет: ведь кто-то же здесь живет? Родился и умрет среди этого убожества… Потом подумаешь: везде можно жить… Особенно если не знать, что где-то есть другое. Так и тут, привыкли к своей дыре… и процент счастливых людей наверняка не меньше, чем в том же Ленин граде, вообще - в любой точке земного шара.
Лиза сидела вся подавшись вперед, внимательно слушая.
Радио пригласило на ужин.
- Вот что, - сказал Губин, - у меня на сегодня потрясающий план: после ужина идем в бар прожигать жизнь. Так и быть, угощу тебя коктейлем "Снежный шар", мороженым и шоколадом. Однова живем!
В этот вечер Лиза была такая, какой Губин хотел бы видеть ее всегда, - спокойная. Надела свое знаменитое белое платье с вышивкой, разложила по плечам локоны, а ноги втиснула в туфли на каблуках, хотя Губин и убеждал: здесь это вовсе не обязательно, все равно сидеть, а под столом вообще не видно, в туфлях ты или босиком.
Свободного столика в баре не обнаружилось, нашлись два места, и, слава Богу, не с чужими, а с Ириной и Катей, чему Губин обрадовался, а Лиза… непонятно. Во всяком случае, пока те не ушли, не проронила ни слова.
Катя сразу сказала, что они торопятся, их ждут на верхней палубе играть в "кинга".
- Ничего, перетопчутся! - возразила Ирина и обаятельно улыбнулась Александру Николаевичу. - Рано еще, Кать, закажи еще по кофе! Я свой кошелек в каюте забыла.
- А у меня в кошельке двадцать копеек, - ответила Катя не без злорадства, - так что давай, подруга, собирайся, может, в карты выиграем на кофе.
Выйдя через час из бара, Губин и Лиза прогулялись по палубе. Было тепло и тихо, большая желтая, какая-то очень деревенская луна висела над плоским лесистым берегом, река была здесь довольно узкой, с берега полосами доносились запахи - то разогревшейся за день хвои, то скошенной травы, то дыма. Очень близко, почти впритирку к борту, прошла навстречу широкобедрая баржа-самоходка, окна надстройки мирно светились, на веревке, протянутой над палубой, висели детские ползунки.
В каюте Губин сразу выключил кондиционер и открыл окно - не хотелось дышать синтетической прохладой. Лиза села на диван и привычно взялась за спицы.
- Что это ты все вяжешь? - спросил Губин.
- Рукав, - ответила она и быстро улыбнулась, не поднимая головы.
"Как у нее волосы блестят", - подумал Губин.
- Скажи, - Лиза упорно смотрела на свое вязание, - а у тебя… много друзей?
- Друзей? - Губин удивился, никогда раньше она ни о чем таком его не спрашивала. - Да как тебе сказать… Друзей ведь много не бывает. Если их много, значит… их нет.
- Но вообще-то есть друзья? - Она перестала вязать и подняла лицо. - Хоть один?
- Ну, есть, конечно.
- А мне почему-то кажется, - она наморщила лоб, - что у тебя главный друг - жена, а больше нету. Никого.
"Вот ведь… Хоть кол на голове… А оборвешь, начнутся обиды". Губин молчал. Но Лиза, против обыкновения, не отвела глаз, продолжала выжидательно смотреть, и, вздохнув, он сказал, безразличным тоном, что если уж ей так интересно, то у них с женой все общее: дочка, внучка, машина. И друзья тоже.
Это была чистая правда: своих, отдельных друзей у него не было. Последние десять лет.
…Десять лет назад Губина назначили главным инженером, а до этого у него был друг, с пятого класса. За одной партой сидели, в один институт пошли, хотя Грише Сушанскому с его способностями самое бы место в университете… впрочем, тогда, в пятьдесят втором, особого выбора у него и не было. Но мог ведь год-два спустя перевестись, многие в то время так делали. Гриша остался. С Губиным. Вместе защитили дипломы, распределились на один завод, в один цех, сменными мастерами.
Через два года Губина сделали старшим мастером, потом заместителем начальника цеха, а еще через пару лет и начальником. Ему это все ужасно нравилось, и не потому что - карьера, просто было вроде спортивного азарта… куда он, азарт, теперь-то подевался, черт его знает!.. Став тогда начальником цеха, он, само собой, Гришу - себе в замы, хотя понимал: если бы по делу, надо бы наоборот - Сушанского начальником, а его - заместителем. Даже к директору на прием собирался по этому поводу. Гриша отговорил - кричал, махал длинными руками: "Что за дурь? Все же правильно! У меня ум теоретический, а у тебя практический. Начальнику цеха - что главное? Организаторские способности. То-то. Вот и будем с тобой тандемом…" Да… В молодости он все понимал, Гриша… Хотел понимать, вот и понимал.