Появились первые раненые: зацепило несколько срочников и его милиционеров-вологжан. Лёгкое ранение от шквала пуль получил и старлей, и сержант Приходько.
– Где вертушки?! – едва ли не кричал, разрывая своим отчаянием радиоэфир, старший лейтенант Муромцев. – У меня половина личного состава ранены, сможете помочь нам?! Нам не удержать блокпост!
– Ваня, вертушки в другом квадрате, – по рации тревожно звучал голос комбата Терещенко, – разворачиваем их к вам, но не успеют они…
– А тогда, Серёжа, – задумался на секунду милиционер и сказал, чётко проговаривая свои слова, – у меня нет иного решения, как отправить свой личный состав из-под обстрела к тебе на УАЗе… а я… остаюсь здесь… буду драться до конца и сдерживать банду, пока твои гвардейцы не ударят по моему квадрату из всех своих градов… а там, может, и вертушки поспеют…
– Ты вызываешь огонь на себя, Иван, – изумлённо и горестно выдохнул комбат, – не делай так, земеля… бросай всё и уезжай на машине со всеми, и я через пять-десять минут перепашу твой квадрат своими "Градами"…
– Не получится, Серёжа, – просто ответил старлей, – если я уйду, кто подарит аулу эти минуты?! А там женщины, старики, дети… земля наша… Родина то есть, яснее и проще говоря…
– Что, один остаёшься?! – хрипло переспрашивал его комбат. – У тебя кроме твоих отделение срочников!
– Мамы их ждут дома, Серёжа, – коротко выдохнул милиционер, – пусть дождутся своих безусых пацанов… А ты будешь в Вологде… к моим зайди… скажи, что не мог я иначе… и передай им, что люблю их всех очень и прошу понять и простить… А за меня, Серёжа, ты выпей… потом… Обязательно…выпей… Прощай, комбат…
– Прощай, Ваня, – потрясённо прошептал капитан, – и прости, что не смог…
Переходя от одного автомата к другому, старший лейтенант сдерживал натиск наступающего врага, смотря, как скрылся на горном серпантине его УАЗ, увозя всё его израненное войско и надежду на завтра, которое не наступит уже для него никогда.
Рубашка милиционера была уже не синей, а красной, как боевой стяг, от множества ранений, поразивших старшего лейтенанта.
Муромцев в последний раз посмотрел на синие-синие горы, словно курящие белыми облаками и совсем близкий аул, и печально как-то улыбнулся…
У нескольких, грозно поблёскивавших на заходящем солнце боевых машинах реактивной артиллерии "Град" стоял комбат Терещенко.
По его щекам текли слёзы, и прежде чем отдать команду, он на секунду задумался и коротко скомандовал: – По квадрату блокпост!
И замер по стойке смирно в отдании воинской чести своему воину-земляку: – За Ивана Муромцева, за Родину – огонь!!!
Оглушительно рявкнули в своей боевой мощи грозные "Грады", неся смерть и разрушение так и не взятому бандой Хасана блокпосту, разрывая на мелкие клочки подошедших к милицейской крепости бандитов.
И едва замолчали "Грады", в дело вступили всеми своими ракетами и пушками подлетевшие боевые вертолёты.
А потом наступила тишина.
Долг
Рассказ
Посвящается памяти Друга, старшего прапорщика Офицерова Владимира Степановича
Долг!
Слово это каждый понимает по-своему: одни улыбаются: "Кому я должен, всем прощаю", другие бычатся, что, мол, никому ничего они не должны, а вот иные понимают слово долг не как слово, а как свою пожизненную обязанность, нести которую они должны с честью перед страной и перед людьми.
К таким вот иным относился и старший прапорщик милиции в отставке Лозовой Юрий Петрович.
Прослужил с честью чуть более двадцати лет, потому как службу ставил превыше всего, семьи он так и не заимел, зато имел поощрения и боевые ранения при задержаниях местных отморозков и увольнение в запас по состоянию здоровья, а также "огромную" милицейскую пенсию около шести тысяч рублей.
Это в наши дни, когда даже его нищие гражданские коллеги получали несравненно больше!
Пробовал Юрий Петрович побороться за справедливость, но куда там! Везде, куда бы он ни обращался, его ждали сухие чиновные отписки, мол, не положено, инструкция такая-то запрещает, да "радовали" его вместе с отписками юбилейными памятными медальками, словно бы поощряли пса на собачьей выставке.
Хотя, даже к Дню Милиции и на День Службы забывали Юрия Петровича и не поздравляли никак, даже открыткой, которую он иногда ждал с надеждой, открывая свой почтовый ящик.
Благо пока бюрократы не изобрели инструкцию, запрещающую жить и дышать воздухом, устроился наш отставной прапорщик Лозовой по причине полного безденежья частным охранником, хотя здоровье и не позволяло, к местному "аллигатору-олигарху" Фролу Африкановичу Кузьменко, решившему сэкономить на услугах инкассации.
Посёлок Фирташи, что на севере Вологодской области, сравнительно небольшой, около одиннадцати тысяч населения, и почитай, все магазины от хлебного до бакалейного в их посёлке принадлежат Кузьменко.
Считался Фрол Африканович важным и нужным человеком у всей местной, как они сами себя называли "элиты" – горстки поселковых чиновников-бюрократов. Потому как у Кузьменко, кроме торговли, был ЗАГС, где работала его родня, хлебокомбинат и даже кладбище, услуги на которое он успел "прихватизировать", хвастаясь при случае медалькой Парламента страны "Гордость нации", выданной за его предпринимательские, гробокопательские инициативы и спонсорство церкви.
Так выходило, что все в посёлке были обязаны и зависели от Фрола Африкановича, от ЗАГСа, где регистрировали фирташчан, до кладбища, где этих самых селян и погребали, благо право на дыхание и саму жизнь Фрол Африканович ещё не догадался приватизировать.
Поэтому, даже умирая, фирташчане продолжали работать на Африканыча, самим фактом своей смерти и погребения принося ему прибыль.
Раньше Кузьменко, пока он ещё не "поднялся" на торговых делах, звали попросту Фролкой, но времена изменились, и теперь единственный на весь посёлок чёрный новёхонький "Майбах" возил уже не Фролку, а уважаемого Фрола Африкановича.
Ведь и ежу понятно, что Африканыч и в Африке Африканыч!
– Ну-ка, Гришка, – солидно поглаживая редкую рыжую бородёнку, по-купечески командовал своим водителем Кузьменко, – к Нинке в промтовары не едем, я вчера выручку снял, заворачивай к продовольственному!
Послушный водитель разворачивал машину туда, куда указывал его хозяин. Поди, ослушайся Фрола Африкановича, где работу найдёшь в их нищенствующем посёлке?!
От нечего делать заводил словоохотливый предприниматель беседы со своим охранником, как он его солидно именовал при посторонних – "секьюрити": "Вот скажи мне, Юрий, ну прослужил ты в милиции двадцать лет, ну и что она тебе дала? Пенсию в шесть тысяч рублей, да бесполезные побрякушки за выслугу лет, согласен со мной?"
– Ну как вам сказать, Фрол Африканович, – корректно отвечал умудрённый горьким жизненным опытом прапорщик, – в чём-то вы правы, в чём-то нет, самое главное, служил я за идею, верил в идеалы справедливости, в свой долг!
– Хм, идея, идеалы, долг, – нахмурил лоб Кузьменко и хохотнул, щедро показав дорогие золотые зубы, – что они тебе дали, эти идеалы и долг? То, что живёшь сам в долг?
– Смотри, – воодушевлённо продолжал предприниматель, – сколько у меня магазинов, кафе, столовка, клуб, хлебокомбинат – всё на меня работает, даже кладбище прибыль приносит. В трёхэтажном доме бассейн с сауной и джакузи, в гараже, кроме "Майбаха", три джипа новых стоят, детки пристроены, учатся за бугром, и заметь, при этом я ни разу за кого-то в огонь и полымя не лез и не полезу! А что заработал ты?
– Пенсию, которую мне дают, – безрадостно кивнул головой отставной прапорщик, – государство оценило мой труд так, как сочло нужным!
– Но ведь ты сам согласился с этими условиями, – ядовито усмехнулся предприниматель, – зачем теперь жаловаться, поздно, батенька, поздно!
– Я не жалею ни о чём, – заверил своего работодателя Лозовой.
– Ой, ли? – усомнился Кузьменко. – Тебе жить…
Пока они говорили, машина подъехала к магазину "Продовольственный".
Привычно и быстро приняв от заведующей деньги, Кузьменко уже хотел уходить в сопровождении своего "секьюрити", как был остановлен заведующей.
– Фрол Африканович! – умоляюще обратилась к нему уже немолодая заведующая магазином. – Можно у вас попросить выдать мне деньги под зарплату пораньше, сынишке-школьнику пришёл заказанный в магазине недорогой компьютер, выручите, пожалуйста!
– Вот что, Катерина, – остановился у прилавка предприниматель, – денег я тебе не дам, все они в обороте, а компьютер, эка невидаль, возьми и откажись от него!
– Помогите мне, Фрол Африканович, – не выдержав, расплакалась завмаг, – у всех школьников дома есть компьютер, только у моего нет!
– Подумаешь, – пренебрежительно отмахнулся от слёз подчинённой предприниматель, – подумай сама, раз нет, значит ему и не положено, раз денег нет, нечего о компьютерах мечтать! А то, ишь чего удумала, денег до зарплаты просить!
– Как же так, – расплакалась ещё пуще прежнего женщина, – сын мой, он, что, недостоин иметь для занятий собственный компьютер?
– В школе пусть, на школьном компьютере занимается, – выкрутился хитрый предприниматель и посуровел, – что слёзы зря расходовать? Иди, работай, а то у меня таких, как ты, желающих работать, очень много!
Увидев упаковки с соком "Добрый", разозлился: – Не люблю сок "Добрый", отказаться немедленно от этого поставщика!
С этими словами Кузьменко вышел из магазина.
Вместе с ним шёл отставной прапорщик Лозовой.
Разные мысли бродили сейчас в голове прапорщика, конечно, ему до слёз было жалко заведующую, и он сам поражался бездушию своего работодателя, и мысленно молился о смягчении его жестокосердия.
Сев в машину, предприниматель не выдержал: – Деньги ей подавай до зарплаты! Всем давать – разоришься! Моим деткам, которые в Англии учатся, если разорюсь, кто подаст?!
– Как считаешь, Юрий, – посмотрел на своего охранника Кузьменко. – Я прав?
– Вам видней, – уклонился от ответа благоразумный, много раз битый жизнью прапорщик.
– Конечно, видней! – горячо ответил предприниматель и хитро улыбнулся. – Считаешь, что грешен я? А я вот свободные денежки отцу Алексею на постройку церквушки отвалю, и всё, безгрешен, простит мне священник все грехи мои!
– А я думал, грехи Бог прощает, – усомнился Лозовой.
– Что ты знаешь о Боге! – пренебрежительно махнул рукой Кузьменко.
– Говорю тебе, заплачу денежки и безгрешным буду! Что ты знаешь о жизни?! Смотри, куда ни плюнь, везде наши – от нефти, газа, леса, заводов – кто денежки гребёт? Наш брат, предприниматель, даже президент и тот наш, похож на нас, как две капли воды!
– Ой, ли? – не выдержав, засомневался отставник. – А я думал, что он гарант Конституции и прав всего народа!
– Ты что, – посмотрел на него Африканыч, как на пришельца с далёких звёзд, – думаешь, про кого он говорил, что своих в беде не бросит, про нас, про предпринимателей! Даже "братва" в предпринимателях ходит и вами, отставными ментами командует, забавно, да? А самим-то вам, волкодавам отечества, не противно волкам служить?!
– Но в любой момент президент может прекратить в стране бардак, – не сдавался патриотически настроенный Лозовой, – я в это верю!
– В это ты веришь, – с явным презрением посмотрел на него Кузьменко, – захотел бы, давно прикрыл бы нашу лавочку, а так все в деле и у дела! Каждый зарабатывает на ближнем своём, как может и умеет, что ты хотел, это рынок! Всё продаётся и всё покупается, даже совесть, и твой, как там его, долг! Так-то вот, братец!
– Но что можно построить на разграблении духа, чести нации и отечества?! – голос отставного прапорщика звенел как струна, грозящая вот-вот лопнуть. – Ничего!
Но ничего ему не ответил предприниматель, и в машине наступила холодная тишина.
Тем временем "Майбах" подъехал к магазину "Бакалея".
Неспешно выходя из машины, Кузьменко с неизменно полной сумкой денег в руках и Лозовой, сопровождавший его, пошли по дороге, направляясь к магазину.
Вдруг из-за поворота вылетели красные "Жигули", было видно, что водила безуспешно пытался справиться с машиной, у которой явно отказали тормоза.
Опешивший предприниматель тупо смотрел как кролик на удава на летящую прямо на него машину.
Как вдруг, резко прыгнувший отставной прапорщик коротким, но сильным толчком буквально вытолкнул из-под колёс "Жигулей" растерявшегося Кузьменко, а вот сам не поуберёгся: правым крылом автомобиля его ударило по ногам и отбросило далеко на асфальт.
Быстро вставая, целый и невредимый, Кузьменко схватил с асфальта то, чем дорожил больше всего – сумку с деньгами и, запрыгнув в автомобиль, приказал водителю дать по газам и ехать побыстрей домой.
– А как же Лозовой? – недоумевал водитель. – Давайте ему хоть "Скорую" вызовем, вон бедолага лежит, не встаёт.
– У тебя есть мобила, звони, – сказал, как отрезал, предприниматель, – я за свой счёт звонить не буду никогда!
Одновременно управляя машиной, водитель по своему мобильному телефону вызвал "Скорую помощь" и милицию к месту происшествия.
В больнице, где Лозовой лежал с переломами обеих ног, его навестил только водитель шефа.
– Молодец, Юрий, лихо ты прыгнул, – улыбался водила, – я бы так не смог.
– А шеф, где он, придёт? – нетерпеливо спрашивал Лозовой. – Передавай привет ему от меня!
– Вот что, Юра, – помрачнел водитель, – свой привет лучше оставь при себе, шеф не придёт, в Англию к детям он уехал. Даже ни копейки на твоё лечение не дал, говорил, что ты и обязан так поступить, это долг твой! Ещё велел передать, как узнал, что у тебя ноги сломаны, в общем, уволен ты, Юра, больше не возьмёт он тебя, даже когда поправишься… А ты поправляйся, я вот тебе апельсинчиков от себя принёс.
Положив полиэтиленовый пакет с апельсинами, с оттопырившейся там бутылкой марочного коньяка, водитель поспешно ушёл, потому что ему было невыносимо больно смотреть на брошенного всеми и забытого плачущего Человека.
Малолетки
Рассказ
Моему брату, майору Мельничуку Николаю Николаевичу,
ПОСВЯЩАЕТСЯ
На небе, словно бы щёлкнув невидимым рубильником, включилось северное сияние. Было бы понятно, если бы в это хмурое февральское утро небо озарялось бы игрой и причудливо бегающими всплохами где-нибудь на Севере или в Мурманске, но небо сияло и переливалось северной радугой над детской воспитательной колонией "Бобрики", что на севере Вологодской области.
– Ну и чудеса, – притоптывая ногами подмёрзший утренний снег у входа в КПП колонии, подивился старший прапорщик юстиции Юденков, – смотри, Василий, как небосклон полыхает, как на настоящем севере!
Стоявший рядом с ним Василий Петров, начальник отряда данной колонии, он же по совместительству воспитатель-психолог, зябко поёжился:
– Так у нас и есть север, Гриша, самый настоящий русский север! А то, что чудо, да, согласен, северное сияние, да такое мощное, я вижу впервые!
– Смотри, смотри, как играет, – не переставая восхищался прапорщик, – красотень сумасшедшая!
– Всю жизнь на такое смотрел бы, – с сожалением посмотрел на небо капитан Петров, – но дела не ждут, пошёл к своим деткам-малолеткам, как они там…
– Деткам, – с укоризной глянул на капитана прапорщик Юденков, – и что тебе не спится в это воскресное утро, Василий Николаевич?! Своих детей по утрянке бросил, а наших зверёнышей проведывать пришёл, выходной же, спал бы дома!
– Эх, прапорщик, – неодобрительно посмотрел на него Петров, – для тебя, может, они и зверёныши, а для меня так дети малые.
– Дети?! Малолетки-то эти?! – не согласился с ним Юденков. – Да на них на многих клеймо некуда ставить – и убийцы, и насильники, и грабители! Бездушные твари, дай им волю, нас бы всех поубивали! Ты Фрозенкова помнишь, который отца родного укокошил? И таких жалеть?!!
– Не отца, а отчима, – не согласился с прапорщиком начальник отряда, – ты бы знал, какой зверь был тот отчим! Я, конечно, Юрку Фрозенкова не оправдываю, но посуди сам, как измывался и издевался над ним и его матерью пьяный садюга-отчим: бил, выгонял из дома, и когда при Юре отчим стал душить и убивать его мать, Фрозенков и взялся за нож, защищая мать, а годков-то ему было всего четырнадцать! Силёнок не хватило, чтобы со здоровущим пьяным бугаём справиться, вот за нож и схватился!
– Ну ладно, – примирительно посмотрел на капитана Юденков, – с этим понятно, но и зверёнышей у тебя в отряде хватает!
– Хватает, – грустно согласился Петров, – но в каждом я вижу, прежде всего, и ребёнка, и человека, пойми, от нас зависит, какими они выйдут на свободу! Сам знаешь, на "малолетку" попадают от 14 до 18 лет, в моём отряде их 112, и за каждым из них своя особая изломанная и исковерканная судьба.
В небе над говорящими продолжало выписывать немыслимые картины северное сияние.
– Хорошо, – нарушил недолгое молчание прапорщик, – но объясни мне, вещи-то свои из дома на кой леший тащишь к своим малолеткам?!
– А, это ты про видак? – посмотрел на него Петров, – так ведь сам понимаешь, наш зоновский видеоплеер сломался, а ребят без хороших умных фильмов я оставить не мог. Это я по должности начальник отряда, а так я для них и отец, и воспитатель, и психолог, не зря они меня батей называют, у многих из них и отцов-то не было!
Посмотрев на окна колонии, где в это раннее утро тихо и мирно спали-почивали его питомцы, капитан содрогнулся: из форточек спального корпуса, как из печных труб, валил густой едкий дым!
– Мать твою, пожар! – увидев задымление, ахнул прапорщик. – Горим, Василий Николаевич, что делать?!
– Срочно пожарных и медиков вызывай! – коротко приказал капитан. – Я в отряд, детей спасать надо!
С этими словами работники юстиции зашли в служебное помещение проходной.
– Только смотри, Николаич, чтобы не побежали твои, – выдохнул прапорщик и выразительно посмотрел на автомат Калашникова, лежащий на столе, а то ведь я меры приму, по инструкции!
– Попробуй только, – сурово посмотрел на прапорщика капитан, – знаешь, куда я тебе твой автомат тогда засуну?! Немедленно пожарных и медиков, а я в отряд!
С этими словами капитан бегом направился к своему отряду, где из окон, кроме дыма, уже показались первые язычки всепожирающего пламени. Прибыв на место вместе с дежурной сменой, капитан Петров стал выводить, спасая от неминуемой гибели, своих малолеток. Едкие клубы дыма мешали дышать, буквально задыхаясь, капитан в кромешной туманной дымной мгле выводил из помещения отряда своих воспитанников.
Тяжело дыша, как загнанная лошадь, в очередной раз он выскочил на улицу, жадно хватая как рыба чистый воздух. Форменная одежда капитана была в копоти от дыма и дырках от огня, нос и рот были пропитаны и забиты едким и вонючим запахом гари страшного костра, который разгорался сейчас в спальном корпусе отряда.
Петров с тревогой осмотрел спасённых – все ли на месте или остался кто?
– Так, – прокашлявшись от ядовитого дыма и гари, хрипло спросил у погорельцев капитан, – все вышли?
Из большой толпы, гораздо более ста человек, отозвался рыжий, весь в рыжих конопушках 14-летний Юрка Фрозенков: – Да, все вышли, батя, не беспокойся!