Эта история закончилась, казалось бы, прозаически, хотя и вполне закономерно. Тем не менее, оставшийся прекрасный след воспоминаний, может быть, самое лучшее, что было в жизни. И еще один урок: о любой женщине, с которой впоследствии сталкивала судьба, я старался оставлять в памяти самое хорошее, напрочь зачеркивая негатив; ведь они дарили мне частицу самих себя. Без этого существование любого из нас напоминало бы пресный, черствый чурек.
В один прекрасный день родители Фаридона собрались на несколько дней в гости к родственникам. Фред тут же организовал вечеринку с танцами, на которой, естественно, присутствовали обольстительная Гюзель и ее вздыхатель, на удивление, практически трезвый. Танцуя расслабленно-медленный, чувственный блюз чернокожего американца Би Би Кинга, ощущая под рукой податливый, упругий стан партнерши, а на щеке - прядь ее волос, источающих пряно-медовый запах, я окончательно потерял голову и стал искать своими губами ее губы…
Когда все завершилось, и бурный вулканический период сменился неустойчивым эротическим штилем, Гюзель, поправляя свои густые, тяжелые, чудные волосы, источающие пряно-медовый запах, и, мерцая в полумраке комнаты телом богини, проговорила грудным голосом: "Считай, что между нами ничего не произошло, хотя мне было с тобой очень хорошо! Больше мы с тобой не встретимся. У меня есть жених, и через полгода должна состояться свадьба. Так оно и будет. Постарайся просто не забывать меня. И запомни: я тебя люблю!"…
"Любознательные" студенты знали наперечет всех преподавателей института, питавших слабость к спиртному. Все слои общества без исключения были заражены к тому времени в той или иной мере пьянством и алкоголизмом.
Так на военной кафедре, которая проходила в студенческой среде под кодовым названием "дубовая роща", служил некий майор с двойной кличкой Слоник и Конус. Слоник - потому что формой и размерами ушей, а также носом, удивительно похожим на хобот, он напоминал это экзотическое животное. Конус - потому что, закончив занятия на кафедре, прямой, как шпала, с огромным портфелем в руке, он неторопливо отправлялся пешком домой, по пути заходя в каждый магазин, где торговали разливным вином, где выпивал ровно один стакан крепленого красного. Мы не поленились проделать с ним весь маршрут, следуя на некотором удалении от майора Конуса, и подсчитали абсолютно точно, что таких кратковременных остановок Конус делал ровно шесть - по числу магазинов. Причем, нигде он не закусывал (не считая мятой карамельки), а от магазина до магазина походка его становилась все более печатно-строевой, а осанка - все более прямой и горделивой. Одновременно нами был проведен хронометраж времени, который установил, что общее время от института до дома, включая заходы в магазины, встречающиеся по пути, составило 45 минут. Это означало, что через каждые 7,5 минут Слоник-Конус вливал в себя полный стакан винища емкостью 220 грамм. То есть, менее чем за один час он поглощал через относительно равные промежутки времени около трех бутылок крепленого вина. И так каждый день (про воскресные дни мне ничего неизвестно).
Утром на кафедре Конус был неизменно подчеркнуто подтянут, чисто выбрит и ясен взглядом, без малейших признаков похмельной помятости на мужественном лице с непропорционально большими ушами. Вот что значит закалка и выучка офицера, пусть и не боевого, а институтского, паркетного, в советское время!
Как-то поутру мы пили пиво в открытом павильоне неподалеку от автовокзала. До революции там располагался Владимирский кафедральный собор, после революции - черт те что, а в период моего обучения на врача - автовокзал областного значения. Сейчас, после реставрации капитализма и самого здания церковь снова использует его в своем первоначальном значении.
Попивая свежее холодное "Жигулевское", мы вдруг обратили внимание на странную фигуру, в которой не сразу распознали профессора, заведующего одной из кафедр, которую мы прошли уже на первом и втором курсах. Уже немолодой в те годы профессор слыл большим ценителем женской красоты, и некоторые студентки, прослышав об этом, приходили на экзамен максимально декольтированными и в откровенно коротких юбках. Но необходимо было еще иметь соответствующие внешние данные: длинные ноги, роскошный бюст, и взгляд, сулящий негу и исполнение самых необузданных желаний. С этими студентками экзамен проходил в форме неформального собеседования, с обязательным возложением доброжелательной профессорской ладони на круглую коленку экзаменуемой и с непонятным перешептыванием при максимальном сближении лиц.
В настоящий момент странная фигура имела трехдневную щетину, потухший взор, спортивное поношенное трико с обвисшими пузырями на коленях, засаленный стеганый ватник-фуфайку, надетый на голое тело, обрезанные высокие калоши на босу ногу и вместительный солдатский чайник, явно предназначенный для пива. Преисполненные уважения, мы не позволили профессору стоять в очереди; ему сразу же выставили еще не тронутую кружку, а один из наших, овладев чайником, устремился в конец очереди. Профессор сначала даже испугался, но напряжение его исчезло, когда выяснилось, что его экзамен мы давно уже сдали, и, значит, не "шестерим" ради отметки, а делаем все исключительно из искреннего уважения к высокому авторитету достойного человека. Это окончательно его растрогало.
На пятом курсе некоторые студенты нашей группы, в том числе, естественно, и я, полностью пропустили цикл госпитальной хирургии, попросту пропьянствовали весь цикл. Клич бросил закадычный друг Володя Морозов: "А не ударить ли нам по чувизму!?"
Воспользовавшись тем, что у Сяткина, нашего одногруппника, пустовал целый особняк, мы понатаскали туда ящики вина, понавезли чувизма и пришли в себя, когда цикл госпитальной хирургии благополучно закончился.
Приближалась летняя сессия. Реального времени отработать цикл до начала экзаменов не оставалось совершенно. Было над чем задуматься.
Вот мы и думали, сидя на деревянной веранде, расположенной на 17-й пристани, за столиком, уставленным вином и обложенным чалками воблы. Эта веранда была незатейливым сооружением малых архитектурных форм, выполненным из дерева. На второй этаж вела лестница, к перилам веранды и краю крыши были прибиты продольные планки, густо обвитые плющом и диким виноградом, не пропускающими прямые солнечные лучи, но через которые свободно проникала прохлада с Волги. В глубине заведения располагался буфет, тускло поблескивающий разнокалиберными бутылками и разноцветными этикетками. Над буфетом висела чудовищная, писаная маслом копия картины Шишкина "Утро в сосновом бору". Все располагало к отдохновению от мирской суеты, но настроение у нас было самое мрачное.
И вот, как по заказу, на веранде появился наш ассистент с кафедры госпитальной хирургии, к которому мы уже неоднократно подкатывались, но получали ледяной отказ. Он пришел в сопровождении двух или трех коллег-хирургов. Молодые врачи долго топтались у буфета, мучительно и безнадежно шаря по карманам, сумев наскрести мелочи всего на одну жалкую бутылку вина. С этим недостойным трофеем они примостились за угловым столиком, ощущая свою ущербность от невозможности полностью удовлетворить свои потребности.
Мы правильно рассудили, что терять все равно нечего, и, набравшись нахальства, появились у их столика, держа в каждой руке по бутылке вина, приговаривая при этом лицемерно: "От всей души, от всей души!!!"
Вместе с вином на столике оказались зачетные книжки, открытые как раз на той страничке, которая требовала вожделенного автографа. Наш ассистент даже крякнул от досады: "Вот, черти, даже здесь выследили!"
Но под сурово-выжидательными взглядами своих спутников безропотно полез в портфель за авторучкой. Мы вежливо поблагодарили ассистента за правильное понимание проблемы и скромно удалились на свое место, пожелав преподавателям приятно провести вечер.
В настоящее время сооружение малых архитектурных форм - простая деревянная веранда - давно снесена и на ее месте находится что-то бетонно-серое, не имеющее "лица". Так постепенно из наших городов исчезают места, которые мы помним и с которыми связаны самые разные воспоминания.
Был еще один ассистент с кафедры физики, кстати, принимавший у меня вступительные экзамены в институт. По утрам на него просто жалко было смотреть; болезненное внутреннее состояние слишком явно проступало в его внешнем облике. В перерывах между семинарами и лабораторными занятиями он отлучался из здания института, а по возвращении смущенно прикрывал рот носовым платком. К концу занятий речь его становилась смазанной и мало разборчивой. Несмотря на светлую голову (в плане физики и математики), вскоре его уволили из института. Некоторое время он работал простым учителем физики в школе, а затем покинул, вынужденно, конечно, и ее. Несколько раз я встречал его на улице в обществе таких же бывших интеллигентов. Потом я узнал, что он скончался от сердечного приступа в возрасте менее 50-ти лет. Мне жаль, что он не нашел в себе силы противостоять напасти: как педагог, он был хорош, к нам, студентам, относился по-человечески и во время зачетов никогда не вымогал на выпивку. Значит, чувство порядочности и собственного достоинства сохранил…
Иногда по субботам после окончания занятий я отправлялся на автобусе к родному брату отца и своей бабушке, проживавшим в сорока километрах ниже по течению Волги, в селе под названием Икряное. Родина отца располагалась в месте впадения небольшой речушки Хурдум в основное русло Волги. В детстве я застал положение вещей, когда название села полностью соответствовало действительности. В каждом леднике (холодильники были редкостью) имелась икра, не говоря уже о рыбе осетровых пород, тем более - о частиковой. В войну село выжило только благодаря реке. Раньше через Хурдум ходил паром, и чтобы попасть в низовья Волги по суше, надо было подолгу выстоять в очереди, потому что пропускная способность старого парома была невысока. Потом на этом месте соорудили бетонный мост, сразу решивший проблему автотранспортного движения.
Мне нравилось приезжать сюда. На берегу лежали днищами вверх просмоленные лодки (на местном диалекте - бударки), от которых исходил приятный запах древесины и смолы, к которому примешивались запахи реки, гниющих рыбацких снастей и еще чего-то такого, что с трудом поддается определению, но всегда характерно для пресноводных мест, у кромки воды и суши. Вокруг сновали хищные чайки, выхватывающие из воды мелкую рыбешку.
В один из первых приездов в Икряное, еще на первом курсе, я посетил местные танцы. Посещение нельзя было назвать удачным. Я пригласил потанцевать девушку, которую, оказывается, никак нельзя было приглашать. Тактично дав закончиться музыке, меня тесным кольцом обступили местные ребята и пригласили для беседы за пределы танцплощадки. Там мне основательно набили морду, недвусмысленно дав понять, что нечего всяким заезжим городским пижонам фаловать и зариться на местных барышень, особенно на потенциальных невест известных всему селу пацанов.
После этого, во время посещения Икряного, вечерний культпоход на танцы в мою программу не входил. Родственники встречали меня радушно. По субботним вечерам у дяди Саши и его жены существовала устоявшаяся традиция ходить в гости к знакомым. Жена дяди Саши была большой любительницей выпить, поэтому, побаиваясь своего строгого мужа, она в разных, самых невообразимых местах, тайком тарила емкости с брагой. Видя во мне родственную душу, перед уходом в гости, она показывала мне некоторые "нычки" и очень доверительно сообщала, что я могу пользоваться этим добром, сколько душа пожелает.
Как я теперь думаю, к тому времени у меня уже сформировалась психологическая зависимость к алкоголю. Я чувствовал себя комфортно, лишь выпив определенную дозу спиртного. Причем, давно миновал период, когда индивидуальное употребление считалось мной чем-то зазорным и постыдным: вот, в коллективе, это нормально! Какая разница, в коллективе или без коллектива; это условность, придуманная самим человеком, чтобы оправдать себя!
Лежа на диване перед черно-белым телевизором, в полном уединении, обложившись дядькиными журналами "Вокруг света", я с удовольствием отпивал крупными глотками из большой кружки сладковатую с кисловатой горчинкой брагу, листал страницы журналов, останавливаясь на интересных статьях. До тех пор, пока в голове не возникало знакомое ощущение приятной затуманенности, а изображение на экране не превращалось в бесформенное голубое пятно.
Глава III
Один приятель приглашает другого на вечеринку с девушками: "Правда, все они страшненькие. Но выпьешь грамм 150 водки, покажутся красавицами!".
По прибытии на вечеринку приглашенный отзывает товарища в сторонку и сообщает на ухо: "А знаешь! Я, пожалуй, столько не выпью!".
Второй серьезный звонок (первый - это выселение из общежития и исключение из комсомола в конце третьего курса) прозвенел для меня после окончания пятого курса и прохождения двухмесячных офицерских сборов в танковой учебке близ поселка Шали в Чечено-Ингушетии. По возвращении в город постоянной дислокации, то есть, обучения, наш курс должен был сдавать через неделю государственный экзамен по военной подготовке и получить после сдачи военные билеты офицеров запаса медицинской службы Советской армии.
Прибытие на место постоянного расквартирования ознаменовалось бурным банкетом, который начался в известной шашлычной "Арарат", затем продолжился у всех по-разному, а завершился тоже по-разному…
Еще до пробуждения, я всем стылым нутром почувствовал, что нахожусь в очень нехорошем месте. Не решаясь открыть глаза, по звукам и запахам, я все больше укреплялся во мнении, что место это чрезвычайно нехорошее.
Да, это был вытрезвитель! Большая комната, окрашенная отталкивающей грязно-зеленой краской (и где только такую отвратную выпускают?) с характерным казенным колером, с забранными решетками окнами, обитой железом дверью с глазком и с двумя рядами кроватей, на которых под простынями на матрасах были пришиты обыкновенные медицинские клеенки на случай слабости мочевого пузыря кого-либо из клиентуры, со специфическими красноречивыми разводами. Теперь оставалось выяснить, как и, главное, за что я сюда попал? Разрешение этого вопроса не заставило себя долго ждать.
Зычный голос сержанта, вошедшего в палату (не в камеру, а в палату, учреждение - хоть и милицейское, но с гуманным медицинским уклоном) заставил похмельную братву, кряхтя, постанывая и откашливаясь, встать с коек и проследовать в коридор. Здесь всю публику, облаченную в трусы (от семейных, застиранных и обтруханных до крайности или стоящих колом до кокетливых плавок, которые были в явном меньшинстве), разделили на две неравные части. Первым надлежало просто заплатить штраф за ночлег и "услуги" и катиться к чертям собачьим. Меньшая часть по пьянке натворила что-то предосудительное, и ей предстояло теперь еще пройти через горнило суда, который должен был определить степень тяжести содеянного и вынести решение о наказании. Я, к великому огорчению, оказался именно в этой второй, меньшей части. Нам выдали в смерть измятую одежду, засунутую на ночь в полотняные мешки, и стали оформлять бумаги для предстоящего суда.
Вам известен способ превращения человека в бесправное, пугливое существо со всеми имеющимися в природе комплексами неполноценности? Достаточно не дать ему утром побриться, почистить зубы, чтобы уничтожить зловонное, как логово стервятника, дыхание, облачить в одежду "а ля клошар", отобрать документы, и результат достигнут.
Наконец, я все же выяснил причину, по которой мне выпал удел наверняка быть осужденным за мелкое хулиганство. Раздутый от важности возложенной на него ответственной миссии, источающий крайнюю брезгливость и презрение по отношению к "клиентам отрезвительного заведения", буквально сочившиеся вместе с потом и жиром из его пор, толстопузый лейтенантик примерно моего возраста зачитал протокол, согласно которому, вчера, около полуночи, я, находясь в состоянии алкогольного опьянения сильной степени, имел наглость справить малую нужду непосредственно на угол РОВД Кировского района. Был ли это фасад или задняя часть учреждения, в протоколе не уточнялось. Но то, что место не оказалось центральным входом, хоть в малой мере служило слабым утешением и не грозило самой радикальной расправой. Конечно, ужасно стыдно и недостойно помочиться на стенку милицейского участка или отдела, поэтому пузатый не по годам лейтенантик воспринял дерзостный факт не только как проявление крайнего неуважения к власти, но и как личное оскорбление. Со злорадной мстительностью в голосе он предположил, что меньше чем 10–15 суток за такое правонарушение суд мне не определит: "А еще студент-медик! Хотя, может быть, уже бывший!?"
Этого парня в детстве, по всей вероятности, перекормили рыбьим жиром, отсюда проистекала его явная нелюбовь к медицине.
Неприятности никогда не приходят одни: это затертая банальность, но в то солнечное, хотя и очень пасмурное в душе утро, все было именно так. Кто-то дернул меня за рукав. Обернувшись, я увидел еще одного служителя по отрезвлению масс, старшину-татарина, худого и неказистого, на котором милицейская форма висела, словно на вешалке: "Меня ты разве не помнишь? Меня зовут Анвер? Когда ты вчера сопротивлялся и брыкался, то ударил меня ногой по лицу. Что я скажу начальству, своей жене и взрослым детям?"
Действительно, на роже старшины Анвера под левым глазом расплывался синюшно-багровый кровоподтек. Но недаром я уже прошел цикл судебной медицины, чтобы сразу определить, что это далеко не свежий вчерашний фингал, а срок его образования соответствует не менее трем суткам. Глаз не был заплывшим, отек мягких тканей полностью отсутствовал, а по периферии подглазничного украшения явственно просматривалась кайма с прозеленью. Но вступать в полемику по актуальным вопросам судебно-медицинской экспертизы в моем положении было нецелесообразным.
Вымогатель Анвер продолжал с унылыми интонациями: "Я, конечно, могу написать рапорт, тем более, что и свидетели есть. Тогда вряд ли ты пойдешь по мелкому, тебе светит другая, серьезная статья: сопротивление сотруднику милиции при исполнении. Но мне тебя жалко, ты такой молодой, не хочется портить тебе жизнь!"
Общение с Романом Давидовичем Козловым научило меня конкретике при решении некоторых финансовых вопросов, поэтому я спросил кратко: "Сколько?"
Оказалось, что для компенсации физического и морального ущерба, "причиненного" старшине медицинского вытрезвителя Анверу, находившемуся в момент причинения ему телесных повреждений при исполнении служебных обязанностей, требовалось 100 рублей (по тому времени - почти месячная зарплата врача), причем, именно сегодня к 16-ти часам дня.