Вы спускаетесь с крутого склона. Вдруг машина из лимузина превращается в обитый войлоком лифт, и ты спускаешься вдоль наклонной стены черной пирамиды - в самые ее недра, глубоко-глубоко под землю.
Вы паркуетесь у подножия холма рядом с табличкой: "Приморская мемориальная больница". Табличка - ложь. Как и все остальное.
Пять минут спустя твои родители сидят за столом напротив женщины с бурундучьими щеками в слишком маленьких для нее очках. Они подписывают документы, но тебе наплевать, потому что ты не здесь. Ты смотришь с безопасного расстояния.
Чтобы не начать бродить, ты буравишь взглядом аквариум. Оазис в пустыне неудобных офисных стульев. Крылатка, рыба-клоун, анемон. Запертый в банке конденсат океана.
Какой-то ребенок стучит ладонью по стеклу. Рыбы шарахаются от него, стукаясь носами о невидимую границу своего мира. Ты знаешь, каково это, когда тебя мучит что-то не поддающееся пониманию и намного более огромное, чем ты сам. Ты знаешь, каково это: желать спастись, когда границы твоей собственной вселенной тебе этого не позволяют.
Мать зовет ребенка по-испански и, когда он не слушается, оттаскивает его от аквариума. Ты перестаешь понимать, где ты: снаружи или за стеклом? Потому что в твоей голове больше не работают понятия "здесь" и "там". Ты сливаешься с тем, что вокруг. Может быть, ты и в аквариуме. Рыбы могут быть чудовищами, а ты можешь плыть на обреченном судне - возможно, пиратском - и ничего не знать о том, что скрывает морская пучина. И ты держишься за эту мысль, как бы она ни страшила, потому что она лучше, чем другие. Ты знаешь, что можешь сделать пиратский корабль столь же настоящим, как и все остальное, потому что действительность больше не отличается от воображения.
76. Не остановить
Я по уши завяз в тайнах. С одной стороны, мы с попугаем замышляем мятеж. Мы особо не обсуждаем это, но обмениваемся взглядами. Киваем друг другу. Птица заговорщически подмигивает мне здоровым глазом. Мои рисунки сочатся тайными посланиями для попугая. По крайней мере, он так думает.
С другой стороны, мы планируем убить попугая. Капитан тоже подмигивает мне единственным глазом и украшает стены своей каюты тем, что называет "живописными портретами торжествующего капитана".
- Не открывай никому тайного смысла своих творений, - шепчет капитан. - Мы скормим пернатого гада морским чудищам, как ты и нарисовал, и концы в воду.
Я знаю, что эти два заговора столкнутся, как вещество и антивещество, и я взорвусь, - но не вижу выхода. Ничего уже нельзя остановить. Конец приближается, как голодные пасти тварей, охраняющих загадки бездны Челленджера.
77. Нефтяная пленка
Документы подписаны. Сделка с дьяволом заключена. Щекастая женщина в крошечных очках смотрит на тебя с неискренней, но умело подделанной добротой:
- Все будет хорошо, мой сладкий, - произносит она, и ты оглядываешься через плечо, надеясь, что она обращается к кому-то другому. Вас с родителями провожают в другое крыло больницы. В особое крыло. Твои родители так вцепились друг в друга, что слились в одно создание с четырьмя плачущими глазами.
Тебе кажется, что все нормально, потому что ты наблюдаешь со стороны, пока родители не направляются к двери. Тогда ты осознаешь, что никакого безопасного расстояния между вами нет, что ты здесь и тебя вот-вот оставят одного среди врагов. Тебя хотят протащить под килем. Все предчувствия оживают разом, и ты отчетливо осознаешь, что случится нечто ужасное - с тобой, с родителями, с сестрой, с твоими друзьями, - но в основном с тобой, потому что это тебя собираются здесь покинуть.
Ты впадаешь в панику. Ты никогда не проявлял жестокости, но сейчас вся твоя жизнь зависит от того, удастся ли тебе освободиться. Судьба всего мира зависит от того, выберешься ли ты отсюда.
Но они ловчее и хитрее. Из ниоткуда на тебя набрасываются верзилы в халатах пастельных цветов.
- Нет! - вопишь ты. - Я буду хорошим! Я больше не буду! - Ты даже не знаешь, чего именно "не будешь" делать, но ты готов на это, лишь бы тебя здесь не запирали.
Услышав твои мольбы, родители застывают у двери, будто собираясь передумать - но тут между ними и тобой встает сиделка в бледно-розовом халате:
- Чем дольше вы здесь задержитесь, - говорит она, - тем сложнее будет ему, и тем тяжелее нам будет работать.
- Они убивают меня! - орешь ты. - Они меня убьют! - При звуке собственных криков ты понимаешь, что это правда. Но родители пускаются в бегство сквозь череду дверей, которые открываются и закрываются, как шлюзы канала, и выходят в ночь, спустившуюся с ясного неба, кажется, всего мгновение назад. Теперь тебе кажется, что голоса были правы. Что это - не твои родители, а натянувшие их личины самозванцы.
Адреналин почти помогает тебе одолеть тех троих в пастельных халатах. Почти. В конце концов они загоняют тебя в комнату, бросают на кровать и чем-то колют в пятую точку. Ты оборачиваешься как раз вовремя, чтобы увидеть в руках у сиделки шприц, уже избавленный от своего смертоносного содержимого. Мгновения спустя твои руки и ноги уже зажаты в специальных манжетах, ты лежишь и чувствуешь, как укол начинает действовать.
- Отдохни, мой хороший, все будет в порядке, - говорит сиделка. - Мы тебе поможем.
Тут яд из твоей задницы проникает в мозг, и твое сознание растекается, как нефтяная пленка по морской поверхности.
И ты впервые узнаешь Белую Пластиковую Кухню. Ты частенько будешь ее навещать. Она - портал во все те места, куда ты не хочешь попадать.
78. Царство щадящего солнца
Мне снится сон. Я лежу на пляже в какой-то стране, где не говорят по-английски - а если и говорят, то только из-за множества американских туристов, приезжающих потратить деньги, которых у них нет, на вещи, которые им не нужны, и покраснеть, как раки, под нещадно палящим солнцем.
А вот меня солнце щадит. И вех нас - маму, папу, сестру. Оно дарит нам свет и тепло безо всяких дурных последствий. Даже крем от загара не нужен.
Вокруг царят радость и счастье. Слышится смех. Играют дети. Повсюду слышны голоса пляжных торговцев, с таким обаянием продающих блестящую ерунду, что никто не может устоять. Довольные туристы возвращаются с пляжа, все обвешанные золотыми и серебряными безделушками, звенящими при каждом шаге не хуже бубенцов.
Сестра играет в бирюзовом прибое и ищет ракушки. Море омывает ее ноги со звуком, похожим на нежный вздох, как будто наконец нашло покой.
Родители гуляют по пляжу, держась за руки. На папе его любимая белая соломенная шляпа: он носит ее только на море, потому что где угодно в другом месте она смотрится совершенно по-дурацки. Никто не говорит о счетах и налогах, ему не надо укрощать числа. Мама радостно ходит босиком, и, как бы ни грело солнце, песок остается прохладным. Сегодня ей не надо чистить ничьих зубов. Родители идут легкой походкой - им никуда не нужно.
А я сижу на песке и с наслаждением пропускаю его сквозь пальцы. У меня в руках высокий стакан с холодным напитком, и капли на его стенках преломляют солнечные лучи, как калейдоскоп. Я сижу посреди пляжа и совершенно ничего не делаю. Совершенно ни о чем не думаю. Мне хватает просто там быть.
Здесь нет кухни, если не считать мангалов, где жарят шашлыки из креветок. Мясной запах дразнит ноздри, как будто это - жертва богу вечных каникул.
Здесь нет ни единого корабля, кроме выплывающей из залива гоночной яхты. Ее паруса раздувает поднявшийся как по заказу ветерок, увлекающий судно в еще более чудесные дали.
Все хорошо, лучше и быть не может…
…Вот только я знаю, что это сон. Скоро он должен закончиться, и меня выбросит туда, где что-то разладилось или в мире, или во мне.
И я проклинаю райский пляж и холодную, утоляющую жажду жидкость, которая холодит мне руку сквозь стекло - и которую я никогда, никогда не смогу поднести к губам.
79. Представляю на ваш суд
Если тебя накачали психотропными препаратами, сознание - штука относительная. Нельзя сказать, включено оно или выключено. Граница между сном и явью как будто превратилась в черную дыру и поглощает все вокруг. Остается только ощущение, что ты где-то еще. Там, где время - не предсказуемая прямая линия, а скорее перепутавшиеся шнурки на детских ботинках. Там, где пространство пузырится и изгибается, как кривое зеркало в четырех измерениях, и все выглядят как страшные клоуны. Ты - крошечная безликая фигурка, летящая сквозь мир теней и вещества из заставки "Сумеречной зоны"; ватные мысли текут из твоей продолговатой головы.
Род Серлинг должен был крепко спятить, когда выдумал этот сериал.
80. Соленый слизняк
Иногда ты осознаешь, что лежишь на больничной койке. Иногда ты уверен, что это Белая Пластиковая Кухня. А бывают времена, когда ты уверен, что тебя пришили к развевающимся корабельным парусам. Морская болезнь, во всяком случае, совершенно настоящая. Некоторые лица - тоже, но желаю тебе удачи, если хочешь понять, какие именно и как они выглядят на самом деле. Тебе говорят, что ты был "обездвижен" только первую ночь, когда казался неуправляемым, но ощущение такое, как будто ты все еще привязан к качающейся кровати.
Люди приходят и уходят, некоторые обращаются к тебе, ты слышишь свои ответы, но не чувствуешь, как открываешь рот. Пальцев ты тоже не ощущаешь.
- Как себя чувствуешь?
Тебя часто об этом спрашивают. Или спросили один раз, а все остальное - просто эхо в твоей голове.
- Как соленая улитка, - раздается сквозь туман от лекарств твое бормотание. - Кажется, я описался.
- Не волнуйся. Мы об этом позаботимся.
Ты гадаешь, не засунут ли тебя во взрослый памперс, а потом понимаешь, что они могли давно уже это сделать, но ты ничего не чувствуешь и не желаешь знать ответа. Тебе хочется спрятаться в своей скорлупе и бегать по ее стенкам - но у тебя нет скорлупы. Ты скорее слизняк, чем улитка. У тебя нет никакой защиты.
Все это время голоса в голове продолжают говорить с тобой, но они слишком обколоты лекарствами, чтобы как-то на тебя влиять. Ты вдруг понимаешь, что не так уж это лечение отличается от химиотерапии. Тебя обстреливают всякими гадостями, надеясь, что они выбьют из тела болезнь и оставят на месте все остальное. Вопрос в том, погибнут голоса от отравления или просто очень сильно разозлятся.
81. Противоборство
- Сегодня, - объявляет капитан, пытаясь говорить, как командир, - я поведаю вам предание. Мне даже сказитель не нужен - эту легенду я знаю наизусть. - (Попугай осторожно отходит от него подальше, быть может, не желая иметь ничего общего с рассказом.) - История начинается с великого капитана по имени Ахав, а заканчивается другим, по имени Немо.
И хотя я понимаю, что это может стоить мне еще одного клейма на лбу или чего похуже, но не могу не заметить:
- Извините, но разве эти два вымышленных персонажа когда-либо встречались?
- Еще как, парень! - отвечает капитан гораздо терпеливее, чем я ожидал. - На самом деле, они успели подружиться, и это часть проблемы. Но легенда не столько о них, сколько об их великих врагах. На "Наутилус", легендарную подводную лодку, несшую Немо больше двадцати тысяч лиг, бесконечно нападал гигантский кальмар, задавшийся целью ее потопить. Спасаясь от кальмара, "Наутилус" повстречал "Пекод", на котором Ахав гнался за белым китом. Они столкнулись, и "Пекод" затонул. - Капитан поворачивается ко мне и ехидно замечает: - Ты сейчас скажешь, что это кит потопил корабль, но Мелвилл ошибался. Эту выдумку скормил ему Измаил, поклявшийся сохранить тайну.
Попугай только присвистывает, то ли в знак неодобрения, то ли восхищаясь гибкостью рассказа.
- Как бы то ни было, - продолжает капитан, - Немо вытащил Ахава из воды, они немедленно поняли, что сойдутся во взглядах, и плавали на подводной лодке, пока не доплыли до Зеленого моря, и жили долго и счастливо до конца дней своих. - Договорив, он делает паузу, ожидая аплодисментов, и, не получив их, продолжает: - А вот их чудища ничего такого друг в друге не нашли. - Капитан разводит руки в стороны и выпучивает глаз. - Они были огромны, белый кит и гигантский кальмар. Оба - ужасные капризы природы, но противоположные по духу. Импульсивен и странен был кальмар, окрашивавший воду морскую чернилами. Восьминогое порождение хаоса отвергало всякую логику. Кит, напротив, воплощал в себе разум и благопристойность. Его огромный мозг владел эхолокацией и мог измерять расстояние и размер. Он знал о мире все, что стоило знать, а кальмар ничего не видел дальше своего чернильного облака. Неудивительно, что они друг друга невзлюбили.
Капитан стучит кулаком по столу с такой силой, что все мы подпрыгиваем, а попугай заполошно хлопает крыльями, так что даже лишается нескольких перьев.
- Великие мореходы никогда не должны покидать своих чудовищ! Теперь из-за этой беззаботной парочки их враги обречены биться друг с другом до конца времен, с каждым годом ярясь все сильнее! - Капитан всматривается в каждого из нас по очереди и добавляет: - Есть вопросы?
Мы только переглядываемся. Конечно, вопросов у нас много, но никто не хочет их задавать. Наконец повелитель костей опасливо поднимает руку и произносит:
- И?
Капитан делает глубокий вдох и в изнеможении выдыхает - по каюте как будто проносится порыв ветра.
- Суть рассказа в том, что мы не должны искать свободы от наших чудовищ. Нет, мы должны освободиться от чего угодно, кроме них. Должны кормить их и в то же время бороться с ними, покорившись одиночеству и потеряв всякую надежду спастись.
Девочка в жемчужном ожерелье согласно кивает:
- Я поняла.
Но я настолько не могу с этим смириться, что вслух возражаю:
- Это не так!
Все взгляды устремляются на меня. Кажется, к оценке у меня на лбу скоро прибавится минус.
- Объяснись! - ревет капитан. Да, это предупреждение, но я не собираюсь ему следовать.
- Если два морехода смогли избавиться от своих врагов, значит, они достойны обретенного ими покоя, избавления. А монстры… достойны друг друга.
Никто не шевелится. Только попугай чистит перышки. Я осознаю, что он горд за меня. Меня раздражает, что я придаю этому значение.
Терпение капитана кончилось. Он похож на вулкан перед самым извержением.
- Матрос Босх, твоя дерзость уступает разве что твоей глупости!
Тут мне на помощь приходит штурман:
- Глупость-глобус-шнобель-Чернобыль. Сэр, не превращайтесь в атомную бомбу, команда не выдержит радиации!
Капитан задумывается над его словами и выпускает пар еще одним разрушительной силы выдохом:
- Личное мнение, матрос Босх, оно как наводнение, - говорит он. - На море ему не место. - Он щиплет меня за нос, как нашкодившего ребенка, и отпускает нас.
Как только мы выходим на палубу, штурман принимается упрекать меня:
- Когда ты уже научишься уму-разуму? Или ты идешь в ногу с капитаном, или ты идешь по доске. А она будет медная и даже не спружинит, если ты соберешься красиво прыгнуть в воду!
Мне приходит в голову, что я уже видел прыгунов, но ни разу не замечал той самой доски. Оглядев палубу, я замечаю: вот она, нагло торчит из борта, как средний палец. Я не удивляюсь, что доска появилась, как только о ней вспомнили. Я уже научился ничему здесь не удивляться.
Перед тем, как мы расходимся по каютам, ко мне подходит синеволосая девочка. Каждый раз, когда я возражаю капитану, она начинает уважать меня чуточку больше.
- Готова поспорить, у капитана тоже найдется свое чудовище! - говорит она. - Как думаешь, мы когда-нибудь с ним столкнемся?
Я поднимаю голову: попугай как раз летит на верхушку грот-мачты.
- По-моему, оно уже тут.
82. В глотке у провидения
Посреди ночи незнакомые мне матросы проникают к нам в каюту и тащат меня чистить пушку. Понятное дело, в наказание за споры с капитаном. Я пытаюсь вырваться, но все тело превратилось в резину, так же как корабль в медь. Мои конечности растягиваются и гнутся под неестественными углами, не давая мне ни стоять на ногах, ни защищаться. Я пытаюсь отбиваться, но руки болтаются, как лапша.
Через темный люк мы спускаемся туда, где ждет пушка.
- Каждый должен ее почистить хотя бы раз за плаванье, - говорят мне. - Ты будешь делать это, хочешь ты того или нет.
Здесь мрачно и воняет смазкой и порохом. Ядра лежат кучками, а в центре стоит пушка, настолько невозможно тяжелая, что под ее весом прогибаются медные доски. Ее черная пасть даже страшнее капитанского глаза.
- Красавица, а? - произносит артиллерист - тот самый седой, мускулистый, обветренный моряк с оскаленными черепами на руках.
Рядом с пушкой стоит ведерко политуры с тряпкой. Резиновыми руками я окунаю тряпку в ведро и начинаю размазывать его содержимое по пушечному стволу, но артиллерист хохочет:
- Не так, дурень, - и отрывает меня от земли: - Чистить нужно не снаружи.
К его смеху примешивается чей-то еще, и на мгновение мне кажется, что в комнате спрятались другие матросы. Но нет - смеются черепа-татуировки. Они на дюжину голосов каркают:
- Сунь его внутрь! Затолкни его туда! Впихни его в пушку!
- Нет! Хватит! - Но мои мольбы бесполезны. Меня головой вперед засовывают в жерло пушки, и я скольжу вниз по холодному ржавому желобу. Здесь темно и тесно. Я едва дышу и пытаюсь пошевелиться, но артиллерист кричит:
- Не двигайся, а то выстрелит!
- Как же я ее почищу, если нельзя шевелиться?
- Это уже твои проблемы! - Он и его чернильные друзья долго и громко смеются, потом настает затишье… И вдруг артиллерист принимается стучать по столу железной жердью, ритмично и так громко, что у меня голова раскалывается.
"Бум! Бум! Бум! Бум!"
- Не шевелись! - вопят черепа. - А то все начнется заново!
Кажется, вечность спустя стук меняет ритм:
"Бам-м! Бам-м! Бам-м!"
Он этой бесконечной симфонии для ударных моему мозгу хочется вылезти в ухо и сбежать. Тут я понимаю: ведь именно так это и происходит! Вот что выгоняет мозги из голов! Но я не хочу быть очередным безмозглым матросом. Не желаю, чтобы Карлайл смыл в море мой беглый мозг.
"Звяк-звяк! Бум! Звяк-звяк! Бум!"
Последовательность ритмов повторяется еще дважды, грохот становится все громче, пока я не перестаю воспринимать что-либо, кроме шума и стука собственных зубов. И я понимаю, что никто не собирается прекращать пытку. Я сижу в недрах пушки, и некому меня спасти.