83. Заводные роботы
Раз в день, когда впускают посетителей, приходят твои родители, как пара заводных роботов. Вы сидите в комнате отдыха, и ты каждый день умоляешь забрать тебя отсюда.
- Здесь собрались ненормальные! - говоришь ты вполголоса, чтобы не услышали те, кого ты имеешь в виду. - Я не один из них! Мне здесь не место!
Хотя они не произносят этого вслух, ты читаешь ответ у них в глазах: "Именно здесь тебе и место". И ты ненавидишь их за это.
- Это только на время, - говорит мама. - Пока тебе не станет лучше.
- Если бы тебя сюда не поместили, - настаивает папа, - все было бы гораздо хуже. Мы знаем, что тебе тяжело, но ты ведь сильный.
Ты не чувствуешь себя сильным и не доверяешь родителям настолько, чтобы полагаться на их слова.
- Хорошие новости, - говорят они. - У тебя хорошие результаты МРТ. То есть никакой опухоли мозга и прочей дряни.
До сих пор тебе не приходило в голову, что у тебя может быть что-нибудь в этом роде. А теперь ты не веришь результатам.
- Было не так уж и страшно? Ну, на МРТ?
- Было громко, - отзываешься ты. От одного воспоминания зубы стучат.
Мама с папой приходят и уходят, снова и снова. По их визитам ты считаешь дни. А еще родители говорят о тебе, когда думают, что ты не слышишь - как будто пострадал твой слух, а не рассудок. Но ты все еще можешь прекрасно расслышать, о чем они разговаривают на другом конце комнаты:
- У него появилось что-то новое в глазах. Не знаю, как это описать, но я не могу в них смотреть. - Тебя это смешит: знали бы они, что ты видишь в глазах у них. Да и у всех остальных. Ты видишь истину, которой не видит больше никто. Взаимосвязи и заговоры, перепутанные и липкие, как паутина черной вдовы. Ты видишь чудовищ в глазах мира, а мир видит бездну в твоих.
84. Утраченный пейзаж
Иногда ты не можешь попасть в собственную голову. Тебе ничто не мешает бродить вокруг нее или биться ею о стены, но внутрь тебе не залезть.
- Это не так уж плохо, - говорит доктор Пуаро. - Ведь сейчас то, что внутри, тебе только вредит, не так ли?
- Только вредит, - повторяешь ты. Или это он повторил за тобой? Ты никогда не знаешь наверняка, потому что причина и следствие перепутались не хуже, чем время.
У доктора Пуаро один глаз стеклянный. Ты знаешь это только потому, что тебе сказал сосед по палате, но теперь, присмотревшись, замечаешь, что он действительно меньше второго и зрачок не движется. Доктор Пуаро носит яркие гавайские рубашки. Он говорит, что так пациенты лучше себя чувствуют. Никто не может запомнить, как произносится его фамилия, и доктор рассказывает тебе: "Я однофамилец сыщика из романов Агаты Кристи. Ты, наверно, слишком юн, чтобы понимать, о чем я. Времена меняются, времена меняются".
У доктора есть шпаргалка, в которой написано все про тебя. Даже то, чего ты сам не знаешь. Как можно даже думать о том, чтобы ему доверять?
- Забудь о проблемах внешнего мира. Сейчас твоя задача - отдыхать, - наставляет он, листая страницы твоей жизни.
- Моя задача - отдыхать, - эхом отзываешься ты и злишься на себя за то, что можешь только повторять, как попугай. Ты не знаешь, виноваты ли лекарства или твой барахлящий мозг.
- Сейчас твое сознание в гипсе, - объясняет врач. - Думай об этом с такой точки зрения. Оно сломалось и сейчас в гипсе.
Ты спрашиваешь, можно ли попросить родителей привезти тебе что-нибудь из дома, но не знаешь, что именно просить. Ты можешь носить свою одежду, но никаких ремней или украшений. Разрешены книги, но ни карандашей, ни шариковых ручек. Ничего такого, что можно использовать как оружие против других или себя. Письменными принадлежностями дозволяется пользоваться в комнате отдыха, но только под неусыпным оком пастельных халатов.
Тем же утром ты устраиваешь в комнате отдыха феерический рвотный салют из завтрака и утренних таблеток. Желудок, не предупреждая тебя, просто вывалил все свое содержимое на столик для пазлов, где оно разлилось, как море в прилив.
С девочкой, кажется, просидевшей за этим столиком полжизни, случается припадок:
- Ты сделал это нарочно! - вопит она. - Я знаю! - У нее синие волосы со светлыми корнями. Ты сильно подозреваешь, что по ним можно определить, сколько она уже здесь. Когда тебя стошнило на пазл, девочка бросилась на тебя и прижала к стене, а ты был слишком накачан лекарствами, чтобы защищаться. Теперь у тебя огромный синяк на локте, но чувство боли притупилось, как и все твои ощущения.
Пастельный халат оттаскивает любительницу пазлов, прежде чем она успевает выцарапать тебе глаза, а другой уводит тебя прочь. Здесь повсюду бродят люди в пастели, следя, чтобы ничто не выходило из-под контроля. На самый крайний случай есть одетые в черное охранники, но ты не думаешь, что им дают оружие, потому что кто-то достаточно отчаявшийся легко может его выхватить.
Уходя, ты слышишь плач девочки с пазлами. Тебе тоже хочется оплакать ее утраченный пейзаж, но вместо этого ты начинаешь смеяться. От этого тебе становится только хуже, и чем хуже тебе становится, тем громче ты смеешься.
85. Отличная отбивная
Ты снова в Белой Пластиковой Кухне. Тебя окружают силуэты - иногда ты узнаешь их, иногда нет. Монстры с дурными намерениями в переменчивых масках. Голоса сплетаются в бормочущий хор, и ты не знаешь, с какой стороны они идут и в каком измерении - одном из классических трех или каком-нибудь еще, достижимом только через твою постоянно трещащую голову.
Сегодня ты весь в поту. В кухне слишком жарко. От этого голова болит еще сильнее.
- У меня опухоль мозга, - обращаюсь я к бестелесной маске с зависшим в воздухе планшетом.
- Нет у тебя ничего, - отвечает маска.
- Она неоперабельная! - настаиваешь ты. Непонятно даже, какого пола твой собеседник. Возможно, они это нарочно делают.
- И МРТ, и рентген показали, что у тебя все в порядке, - произносит силуэт, сверяясь с планшетом, и ты соглашаешься, чтобы снова не угодить в жерло пушки.
У маски отрастают руки - или они просто только сейчас стали видимыми. Ты ощущаешь, как что-то сдавливает тебе руку чуть выше локтя, и обнаруживаешь, что твою руку положили под гильотину.
- Не шевелись, я просто меряю давление, - произносит бесполая маска.
Лезвие опускается. Твоя отрезанная рука бьется, как форель в лодке. Ты стонешь, и маска произносит:
- Слишком сильно. Я немного ослаблю. Дай-ка руку! - Она хватает твою руку и выкидывает в открытое окно, которого секунду назад не было. Но когда ты опускаешь глаза, оказывается, что рука по-прежнему прикреплена к твоему телу.
- Артериальное все еще повышено. Мы увеличим твою дозу клонидина, - произносит маска. - А если не сработает, твоя голова просто лопнет, как шарик - невелика беда!
Что-то из этого на самом деле звучит вслух. Что-то нет. Но ты все равно все это слышишь и не можешь понять, что маска произнесла, а что отправила тебе мысленно.
- Давай-ка посмотрим на твою руку. Сильно отбил? - Он-она глядит на лиловый кусок плоти, подаренный тебе синеволосой девочкой с пазлами. - Хм… Отличная отбивная! - говорит или не говорит маска. - Хорошо! Мясо нужно резать легко, как масло! - И тебя оставляют медленно тушиться в собственном соку.
86. Терапевтическое родео
Ты не знаешь, чем кормят в этих голых больничных стенах. Может, курицей? Или тушеной говядиной? Ты различаешь только желе. Его очень много. В красной прозрачной трясущейся массе плавают кусочки персика или ананаса. Ты чувствуешь с ними душевное родство. Особенно когда начинают действовать лекарства. Иногда весь мир вокруг превращается в желе и каждое крошечное движение требует такого напряжения воли, что игра не стоит свеч.
Ты живешь от еды до еды, хотя она для тебя ничего не значит, потому что ты не чувствуешь ни голода, ни вкуса. Это побочный эффект твоего волшебного лекарственного коктейля.
- Временно, - говорит доктор Пуаро, - это только временно.
Его слова мало что значат, потому что время больше не течет вперед. Вбок оно тоже больше не движется. Только кружится на месте, как маленький ребенок, пока у него не закружится голова.
Ты учишься считать дни по сеансам терапии.
Три раза в день всех вас на час усаживают в круг и заставляют слушать такие ужасы, что они не выходят у тебя из головы. Девочка в красочных подробностях расписывает, как ее многократно насиловал сводный брат и как она потом пыталась перерезать себе горло. Парень рассказывает шаг за шагом, каково сидеть на героине и торговать собой на улице, чтобы хватило на новую дозу. Всех их терзают кошмарные бесы, и тебе хочется отвернуться, убежать, заткнуть уши - но приходится все это выслушивать, потому что это "в лечебных целях". Интересно, какой идиот решил, что пытать загнанных в угол детей рассказами о чужих кошмарах наяву - хорошая идея?
Ты жалуешься родителям, и, к твоему удивлению, они в не меньшей ярости, чем ты:
- Моему сыну пятнадцать! - заявляет папа главному халату. - Вы пичкаете его ужасами, каких не должен знать ни один ребенок, а особенно больной, и называете это терапией?
Неплохое начало, пап. Вот и первый знак, что, может быть, он вовсе не чудовище под маской.
Жалобы родителей приносят плоды. В группу приходит новый куратор, чтобы взять все под контроль и не дать терапевтическому родео затоптать копытами юные впечатлительные умы.
- Я здесь не затем, чтобы промывать вам мозги, - объявляет он, - а чтобы помочь вам высказаться.
Его зовут Карлайл.
87. Все, ради чего мы трудились
- Твои сны меня беспокоят, - замечает капитан. - От них разит злобой и подрывными намерениями.
Мы вдвоем сидим в его кабинете. У него в зубах дымится трубка, набитая океанскими водорослями. Насест попугая пустует.
- Но сны приносят откровения, - возражаю я.
Капитан наклоняется ко мне - глаза застилает едким дымом из его трубки:
- Только не эти сны.
Я все жду, когда же выскажется попугай, забыв, что его здесь нет. Я так привык, что они с капитаном одна команда, что без птицы мне как-то неспокойно.
- Демоны в масках из белой кухни, которая тебе снится, грозят разрушить все, ради чего мы трудились, - продолжает капитан, - и наше путешествие пойдет насмарку.
Я гадаю, не постигла ли попугая судьба его отца - нежданный визит в камбуз, совсем не такой чистый и блестящий, как кухня из моих снов. Не познакомился ли он поближе колодой для рубки мяса? Мне часто казалось, что лучше бы попугай куда-нибудь исчез, но его отсутствие почему-то навевает дурные предчувствия.
Капитан не мог с ним разделаться, потому что мы сговорились на этот счет. Пока я играю главную роль в коварных планах их обоих, и птица, и капитан будут в полной безопасности, если я не решу выбрать одну сторону. Иногда мне хочется, чтобы оба остались живы. Иногда - чтобы оба погибли. Но я живу в вечном страхе, что выживет кто-то один.
- Слушай меня как следует, - наставляет капитан. - Ты не должен отправляться в Белую Кухню. Не дай ее яркому свету себя очаровать. Противься ей всеми фибрами души. Все пропало, если ты не останешься здесь, с нами. Со мной.
88. Ядовитая волна
Ты не столько спишь, сколько одалживаешь восемь часов у смерти. Когда лекарства действуют в полную силу, ты не можешь забраться к себе в голову, так что сны тебе тоже не снятся. Разве что ранним утром, перед самым подъемом, тебе удается проскользнуть в свое собственное расстроенное подсознание, но ты слишком скоро просыпаешься.
Ты уже выучил порядок химической атаки. Сначала - отупение, невозможность сосредоточиться; потом, когда лекарства проникают в кровь, - искусственное ощущение покоя; нарастающая паранойя и беспокойство, когда их действие слабеет. Чем тебе хуже, тем глубже ты можешь погрузиться в коварные глубины собственных мыслей. Чем внутри опаснее, тем сильнее ты стремишься нырнуть туда, как будто уже привык к этим ужасным щупальцам, стремящимся раздавить тебя в своем захвате.
Иногда ты понимаешь, зачем пьешь свой лекарственный коктейль. В другое время не можешь понять, как вообще такая мысль могла прийти тебе в голову. И волна продолжает накатывать и отступать, неся одновременно яд и исцеление.
Во время прилива ты веришь, что сидишь в четырех стенах. А потом наступает отлив и ты веришь чему-то другому.
- Когда твои мозги немного успокоятся, - говорит доктор Пуаро, - тебе станет яснее, что происходит наяву, а что тебе мерещится.
Ты не до конца уверен, что так будет лучше.
89. Зеленые от крови улицы
- Он сутками изучает карты, - говорит Карлайл, терапевт. - Мы зовем его штурманом.
Парень, сидящий за столом в углу комнаты отдыха, во все глаза пялится на карту Европы. Тебя распирает любопытство:
- Почему ты держишь ее вверх ногами?
От даже не поднимает глаз:
- Чтобы понять, что внутри, нужно сломать все шаблоны. - А в этом что-то есть! Ты сам такое проходил и можешь его понять.
Он уверенно проводит зеленым маркером линии между городами, как будто точно знает, что делает. Вся карта покрыта зеленой паутиной.
- Найди связь - найдешь все, - добавляет парень, и тебя пробирает холодок: ты узнаешь себя самого. Ты садишься напротив. Он постарше тебя - семнадцать или около того. У него отчаянно пытается отрасти козлиная бородка, но ей не хватает этак полугода до цели.
Наконец он поднимает голову и разглядывает тебя не менее пристально, чем только что изучал карту:
- Я Хэл. - И протягивает руку, но опускает быстрее, чем ты успеваешь ее пожать.
- Уменьшительное от "Халдола"?
- Прикольно. Вообще-то, от Гарольда, но это родители так решили. Из меня такой же Гарольд, как и Сет, египетский бог хаоса. Хотя это мое второе имя.
Крутя маркер в ладонях, он бормочет рифмы к слову "имя" и как-то приходит к Вене:
- Моцарт! - восклицает он. - Очень любит играть на скрипке. Здесь он умер от бедности. - Хэл вдавливает маркер в значок города. Зеленые чернила текут в пригород. - Здесь все начнется. Я думал, что нашел начало вчера, но тогда я ошибся. На этот раз я прав.
- Что начнется? - спрашиваешь ты.
- Разве это важно? - Штурман бормочет: - Важно-пряжа-прятки-тряпки-шляпки - безумный Шляпник!
Он спрыгивает со стула и просит ближайший пастельный халат поставить "Алису в стране Чудес" - страшную версию с Джонни Деппом, - потому что в ней скрыто что-то важное и ему нужно немедленно это найти.
- У нас ее нет, - отвечает халат. - Диснеевский мультик подойдет?
Хэл презрительно отмахивается:
- Почему все вокруг настолько бесполезны? - Он переводит взгляд на тебя: - За исключением текущего собеседника.
То, что тебя раз в жизни исключили из числа "бесполезных", греет душу.
90. Карта ляжет
Хэла переводят к тебе в палату. Твоего предыдущего соседа, чье имя и лицо ты уже успел забыть, сегодня утром выписали. Не успевает кровать остыть, как появляется штурман.
- Похоже, ты у нас осваиваешься, - замечает пастельный халат. - Хэл был не в состоянии с кем-нибудь делить комнату, но ты ему понравился. Кто бы мог подумать.
Ты не знаешь, комплимент это или оскорбление.
Сосед приносит с собой туго набитую папку с картами, выдранными из атласов и путеводителей.
- Мама иногда приносит еще, - говорит он мне. - Каждая новая карта - шаг в правильном направлении.
Штурман провел между городами линии и покрыл их загадочными надписями. А еще он любит ни с того и с сего изрекать такие глубокие мысли, что ты бы записал их все и развесил по стенам - но пишущие принадлежности разрешены только в комнате отдыха.
- Человек часто теряется в технологическом, физиологическом и астрологическом отсутствии логики, в огромной пустоте, слегка разбавленной виски, - выдает Хэл. Ты мечтаешь запомнить это и пересказать родителям - показать им, что ты тоже можешь глубоко мыслить. Но в последнее время все не просто влетает в одно ухо и вылетает из другого, а телепортируется от уха к уху, минуя мозг.
Хэл рассуждает о математике, трактатах Евклида и золотом сечении. Ты рассказываешь ему о невидимых, но важных линиях, тянущихся от людей и сквозь них. Он увлекается твоими идеями, ты от этого увлекаешься еще сильнее.
- Ты понял! - радуется штурман. - Ты видишь всю картину! - И хотя ваши картины отличаются, они, кажется, идеально ложатся друг на друга, как музыкальные партии, ничего не говорящие непосвященным, пока не зазвучат инструменты.
- Твои рисунки - это карта, - говорит Хэл. - В линиях и изгибах - целые материки смысла, со всеми промышленными центрами и культурными столицами. Каждый завиток - дорога для торговцев и путешественников. - Он проводит пальцем вдоль линий твоей последней картины, висящей на стене.
- То, что мы создаем как искусство, вселенная создает как маршрут.
Маршрут куда, никто из вас не знает.
91. Вовсе не на Олимпиаде
Ты бездумно доедаешь обед. Когда твой взгляд падает на пустую тарелку, тебе на мгновение кажется, что ты участвуешь в Олимпийских играх. Что ты дискобол. Ты раскручиваешь снаряд, пытаясь пробить плотный от медикаментов воздух, и швыряешь свой диск в полной уверенности, что сейчас выиграешь золото. Тарелка врезается в стену, но не разбивается, потому что она из пластмассы. Тут ты осознаешь, что вовсе не на Олимпиаде. Какое разочарование! Тебя мгновенно окружают пастельные халаты, убежденные, что у тебя только что случилась вспышка агрессии и тебя надо обезвредить.
- Так ты стену не проломишь, - спокойно замечает с соседнего стола Хэл. - Окна тоже. Я пытался. Попытка - не пытка, плитка, нитка - у нас даже шнурки отнимают! Даже шнурки! Потому что они знают, как я ненавижу чертовы тапочки!
92. Глубже в неизвестность
С тех пор, как я выбрался из пушки почти невредимым, все собратья-мореходы глядят на меня с восхищением.
- Он особенный, - утверждает капитан.
- Еще как, еще как, - отзывается попугай.
Оба, лицедействуя, беседуют с напускным радушием, чтобы сделать грядущее предательство еще слаще. Хотя я ни одному из них не доверяю, в конце концов мне придется принять чью-то сторону.
- Будь моим вторым глазом, - предлагает капитан, - и тебя ждут великие богатства и невообразимые приключения.
- Будь моим вторым глазом, - предлагает попугай, - и я дам тебе то, чего капитан не может предложить. Шанс выбраться с корабля.
Я не знаю, что лучше, потому что меня слишком пугает неизвестность, что бы за ней ни стояло: морские похождения или жизнь на берегу.
Я пытаюсь попросить совета у Карлайла, но, не зная, кому он на самом деле симпатизирует, я стараюсь так объяснить дилемму, чтобы он ничего не заподозрил:
- Если на корабль одновременно с противоположных сторон нападут два одинаково опасных чудища, - спрашиваю я, - как мы решим, какое из них убить из нашей единственной пушки?
- Откуда мне знать? - отзывается Карлайл. - К счастью, решения здесь принимаю не я.