4
Пьетро не нравилось играть ни в баскетбол, ни в волейбол, а в футбол и того меньше.
Не то чтобы он никогда не пытался играть. Разумеется пытался, но у него с мячом отношения никак не складывались. Пьетро хотел, чтобы мяч летел в одну сторону, а тот летел совершенно в другую.
А Пьетро полагал, что, если взаимопонимания нет, лучше это дело бросить. К тому же существовали другие вещи, которые ему нравились.
Например, велосипед. Он обожал ездить на велосипеде по лесным тропинкам.
И обожал живых существ. Не всех. Определенных.
Он любил больше всего тех, кого люди считали гадкими: змей, лягушек, саламандр, насекомых и тому подобных тварей. И предпочитал тех, что живут в воде.
Вот, например, морской дракон. Конечно, это гадкая тварь, когда она тебя кусает, и некрасивая она, и живет в песке, но ему нравилось то, что у нее есть ядовитые колючки (а что за яд у нее, ученые пока толком не поняли), которыми она готова парализовать твою ногу.
В общем, если бы он мог выбирать из двух существ - тигр или морской дракон, он, конечно, выбрал бы этого самого дракона.
А еще ему очень нравились комары.
Они летали повсюду. И не замечать их никак не получалось.
Поэтому он и выбрал для написания совместной работы с Глорией такую тему. Малярия и комар. И сегодня днем он собирался пойти с подружкой в Орбано, к знакомому ее отца, доктору, чтобы расспросить его о малярии.
А сейчас он читал книгу о динозаврах. И там тоже упоминались комары. Благодаря им однажды удастся воскресить динозавров. Ученые нашли ископаемых комаров, добыли кровь, которую те высосали из динозавров, и восстановили генетический код гигантских ящеров. В общем, Пьетро не все понял, но без комаров явно не мог обойтись никакой парк Юрского периода.
Пьетро был доволен, потому что учитель физкультуры сегодня не заставлял его играть с остальными.
- Ну что? Ты уже придумал, что нам надо спросить у Коласанти?
Пьетро поднял голову.
Рядом стояла Глория. Запыхавшаяся, с мячом в руках.
- Думаю, да. Более-менее.
- Ладно. Потому что я не знаю. - Глория подала мяч и сама побежала в сторону волейбольной площадки.
Глория Челани была лучшей подругой Пьетро, а на самом деле - единственной подругой.
Он пробовал дружить с мальчишками, но без особого успеха. Пару раз его видели вместе с Паолино Ансельми, сыном владельца табачной лавки. Они вместе гоняли по полю на великах. Но у них тоже что-то не заладилось.
Паолино настаивал ехать наперегонки, но Пьетро не нравилось с кем-то соперничать. Они устраивали гонки пару раз, и Паолино неизменно выигрывал. Больше их вместе не видели.
А что он мог поделать? Соревнования он терпеть не мог.
А потому, даже когда он приближался к финишу первым, стрелой летя к победе, нацелившись на нее с самого начала, он не мог удержаться и не обернуться, и если видел у себя за спиной соперника, преследовавшего его стиснув зубы, ноги отказывались ему служить и он позволял себя догнать, обойти и победить.
С Глорией не нужно было соревноваться. Не нужно было доказывать свою силу. Им было хорошо, и все.
Пьетро считал - и многие разделяли его мнение, - что Глория самая симпатичная девочка в школе. Еще парочка девчонок, конечно, тоже выглядели неплохо, например одна из третьего Б, с темными волосами до самой попы, или другая, из второго А, Аманда, которая встречалась с Фьяммой.
Но, по мнению Пьетро, обе они Глории в подметки не годились, рядом с ней они казались страшными, как морские драконы. Он ей никогда не говорил, но был уверен, что Глория, когда вырастет, обязательно окажется на обложке какого-нибудь модного журнала или станет Мисс Италия.
Она же делала все возможное, чтобы выглядеть некрасивой. Волосы стригла коротко, по-мальчишечьи, носила просторные, грязные, выцветшие джинсы, старые рубашки в клеточку, стоптанные кроссовки "Адидас". На штанах у нее вечно были дырки, на коленках - залепленные пластырем царапины: то на дерево забиралась, то через забор перелезала. И она не боялась драться ни с кем, даже с жирным Баччи.
Пьетро всего раза два видел ее в девчоночьем платье.
Старшие, из третьего класса (а иногда и более старшие, которые уже в бар ходили), к ней так и липли. Подкатывали, предлагали встречаться, подарочки дарили, просили разрешения подвезти ее до дома на мотороллере, но она в их сторону даже не глядела.
По мнению Глории, они и коровьей лепешки не стоили.
Почему первая красавица королевства, популярнейшая Глория, предмет повышенного внимания искьянских парней, Глория, чье имя в списке "супертелок" на стене мужского туалета никогда не опускалось ниже третьего места, была лучшей подругой нашего Пьетро, неудачника от рождения, вечно последнего, заморыша, с которым никто не желал водиться?
Была тому причина.
Их дружба началась еще до школы.
В школе сложились закрытые касты (и не говорите мне, что в вашей школе их не было), почти как в Индии. Убогие (засранцы, сули, пиздюки, говнюки, чмошники и так далее). Нормальные. И крутые.
Нормальные могли попасть в дерьмо и стать убогими или подняться и заделаться крутыми, - как получалось. Но если в первый день в школе у тебя отняли портфель и вышвырнули его в окно, а в бутерброд напихали мел, - ты однозначно убогий и останешься им как минимум следующие три года (а может, и следующие шестьдесят лет), и не мечтай о том, чтобы стать нормальным.
Вот так-то.
Пьетро и Глория познакомились, когда им было по пять лет.
Мать Пьетро трижды в неделю ходила убирать на вилле Челани, у родителей Глории, и брала с собой сына. Она давала ему листок бумаги, карандаши и велела сидеть спокойно на кухне: "Веди себя хорошо, понял? Не мешай мне работать, тогда мы скоро пойдем домой".
И Пьетро сидел тихонечко, иногда часа по два, и рисовал на листке каракули. Кухарка, старая дева из Ливорно, давно жившая в доме, изумлялась: "Ангел небесный, а не ребенок".
Это был удивительно послушный мальчик, даже кусочка пирога не брал, если мать ему не разрешала.
Не то что хозяйская дочка. Холера балованная, ее бы выпороть разок-другой. Игрушки дома дольше двух дней не живут. А чтобы объяснить, что она не хочет больше есть шоколадный мусс, она его вытряхивает прямо перед тобой на пол.
Обнаружив на кухне живую игрушку из плоти и крови по имени Пьетро, маленькая Глория пришла в восторг. Она схватила его за руку и потащила в свою комнату. Играть. Сначала она его слегка потрепала ("Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма! Глория ткнула меня пальцем в глаз!"), но потом поняла, что он тоже человек.
Синьор Челани очень обрадовался.
- Хорошо, что есть Пьетро. Глория стала спокойнее. Бедняжка, ей нужен братик.
С братиком была проблема: синьоре Челани вырезали матку, а значит… Об усыновлении речь не шла, к тому же у них появился Пьетро, ангел небесный.
В общем, дети проводили вместе день за днем, как брат и сестра.
И когда Мариаграция Морони, мать Пьетро, стала неважно себя чувствовать, когда у нее обнаружилась эта странная и непонятная хворь, от которой она лежала без сил и желаний ("Как будто… не знаю, как будто из меня батарейки вынули") и которую доктор определил как депрессию, а синьор Морони называл желанием ни хрена не делать, и она не могла больше работать на вилле, доктор Мауро Челани, директор филиала Римского банка в Орбано и президент велоклуба в Кьяренцано, вовремя вмешался и обговорил этот вопрос со своей женой Адой.
1) Несчастной Мариаграции нужно помочь. Ее надо немедленно показать специалисту. "Завтра я позвоню профессору Кандела… От чьего имени? Да ладно, помнишь главврача из клиники "Вилла дей фьори" в Чивитавеккье? У него еще такой прекрасный двенадцатиметровый кабинет".
2) Пьетро не может оставаться целый день с матерью. "От этого и ей хуже, и ему. После школы он будет у нас, с Глорией".
3) Отец Пьетро - алкоголик с судимостью, буян, который губит и бедняжку, и чудесного ребенка. "Будем надеяться, с ним проблем не возникнет. В противном случае служба опеки ему все припомнит".
И все шло замечательно.
Несчастная Мариаграция оказалась под крылом профессора Канделы. Знаменитый доктор прописал ей нехилый коктейль из препаратов, которые все заканчивались на "ил" (анафранил, тофранил, нардил и т. д., и ввел ее через парадный вход в волшебный мир ингибиторов обратного захвата моноаминов. Мир расплывчатый и уютный, состоявший из пастельных тонов и туманных далей, из незаконченных фраз и бесконечных повторений: "О боже, не помню, что же я хотела приготовить на ужин".
А Пьетро оказался под материнским крылом синьоры Челани и по-прежнему приходил каждый день на виллу.
Как ни странно, синьор Морони тоже оказался под крылом - огромным хищным крылом Римского банка.
Глория и Пьетро ходили в одну школу, но в начальной школе учились в разных классах. И все шло как по маслу. Теперь, когда они перешли в среднюю школу и очутились в одном классе, все осложнилось.
Они принадлежали к разным кастам.
Но их дружба приспособилась к ситуации. Она походила на подземную реку, которая течет незаметно, стиснутая камнями, но, едва найдя малейшую трещинку, бьет из нее с потрясающей силой.
На первый взгляд казалось, что этих двоих ничто не связывает, но только слепой не заметил бы, как они постоянно ищут и как слегка касаются друг друга, как на перемене, словно шпионы, забиваются в уголок, чтобы поболтать, и как после уроков Пьетро стоит у выезда на дорогу и ждет, когда Глория сядет на велосипед и присоединится к нему.
5
Джина Билья, мама Грациано, страдала от гипертонии. Нижнее давление у нее было сто двадцать, а верхнее больше ста восьмидесяти. Малейшее волнение, малейшее переживание - и у нее начиналось сердцебиение, головокружение, выступал холодный пот и звенело в ушах.
Обычно, когда сын возвращался домой, синьоре Джине становилось дурно от радости и ей приходилось пару часов провести в постели. Но когда этой зимой Грациано, от которого два года не было никаких вестей, вернулся и сообщил, что встретил девушку с Севера, собирается жениться на ней и поселиться в Искьяно, сердце сжалось у нее в груди как пружина и бедная женщина, готовившая фетучини, повалилась на пол без чувств, увлекая за собой стол с мукой и скалкой.
Придя в чувство, она словно воды в рот набрала.
Стояла как колода среди рассыпавшихся фетучини и мычала что-то невнятное, словно сделалась вдруг глухонемой, а то и вовсе тронулась.
"У нее шок, - безнадежно подумал Грациано. - На мгновение сердце перестало биться, и это сказалось на мозгах".
Грациано побежал в гостиную, чтобы вызвать "скорую", но, когда вернулся, обнаружил, что мать чувствует себя прекрасно. Она мыла средством "Сиф" пол в кухне, а увидев его, тут же протянула ему листок, на котором было написано:
"Со мной все в порядке. Я дала обет Мадонне из Чивитавеккьи, что, если ты женишься, я месяц буду молчать. Мадонна бесконечно милосердная услышала мои молитвы, и теперь я месяц не смогу говорить".
Грациано прочитал записку и плюхнулся на стул.
- Мама, но это же абсурд, понимаешь? Как ты будешь работать? И потом, как мне все объяснить Эрике: она же подумает, что ты чокнутая! Прекрати. Прошу тебя.
Синьора Джина написала:
"Не переживай. Я сама все объясню твоей невесте. Когда она приедет?"
- Завтра. Но, мама, умоляю тебя, оставь ты это. Еще неизвестно, когда мы поженимся. Прекрати, пожалуйста.
Синьора Джина запрыгала по кухне, как ненормальная, подвывая и вцепившись руками в свою пышную химическую завивку. Она была женщина маленькая и круглая, с живыми глазками и ртом, похожим на куриную гузку.
Грациано бегал за ней, пытаясь остановить ее.
- Мама! Мама! Остановись, пожалуйста. Да что с тобой такое?
Синьора Джина села за стол и снова принялась писать:
"В доме кавардак. Мне надо все убрать. Надо отнести занавески в прачечную. Привести в порядок гостиную. А потом сходить в магазин. Пойди куда-нибудь погуляй. Не мешай мне работать".
Она накинула норковую шубку, взвалила на плечо пакет с занавесками и вышла.
Вам бы следовало знать: операционную в больнице убирали не так тщательно, как синьора Джина - свою кухню. Даже в электронный микроскоп вы не разглядели бы на ней ни клеща, ни пылинки. В доме Билья на полу можно было есть, а из унитаза - пить.
У каждой вещицы имелось свое место, у каждого вида макарон - своя коробка, каждый угол в доме ежедневно проверялся и пылесосился. В детстве Грациано не разрешалось сидеть на диванах, потому что он их портил, ему приходилось ходить в тапочках и смотреть телевизор, сидя на стуле.
Первой манией синьоры Бильи была гигиена. Второй - религия. Третьей и самой серьезной - кулинария.
Она готовила изысканные яства в промышленных количествах. Безмерные массы макарон. Рагу на три дня вперед. Дичь. Кабачки по-пармски. Огромные рисовые пироги. Пиццы, заваленные брокколи, сыром и колбасой. Пирожки с артишоками и белым соусом. Рыбу в фольге. Кальмаров в соусе. Рыбный суп по-ливорнски. Жила она одна (муж уже пять лет как умер), и все эти богатства или оказывались в холодильниках (трех, набитых до отказа), или раздавались клиентам ее магазина.
На Рождество, Пасху, Новый год и всякий праздник, достойный праздничного ужина, она становилась совершенно невменяемой и проводила на кухне безвылазно по тринадцать часов в день, раскладывая продукты по тарелкам, смазывая формы, луща горох. С лицом почти лиловым, с безумными глазами, в колпаке, чтобы не выпачкать волосы, она насвистывала, подпевала радио и била яйца как одержимая. Во время ужина она не садилась ни на минуту, носилась между кухней и гостиной как малайский тапир, потела, пыхтела, мыла тарелки, а все нервничали, потому что не очень-то приятно есть, когда рядом кружит озверевшая тетка, которая пристально наблюдает за выражением твоего лица, пытаясь понять, понравилась ли тебе лазанья; которая, не дав тебе доесть, снова наваливает целую тарелку; к тому же известно, что ее в любой момент может хватить удар.
Да уж, приятного мало.
Трудно было понять, отчего она ведет себя так, что за кулинарное исступление овладевает ею. Гости после двенадцатой перемены блюд начинали вполголоса задаваться вопросом, чего она хочет, какую цель преследует. Может быть, уморить их? Или наготовить на весь мир? Накормить все человечество ризотто с четырьмя сортами сыра и трюфелями, макаронами и мозговыми косточками с пюре?
Нет, это синьору Билью не интересовало.
На страны третьего мира, на нигерийских детей, на нищих на паперти синьоре Билье было глубоко наплевать. Она безжалостно атаковала родных, друзей и знакомых. Ей хотелось только, чтобы кто-нибудь сказал: "Джина, дорогая, такие ньокки по-соррентийски в самом Сорренто не делают".
И тогда она, растрогавшись, совсем как маленькая, бормотала слова благодарности, наклоняла голову, как дирижер после триумфального исполнения, и доставала из морозилки целый контейнер ньокки, приговаривая: "На возьми. Советую не опускать их в воду замороженными, получится невкусно. Достань их из морозилки и подержи пару часов".
Эта женщина безжалостно набивала гостя едой, а если он умолял прекратить, просила его не стесняться. Люди выходили от нее слегка покачиваясь, словно пьяные, расстегнув ремень и подумывая о том, не лечь ли немедленно в клинику на очистку организма.
Грациано, возвращаясь домой, за неделю набирал не меньше пяти килограммов. Мамочка готовила ему почки с трюфелями (его любимые!), а поскольку аппетит у него был здоровый, она садилась и в восторге наблюдала за тем, как он ест, но потом, в один прекрасный момент, не могла удержаться - она должна была это спросить:
- Грациано, только честно, как тебе почки?
Грациано отвечал:
- Чудесные, мама.
- Кто-нибудь делает их лучше меня?
- Нет, мама, ты же знаешь. У тебя они лучшие в мире.
На седьмом небе от счастья, она возвращалась на кухню и принималась мыть тарелки сама, поскольку машинам она не доверяла.
А теперь представьте, какое застолье она готовила для будущей невестки.
Для Эрики Треттель, тощей как селедка, весившей сорок шесть килограммов и говорившей, что она жирная, питавшейся в хорошем настроении низкокалорийными творожками, пшеницей, энергетическими батончиками, а во время депрессии пожиравшей мороженое "Вьенетте Альгида" и цыпленка из кулинарии.