В последнее время Дэв Ока дважды запросто приезжал на приём к начальнику лагеря, а попасть к нему не так-то легко. Первый раз он заявился на третий день после заметки об Омуре в газетах. Второй раз - в тот день, когда начальник отделения сообщил о решении отправить Омуру в Бразилию. Каждый раз, когда Ока появлялся в лагере, линия поведения Итинари круто менялась, он вдруг проявлял несвойственную ему решительность. Положим, какая-то сила вмешивается в дела лагеря, но где доказательства, что именно Дэв Ока является этой силой? К тому же нельзя думать, что американские секретные военные органы так же вмешиваются сейчас в работу японских официальных органов, как в период оккупации. Значит, Дэв Ока просто вертелся вокруг лагеря, стараясь разнюхать что-нибудь о деле Омуры.
Ну, а если Фукуо Омура действительно бывший японский военный, ставший американским разведчиком и пропавший без вести в Долине кувшинов? Такая версия тоже не лишена вероятности.
Тогда он знает важные секреты. И вполне естественно, что тамошние американские разведывательные органы, проследив его дальнейший путь, немедленно связались с Токио и постарались принять какие-то меры.
Допустим, всё так. Но как они могли навязать свои меры японским официальным лицам? А если они не смогли заставить японские официальные органы действовать по своей указке, то к какому способу прибегли Дэв Ока и стоящие за ним силы?
"Наверное, существуют какие-то способы…" - думал Куросима, глядя на свои чёрные сапоги и чёрные лужи, по которым он шагал.
Неожиданно для себя Куросима оказался перед входом на перрон станции Канда. Контролёр подозрительно глянул на него. Обычно, когда Куросима ездил по служебным делам, он предъявлял удостоверение личности. Но тут он сказал себе: "Нет, это была частная поездка!" и спохватившись, побежал в кассу за билетом.
Но платформе хлестал косой дождь, и толпа пассажиров держала зонтики внаклон. Куросима промок до костей, он уже больше не обращал внимания на дождь, и потоки воды струились по его щекам.
Он всматривался в улицу затянутую пеленой дождя, пронизанной жёлтыми огоньками автомобильных фар. Потом вдруг в сумеречной дали перед ним замелькали лица вербовщика шпионов, начальника отделения, начальника лагеря… Затем сам лагерь в Камосаки и Особое бюро при кабинете министров, и Христианское общество помощи беженцам, и Международный Красный Крест… Всё перемешалось, слилось в бесформенную массу, и на дне её, словно на дне болота, он вдруг различил Дэва Оку, который, извиваясь, как змея, жевал резинку.
Наконец подошла электричка Токио - Иокогама, и, только когда Куросима сел в вагон, видение исчезло. Любопытно, что увидел Фукуо Омура в последнюю минуту перед тем, как лишился памяти? Только это, наверное, могло бы помочь ответить на вопрос, кто такой на самом деле Омура.
Куросима прикрыл глаза, и в голове его созрело твёрдое решение. Завтра он напишет заявление об отставке и воспользуется своим последним средством.
3
- Господин начальник! Я всё обдумал и всё-таки не могу согласиться с вашим решением о высылке Омуры как беженца, не имеющего подданства.
Выпалив это единым духом, Куросима положил на стол Итинари заявление об отставке.
- А это что? - вздрогнул Итинари и взял заявление. - Заявление об отставке? Согласен ты или не согласен с решением, а мы через японское отделение Красного Креста послали телеграмму Международному Красном Кресту. Если ты во что бы то ни стало хочешь уйти в отставку, это особый вопрос, но приостановить отправку Омуры уже невозможно.
- Но ведь время ещё терпит, можно и отменить решение, - возразил Куросима.
- Нет, нельзя, так можно подорвать международное доверие к нашей стране, пострадает престиж нашего государства.
- Ну хорошо. Но я всё же постараюсь принять свои меры. Есть у меня одна идея.
- Какие меры? - изменился в лице Итинари. Что за идея? Куросима смотрел на черневшее за спиной начальника окно. В помещениях уже с утра скапливался отвратительный запах сероводорода. Со вчерашнего дня не переставая лил дождь. Если ливень не прекратится, он, чего доброго, смоет всё. И то, что внутри ветхого здания лагеря, и то, что снаружи.
Куросима перевёл спокойный взгляд с окна на возбуждённое лицо начальника.
- Вы, надеюсь, помните, сказал он, что в самом начале мы опубликовали об Омуре заметку и газете. Он тоже стал волноваться. Я обойду все газеты и сообщу им новые факты… Я сообщу, что с человеком утратившим память, поступили, как с лицом, не имеющим подданства, и изгнали из Японии. Это ведь всё равно что похоронить заживо. Это равносильно убийству. Нет, хуже. Завтра же это сообщение украсит газетные полосы.
- Так вот что ты задумал?! - закричал Итинари, кладя трясущиеся руки на стол. - Чёрт знает что! С тех пор как появился этот Омура, все словно с ума посходили. Ефрейтор Соратани, погнавшись за славой, в нарушение всех правил и норм занялся частным сыском. А ты… ты вступил на путь предательства. Но вот что! Если та не откажешься от своего намерения, мы сделаем так, что никто тебя слушать не станет. Мы тебя отстраним от работы в дисциплинарном порядке. Ты станешь ничем, обиженным одиночкой. Какая газета тебе тогда поверит?!
- Ничего, - снова спокойно возразил Куросима, холодно глядя в лицо Итинари, всё более тревожное. - Я предъявлю доказательства. А увольнение послужит лишь подтверждением моей правоты.
- Ладно, - сказал Итинари, видно тоже приняв решение. - Делом Омуры от начала до конца занимался начальник лагеря, и он принимал решение. Поэтому я сначала с ним посоветуюсь… А ты подожди здесь. И немного поостынь. Если понадобишься, вызовем.
Итинари поднялся и, стуча каблуками, вышел.
Куросима стоял с гордо поднятой головой. Сознание победы переполняло его. Начальник отделения, который только что готов был рвать и метать, не выдержал атаки и, поджав хвост, побежал за указаниями к начальнику лагеря. Наконец удалось припереть к стенке труса и перестраховщика!
Сотрудники за столами притихли. Не произнося ни слова, все с нетерпением ждали исхода дела. Итинари всё не было. Куросима вслушивался в шум нестихавшего ливня.
Вдруг в комнату вбежал надзиратель и направился прямо к столу начальника отделения.
- Где начальник? - тревожно спросил он Куросиму.
- Его нет. А что?
- Я услышал странные звуки, - начал рассказывать надзиратель, - потом заглянул, а у Омуры такой чудной вид!.. Начальник приказал, если что случится, сразу доложить…
Это был надзиратель, который следил из коридора за Омурой, находившимся в больничной палате. Куросиму уже полностью освободили от наблюдения за Омурой.
- Куросима-кун… я схожу посмотрю, что там, - поднялся со своего места поручик Такума.
- Нет, разрешите уж мне, - проговорил Куросима и опрометью выбежал из комнаты.
- Похоже на ту историю с кореянкой, которая полгода назад чуть не наложила на себя руки, - сказал сотрудник, сидевший поближе к входу.
- Да, Куросима-сан тогда сразу почувствовал недоброе и вовремя подоспел, - отозвался другой.
У самой палаты Куросима услышал словно слабый стон. Но нет, это был не стон. Куросима резко толкнул дверь. Омура лежал на кровати навзничь, молитвенно сложив ладони на груди, и что-то бормотал. Лицо было облеплено грязью, так что не было видно ни носа, ни глаз, и серая жижа стекала на грудь.
Куросима почти сразу понял, что падаёт размокшая от дождя штукатурка, Омура бормотал, но в голосе чувствовалась удивительная сила и глубина. "А что, если…" - промелькнуло в голове Куросимы.
- Омура! Омура! Что с тобой? - крикнул Куросима, подбегая к кровати. Омура, всё ещё бормоча, приподнялся на постели и снова молитвенно сложил ладони. Голос становился всё звучней и отчётливей. Но говорил он не по-японски. По-видимому, он читал сутры на санскрите. "Наверное, он всё-таки не японец", - подумал Куросима и, схватив Омуру за плечи, стал его трясти, как бы желая привести в чувство.
- Омура! - закричал он. - Фукуо Омура! К тебе вернулась память! Ты вспомнил всё?!
И вдруг Омура замолчал. Он медленно поднял руки к лицу и начал стирать с него грязь. Постепенно очистились глаза, нос, губы - всё лицо. Рассматривая мокрую штукатурку в своих руках, Омура весь дрожал.
Наконец он взял со спинки кровати полотенце и вытер лицо. Взгляд его сейчас был не рассеянным и беспомощным, как обычно, а сосредоточенным, пристальным и вместе с тем удивительно мягким. Он тщательно осмотрел полотенце, каждое пятнышко. И вдруг заговорил на хорошем, правильном японском языке:
- Нет, это не человеческая кровь. На моё лицо вывалились человеческие внутренности, и всё оно было залито тёплой кровью. С той минуты я и забыл своё прошлое…
Тут растерялся Куросима. Что же произошло? Мокрая штукатурка, внезапно обвалившаяся на лицо Омуры, заставила его вспомнить о трагической истории и вернула ему память?.. И он вдруг вспомнил прошлое и забытый родной язык?.. Похоже на чудо!
Не помня себя от радости, Куросима снова схватил Омуру за плечи и закричал:
- Это прекрасно, Омура! Это прекрасно! - Из глаз Куросимы потекли слёзы.
- Я вам очень обязан, Куросима-сан, - с чувством проговорил Омура. - Спасибо вам за всё… Я сознавал всё, что со мной происходило… Но я был в подавленном состоянии, всё застилал туман. Я не говорил по-японски и не был даже уверен в том, что я японец.
- Но на самом деле ведь вы японец?
- Конечно, - ответил Омура. - Я был одет в жёлтую рясу. Я был студентом буддийского духовного училища, и меня послали на практику в Таиланд. Настоящее моё имя Сигэмицу Симоэ.
- Вот как? Значит, вы не Фукуо Омура?
Если это бывший японский военнослужащий, ему, по меньшей мере, должно быть лет под сорок. Но это безвозрастное лицо явно принадлежало человеку молодому, которому никак не больше тридцати. Он вполне мог быть студентом, посланным за границу.
4
То, что рассказал о себе Сигэмицу Симоэ, было поистине необычайно.
- За год до окончания духовного училища я подал заявление с просьбой послать меня на практику в Таиланд и уехал туда. Срок пребывания за границей кончился, но на родину я не вернулся. Почему? Об этом после… Я решил стать странствующим монахом и обойти всю Юго-Восточную Азию. Начал я с Лаоса. Шли слухи, что там разгорается гражданская война, и поэтому меня особенно туда влекло: я мог молиться за мир. По шоссе номер тринадцать я прошёл от Вьентяна через бывшее королевство Луанг-Прабанг и достиг провинции Хоаконг, граничащей с Бирмой и Китаем. На обратном пути я познакомился с двумя путниками, и мы пошли вместе. Это и определило мою судьбу…
Сигэмицу Симоэ вздохнул и продолжал:
- Один из моих спутников оказался японцем, второй - китайцем. По первому впечатлению оба занимались тайной торговлей опиумом и прибыли из Бангкока. В глубине провинции Хоаконг, на плоскогорье, обитает малочисленное племя мео, занимающееся тайным выращиванием мака… В Таиланде разрешается курить опиум только лицам, зарегистрированным правительственными органами. А вообще производство и продажа опиума запрещены. В Хоаконге подвизаются люди, подобные моим спутникам. Из мака в Бангкоке изготовляют морфин и контрабандой посылают в разные страны… Что касается японца, он был птицей другою полёта. На первых порах он почему-то даже не хотел со мной говорить по-японски. Как выяснилось позднее, это был в прошлом японский военный, оставшийся в Таиланде и работавший в американской разведке. Он рассказал, что поддерживает связь с остатками гоминдановской армии на границе и разведывает позиции объединённых войск Патет-Лао и капитала Конг Ле. Он предупредил меня, чтобы я ничего не говорил китайцу. Я хорошо овладел китайским ещё в духовном училище, потом в Бангкоке с полгода жил в китайской семье и научился говорить по-китайски почти как китаец. Я осуждал этого японца за его работу на войну, и всю дорогу мы с ним ожесточённо спорили…
- Этого-то японца, наверное, и звали Фукуо Омура, - не сдержав любопытства, спросил Куросима.
- Да. Вспомнив всё, я понимаю, что мой китайский попутчик после гибели Фукуо Омуры присвоил мне его имя. Почему - не знаю. Возможно, просто потому, что я тоже японец. А может быть, он предполагал, что, если я вернусь на родину под его именем, его родные догадаются о его судьбе и станут молиться за упокой его души… Впрочем, я не очень уверен в том, что это его настоящее имя. В Таиланде сколько угодно таких японцев, и у всех вымышленные имена. Во всяком случае, на родине их считают погибшими.
- Вам не приходилось как-нибудь слышать фамилию Угаи? - снова задал вопрос Куросима.
- Нет, не слыхал… Из Луанг-Прабанга мы направились в Сарапукун. Когда мы дошли до развилки шоссе номер семь, японец вдруг предложил нам повернуть к Долине кувшинов для разведки. По его сведениям, там находилась опорная база капитана Конг Ле. Мы с китайцем не согласились. Тогда японец направил на нас пистолет и вынудил следовать за ним. Будь я один, я мог бы свободно направиться, ничем не рискуя, в Долину кувшинов. Потому что солдаты Конг Ле буддийским священникам никакого зла не причиняли.
- Однажды но сне вы произнесли по-японски такую фразу: "Виднеется Долина кувшинов", - вставил Куросима.
- В самом деле?.. Японец тот погиб ужасной смертью. Произошло это, когда мы пытались пробраться через линию охранения в холмистой местности перед самой долиной. Мы, разумеется, не знали, где расположены сторожевые посты частей капитана Конг Ле, и, приспосабливаясь к местности, ползком продвигались вперёд… Японец полз впереди. Раздался взрыв. Японец наскочил на мину, и его подбросило вверх. Вне себя от ужаса, я подполз к нему, чтобы оказать помощь. И тут он, едва держась на ногах, поднялся. Весь в кровавых лохмотьях, он походил на страшный призрак. Перевернувшись на спину, я испуганно смотрел на него. А он, крепко сжимая обеими руками живот, стоял над самой моей головой. И вдруг как подкошенный рухнул на меня, и все внутренности, выпавшие из его разорванного живота, - и желудок, и печень, и кишки - всё вместе с кровью залепило мне лицо…
Вспоминая ту страшную минуту, Сигэмицу Симоэ закрыл лицо руками и задрожал всем телом. Достаточно было представить себе разыгравшуюся сцену, чтобы содрогнулся от ужаса, и Куросима, словно онемев, молча смотрел на конвульсии Симоэ.
- …Я потерял сознание, - продолжал Симоэ, - и, очнувшись, не мог вспомнить, кто я такой, и совершенно забыл японский язык. Когда я пришёл в себя, я лежал в телеге, запряжённой волами. Рядом со мной был мой спаситель… Когда вы, кажется, дней пять назад возили меня в больницу "Кэммин" и врач стал меня расспрашивать, я стал кое-что припоминать и разнервничался… Вот я и начал вам рассказывать кое-что о том, что со мной потом приключилось.
Рассказ Симоэ затянулся, между тем нужно было спешить, чтоб всё закончить до прихода Итинари, который мог вернуться с минуты на минуту.
- Симоэ-сан! - обратился к нему Куросима. - Вас хотят отправить в Бразилию как беженца, не имеющего подданства. Тут не просто ошибка, не печальное недоразумение. Боюсь, что за этим скрывается серьёзная интрига. Резидентура американской военной разведки в Японии, связанная с американскими секретными органами в Таиланде, принимает вас за погибшего Фукуо Омуру. Этому человеку известны важные тайны, и они решили, пока к нему не вернулась память, заживо его похоронить, выдворив из Японии. И вы можете стать жертвой этого заговора… Я прилагаю все усилия к тому, чтобы этого не допустить. Но и вы тоже должны немедленно заявить протест.
- Об отправке в Бразилию, - сказал Симоэ, - я узнал от вчерашнего дежурного надзирателя. Скажите, а в Бразилии я получу подданство?
- Разумеется.
- Вот и прекрасно. В таком случае я могу спокойно покинуть Японию как человек без подданства.
Неожиданный ответ Симоэ поразил Куросиму, он растерянно проговорил:
- Но позвольте… как же так?.. Почему?..
- Как только ко мне вернулась память, я подумал об ожидающей меня участи и твёрдо решил уехать.
- Я… я не понимаю! - хриплым от волнения голосом произнёс Куросима.
- Я вам очень обязан, Куросима-сан, и, конечно, виноват перед вами… Но однажды я уже пережил смерть. Это было в Долине кувшинов. Пусть всё так и останется. Мне всё равно. Чтобы вам лучше понять меня, я, пожалуй, расскажу, почему я после практики не вернулся из Таиланда и отправился в странствие… Мои родители погибли во время войны, и я остался круглым сиротой. Один на всём белом свете. Я оказался в сиротском приюте при буддийском храме. Начальником приюта был настоятель храма. Я обнаружил некоторые способности к учению, и он определил меня в духовное училище. Я много занимался и довольно рано наметил себе дорогу в жизни. Рассуждал я так: я не могу разделить судьбу своих родителей, погибших во время войны, и многочисленных японцев, и людей во всём мире, которым война причинила неисчислимые бедствия. Зато я могу стать буддийским священником, чтобы помогать им, врачевать их душевные раны и заботиться о спасении их душ. Вы понимаете?..
- Нет, не понимаю, - снова пробормотал Куросима.
- Как вам известно, все буддийские священники сторонники мира. И единственное моё желание - в меру своих сил служить делу мира. Я не вернулся в Японию и отправился в странствие по Юго-Восточной Азии именно потому, что там в разных местах шла война. Вам может показался смешным моё страстное желание стать нищенствующим монахом, проповедующим мир. Но меня война сделала круглым сиротой, и мне остался этот единственный путь борьбы с войной… И раз мне предлагают ехать в Бразилию, я готов ехать в Бразилию. В Японии меня ничто не удерживает. У меня нет здесь ни одного кровного родственника. В Бразилии сейчас, кажется, нет войны. Но и там есть страдающие люди и есть враги мира. И я буду счастлив, если смогу там распространять буддийское учение…
- Что ж, дело неплохое, - сказал Куросима. Он решил, что не стоит пускаться, в беспредметный спор, и всё же добавил: - Но вам не кажется, что, безропотно приемля муки и страдания, причиняемые людям, вы этим лишь содействуете насилию?
- Нет, не думаю!.. Я ни к кому не питаю ненависти. Фукуо Омура тоже несчастная жертва войны. И если я должен сейчас покинуть родину вместо него, я охотно иду на это. Куросима-сан! Не говорите никому, что у меня восстановилась память, и пусть всё идёт своим чередом. Пожалуйста, пообещайте мне это. Очень прошу.
Молитвенно сложив ладони, Симоэ снова начал читать сутры.
Тут дверь с шумом распахнулась, и в палату влетел Итинари. С минуту он удивлённо смотрел на Куросиму, сидевшего возле кровати Симоэ, затем резко сказал:
- Не забывай, что никакого касательства к Фукуо Омуре ты больше не имеешь. Но прежде всего ответь, отказываешься ты от своего намерения или нет?
Пошатываясь, точно пьяный, Куросима поднялся со стула и ответил:
- Я решительно не согласен с приказом. Но… отправляйте этого человека в Бразилию. Я мешать не стану.