- Правда, совершенно?! - сказал он тут же вслух. Сначала я хотел вот здесь проявить девичий лик, видите? Буквально двумя штрихами… Но потом передумал: жалко стало что-либо менять.
Он ли сказал, я ли подумал: "портить".
В этом единственном, тысяча первом, экспонате он оказался наконец художником, автором финального шедевра. Он любил его.
Другой был режиссер документального кино. И он был художником, без сомнения. Говорили о Пушкине, о "Медном всаднике".
- А для меня главная его вещь "Гробовщик", - сказал режиссер. И пояснил: - Все, кого я успел снять, умерли. Я иногда боюсь себя и ненавижу свою профессию.
Я взглянул на него с пристрастием и тут же ему поверил.
И всплыл Петрополь, как Тритон,
По пояс в воду погружен.
Торжество этих строк всегда казалось мне приговором. Угроза строительства пресловутой дамбы - овеществленной метафорой.
Рассказывают также, ссылаясь на неведомые мне научные источники, что за последние годы, включающие годы аферы с дамбой, вода в Неве химически настолько активизировалась, что стала разъедать те самые сваи, на которых упрочены фундаменты великого города. Сваи эти, пропитанные специальными составами по старинным технологиям, рассчитанные на века, простояв по два века, не выдерживают натиска новейшей экологии. Так что Петрополь как всплыл, так и погрузиться обратно вскоре может. Бедствие такого рода грозит нам едва ли не больше, чем Венеции, но вряд ли вызовет в мире то же сочувствие.
Меня всегда занимал вопрос, трагический в своей праздности: в какой мере поспевает описание за реальностью - до или после? Торопились ли Линней или Брем описать живой мир в наличии прежде, чем тот начал катастрофически убывать? Успел ли Даль сложить словарь "живаго" русского языка, состоящий сегодня из слов, наполовину лишь в нем выживших? Предупредил ли Достоевский угрозу "бесов" или поддержал своим гением их проявление? Успела ли великая русская литература запечатлеть жизнь до 1917 года? а вдруг и революция произошла оттого, что вся жизнь была уже запечатлена и описана…
И как, в таком случае, обстоит с Петербургом? На случай, если он утонет?
Как ни странно, несмотря на наличие великого образа, выстроенного Петром и Пушкиным, несмотря на всю "петербургскую линию" в русской литературе, культуре и истории, в "окно" это все еще слабо видно Европу, еще меньше, быть может, виден с Запада Петербург. Само собой: заглядывая в окно и выглядывая из окна, мы видим принципиально разные вещи. А образ на то и образ - вещь несущественная, нематериальная: ему отлететь едва ли не легче, чем потонуть городу.
В режиме советского времени, в сталинском загоне, культурное описание Петербурга - Петрограда - Ленинграда было остановлено, стало "дореволюционным", но и те книги не переиздавались; все, бессознательно и сознательно, склонялось к забытью. Забытье ведь - необходимое условие разрушения. Переиздание книг по Петербургу в последние годы гласности показало парадоксальную бедность ряда: Анциферов, Курбатов… Практически нет по Петербургу книг. Петербуржцу приходится заглядывать в то же мутное, непромытое окошко уже не Петербурга, а интуристского справочника, как и иностранцу. Оказывается, именно простую, а не гениальную работу сделать в России труднее всего. Чтобы точно, пропорционально, профессионально, а не только лишь тонко или блестяще.
Так что самое время, если уже не поздно, спешить описать Петербург.
Вопрос о том, сам ли пишет Соломон Волков, следует поставить иначе: сам ли он не пишет?
Действительно, что он написал сам?
Петербург есть, Ахматова была, и Шостакович, и Баланчин, и Бродский есть…
Но и русский язык был до Даля, Ушакова, Фасмера.
И пирамиды стояли до Шампольона, как продолжают стоять после него.
И стояли бы они без него, если бы его не было?
Ведь это именно он не дал их доворовать.
И где без Шлимана Троя?
Один стоит в камне, другой растворился в звуке, третий испарился в танце.
Это они ничего не написали сами.
Слишком популярной стала сентенция Булгакова, что "рукописи не горят".
Как только была опубликована. Словно она одна и не сгорела.
Не заговаривал ли автор свой роман этой колдовскою фразой? Не уговаривал ли?
He умолял ли… но кого?
Никого рядом не было, кроме вдовы.
Где и как не сгорели "Воронежские тетради"?
О, вдовы!
Софья Андреевна, Анна Григорьевна…
Елена Сергеевна, Мария Александровна…
Надежда Яковлевна. Вот поворот.
Но ведь и Анна Андреевна - вдова!
Сама культура вдовствовала.
Мне уже приходилось писать о "Показаниях" Шостаковича в том смысле, что он почему-то именно Соломону Волкову их дал. И Баланчин никогда ни перед кем не "кололся"… В чем дело? Что, Соломон умнее, красивее, честнее всех, что ли? Один талант, возможно, есть: умение слушать. Более редкий, чем говорить и писать. И другой: рукопись у него не сгорит. Ему можно довериться, как вдове. Господи, как одиноки города и люди!
РАЗДВОЕНИЕ ВЕЧНОСТИ
Исповедь двоеженца
День отъезда - день приезда считаются
как один день.
Бухгалтерское правило
Безвыходным положением называется то,
из которого есть один выход.
Еврейская шутка
В советские времена ценз существовал не только на выезд за границу ("невыездной"), но и на показ по телевизору ("непоказной"). По-видимому, эти цензы были равновелики. С приходом Горбачева меня сначала выпустили за границу, а потом в телевизор. Я должен был рассказать о себе все, что захочу ("без ограничений" - гласность!). Я воспользовался и пожелал, чтобы съемки произошли на "малой родине"; в Ботаническом саду, что напротив отчего дома, на Аптекарском острове Петроградской стороны города Петербурга (тогда Ленинграда), предложив в качестве "натуры" самую большую и самую северную в Европе пальму, погибшую от бомбежки; ее черный ствол по-прежнему подпирал купол самой высокой оранжереи сада. Телевизионщики нехотя подчинились.
Признаться, я и сам был там впервые "внутри". Осыпавшиеся стекла во время войны были заменены фанерами; большая пальма все равно погибла, но некоторые поменьше удалось спасти. На них были повязаны гвардейские ленточки - черные с желтым. Я прочитал на табличке:
ПАЛЬМА ПОСЕВА 1937 ГОДА
ПЕРЕЖИЛА БЛОКАДУ
"Это я", - сказал я не без гордости.
Эпизод в фильм не вошел.
Зато вошел другой, менее желанный; пришлось отвечать на вопрос, почему я переехал в Москву. Вопрос этот хронически возмущает меня, так же как и вопрос, почему я не эмигрировал. "Я эмигрировал, - отвечал я. - В Москву".
И сколько бы я ни возмущался, что институт "прописки" лишь милицейская (полицейская) мера, что я никогда не покидал Питера, поскольку здесь у меня семья и могилы и теперь уже внуки (внучка посева 1986 года)… по взгляду интервьюера я понимал, что звучу неубедительно: переезд из Ленинграда в Москву считается изменой.
В Ленинград из Москвы давно уже никто не переезжает. Выражение "коренной ленинградец" звучит гордо. Тогда же я узнал цифру 0,4 %. Столько осталось "коренных" к тому времени (десять лет назад). И я, потомственный Почетный гражданин Санкт-Петербурга (дед получил это звание в 1915 году), у которого здесь могилы в пяти поколениях, родившийся здесь, причем в день основания города, переживший блокаду, сохранивший здесь семью, родивший здесь детей и внуков… да таких в сто раз меньше, чем 0,4 %!.. считаюсь изменником и москвичом лишь на основании штампа в паспорте!! Мне на шестидесятилетний юбилей украли на Шуваловском кладбище крест на могиле родителей!!! Тоска.
Есть в чем разобраться.
В Петербурге есть два противоположных памятника. Оба на Неве. На левом берегу - самый знаменитый - Петру Первому работы Фальконета, воспетый Пушкиным в еще более знаменитой поэме "Медный всадник". На вздыбившемся коне, в лавровом венце, простирает Петр правую руку в великую перспективу России (между прочим, на здание филологического факультета Петербургского университета). Но почему-то змея обвивает ногу коня… Неожиданный символ! Говорят, таких коней, чтобы на двух ногах удерживались на пьедестале, во всем мире единицы… вот и трезвое объяснение символике: змей понадобился скульптору в последнюю очередь (конь заваливался) как дополнительная точка опоры.
Другой памятник, чуть выше по течению, на берегу уже правом, стоит в более уверенной позе. Это Ленин вольтижирует на броневике у Финляндского вокзала. Он простирает ту же руку тоже в сторону великого будущего, хотя и противоположную: то ли указывает на будущий Большой Дом, то ли (что вернее) на Московский вокзал…
Оба указывают России в противоположные стороны. Только это не Запад и Восток. Одна Нева между ними течет с Востока на Запад. Петр указывает на Север, а Ленин на Юг.
Туда он и подастся в 1918 году, с Московского вокзала. В Москву.
Это первая протяженная железная дорога в России. Есть легенда, что с царем советовались, как ее провести. Тот, взяв линейку, положил ее на карту, соединив Петербург с Москвою, и решительно провел карандашом прямую между городами. При этом прижимал линейку пальцем, и ноготь чуть торчал; карандаш наткнулся на препятствие и описал маленькую дужку. Так и была построена дорога, напрямую, но с маленьким заливчиком царева ногтя. С тех пор между Петербургом и Москвой 650 километров, одна ночь в поезде: уснешь там - проснешься тут, или наоборот.
Вокзалы построены одним архитектором по образу и подобию друг друга. В Петербурге вокзал называется Московским; в Москве - Ленинградским. В конце пути поставлена поперечная полосатая шпала, чтобы, по-видимому, поезд насквозь не проехал. Раньше за шпалой была еще трогательная клумбочка с дохлыми цветочками, вроде могилки пути. Теперь ее нет. Сочли лишней.
Эмфисбема. Мифологическая двуглавая змея. Когда-то я прочел в советской газете, в забавной рубрике "Их нравы" (о западной жизни), что где-то в горах Испании была поймана живая эмфисбема. "Что, - заканчивалась заметка, - представляет собою некоторый научный интерес". Некоторый научный интерес представляет собою тот факт, что, вслед за полосатой шпалой и могильной клумбочкой, когда с перрона вы входили под гулкие своды вокзала, вас встречала одна и та же голова Владимира Ильича, что в Москве, что в Ленинграде. Раз уж дорога была построена по идеальной прямой, то два Ильича загипнотизировали друг друга на многие десятилетия, потому что различала их лишь надпись: "отсюда, такого-то числа и месяца 1918 года, в связи с переводом Правительства, Владимир Ильич Ленин отбыл в Москву" и "сюда…… прибыл из Петрограда". Как штампы в командировке. Поставленные в камне и на века.
Оказалось, не на века… В Петербурге (в связи с переименованием Ленинграда) на месте головы Ленина теперь голова Петра; в Москве Ленин сохранился. Петр и Ленин вперились друг в друга. Петр не может понять, как это его столица просуществовала всего 215 лет; Ленин - как этот город носил его имя всего 67 лет. "Потомки будут долго гадать, в честь какой Лены (Hellen) был назван этот город", - пошутил однажды В. В. Набоков. Оказалось, не так долго. Уже почти забыли.
27 мая 2003 года Санкт-Петербургу исполнится 300 лег, в 1997-м Москве уже исполнилось 850. Последняя дата достаточно условна (первое упоминание в летописях), но все равно Москва на полтысячелетия старше. Что существенно.
Тут обратная арифметика, кто старше и кто младше… Если европейская цивилизация, которой был загипнотизирован молодой Петр, опережала русскую (была старше) лет на триста - четыреста, то он заложил свой город именно в настоящем времени Европы; 1703 год был в этот миг исторически общим для Европы и России.
Тут два возраста: хронологический и исторический. Хронологически Петербург был младенцем и по отношению к России, и по отношению к Москве; исторически он оказался старше сразу на три века.
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова…
Ах, смелые, преждевременные слова! Старая вдова снова удачно вышла замуж. За большевика. И уж она показала молодой царице!
У нас отняли все, и прежде всего время. Питерское время стало московским. В буквальном смысле, потому что Пулковский (тридцатый) меридиан проходит через Питер, а не через Москву. Нам оставалось лишь слушать по радио раздающийся на всю страну голос диктора Левитана: "Говорит Москва! Говорит Москва! Московское время - ноль часов ноль минут". Красная площадь и бой часов Кремлевской башни. Гимн Советского Союза: "Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил…"
Построенный с таким историческим отрывом Петербург стал островом в самой России.
Остались застывшие в величии и красоте камни.
В своем, после него ставшем традиционно-русским, стремлении "догнать и перегнать" Петр пригласил "лучших специалистов", не жалея ни казны, ни "внутренних ресурсов", каковыми всегда в России были не столько избыточные природные богатства, сколько бесплатность "человеческого материала": крепостных крестьян (а в советское время колхозников и зэков). Где-то я прочел (данные могут быть как завышены, так и занижены), что за петровские годы (1703–1725) в основание Санкт-Петербурга залегла треть мужского населения России, цифра, сравнимая лишь с жертвами ГУЛАГа. Так что, среди прочих достижений, Петр может считаться и основоположником применения массового рабского труда (после египетских пирамид, конечно, - недаром в Петербурге столько сфинксов!). Прекрасно спланированный фасад Империи, с учетом всех достижений (так что и барокко чуть побарочнее, и классицизм несколько поклассичнее), фасадом и остался. Без подъездов, без "куда человеку прийти" (по Достоевскому). Город был заложен Большим Человеком не для человека, а для будущего русского литературного героя ("маленького человека") - Евгения, Башмачкина, Мышкина… Великий город основан на болоте и на костях. Поэтому мы до сих пор проклинаем его за климат. Поэтому отношение к Петру в России всегда было двояким - и как к великому реформатору, и как к Антихристу. Поэтому до сих пор на нашем прекрасном городе лежит если не проклятье, то заклятье. Какими только эпитетами не награждали его наши поэты: и заколдованный, и призрачный, и приснившийся, и холодный, и мертвый! Но и прекраснее - в этом мире города нет. (Это я только что услышал, прогуливаясь по Каннам, где я пишу этот текст, от одного лондонского шведа-баптиста, распространяющего по миру бесплатную Библию и оттого всюду перебывавшего.) Да, хорошо приехать в него туристом в белые ночи, но жить… "В Петербурге жить, словно спать в гробу…" - напишет Мандельштам.
Другое дело Москва! Ее не сравнишь с Петербургом по избыточной красоте. Один Кремль как остров. Остальное - сплошная пристройка. Она, получилось, построена людьми и для людей. Она - суше. Она на семи холмах. Она златоглавая - сорок сороков куполов. (Теперь, когда торопливо возвращают Богу Богово, она снова ими засверкала.) Она - южнее, она - теплее: весна движется из Москвы в Петербург две недели. "Москва не сразу строилась", - гласит пословица. И это не только народная мудрость, но и констатация факта. Это Петербург построили сразу; Москва же росла восемь с половиной веков вкруг Кремля и Красной площади, росла (и растет) как дерево: ветви, веточки, листочки… "На Красной площади всего круглей Земля…" - напишет тот же Мандельштам. Спасская башня, Лобное место, Мавзолей, "Шереметьево-3" (после приземления Руста)… Росла как дерево - разрослась как баобаб. "У кого под рубашкою хватит тепла, чтоб объехать всю курву Москву?" - опять Мандельштам. Курва… баобабища… Москва - женского полу.
Другое дело - Петербург! Мужеского полу. "Москва невестится, Петербург женихается", - гласит пословица. Тоже трезвое наблюдение. "Петербург! Я еще не хочу умирать! У меня телефонов твоих номера…" (Мандельштам). "Раньше это была судьба, а теперь это просто очередь", - выразила не то Анна Семеновна Кулишер, не то Ахматова положение в тот год, когда я родился. "Великий город с областной судьбой", - выразился кто-то, когда я уже подрос. Я не эмигрировал - я женился в Москву.
Другое дело - Москва! "Москва слезам не верит". Ей не до тебя. Ты не один - таких много. Вот форма неодиночества! - проглотит и не заметит. В Москве дружить легче.
Другое дело - Питер! У нас есть море… Правда, его не видать совсем. Зато море.
"Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…" Кто еще это и так напишет?! И мало того что Пушкин… для этого еще и город такой нужен, чтобы он мог его так написать. Пушкин - вот кого не поделить…
Пушкин родился в Москве, а погиб в Петербурге. Женился на москвичке в Москве, был счастлив, проведя там медовый месяц, а четырех детей родила она ему в Питере. Пушкин дружил в Москве, а ссорился в Петербурге.
"Ах, братцы! Как я был доволен, когда церквей и колоколен, садов, чертогов полукруг открылся предо мною вдруг!.."
Но Пушкин - не пример: в нем соединялось все. Но не про Москву написан "Медный всадник".
Опишу один день на родине…
В принципе я избегаю посещения "пенатов". Боюсь. Особенно связанных с Пушкиным. Особенно избегаю Дома на Мойке - последней квартиры поэта, где он скончался. Могу честно признаться, что я в ней ни разу не был. А тут меня настойчиво приглашают на открытие выставки личных вещей поэта, выставку редкой полноты, потому что многие раритеты привезены из Москвы. Нет, выставка не в самой квартире, а в соседнем служебном помещении музея, где Пушкин не бывал… Это меня примиряет, и я соглашаюсь. Тем более что все так удачно складывается - два дела в одном, - накануне мне позвонили, что в Военно-Морском архиве нашли документы, связанные с моими дедами. Архив помещается напротив атлантов, оттуда близко до пушкинской квартиры, и я поспевал и туда и туда.
Значит, успеваю. С прежним детским удивлением любуюсь лоснящимися эрмитажными атлантами (у одного из них осколком бомбы повреждена нога). Вхожу в архивно-канцелярскую нищету. С сочувствием выслушав хроническую жалобу хранителя на мышей и сырость, приводящие к гибели бесценных документов, принимаю под роспись тощую папку и имею с нею час, как на свидании с заключенным.
Признаюсь, это произвело на меня впечатление! - когда я держал на ладони прошение моего прадеда Его Императорскому Величеству по поводу моего деда, чтобы его перевели из сухопутного училища в морское… или когда я пытался вникнуть в донесения деда об укреплениях Плимута (шпионил, однако)… или когда читал рапорт о гибели другого деда на "Цесаревиче" ровно в день Октябрьского переворота (он никогда не узнает о революции!).
Все это на меня произвело… и с особым чувством вышагивал я по Дворцовой площади к Мойке, к Пушкину.
Вышагивая, я сравнивал ее с собственным описанием, написанным накануне для некой швейцарской газеты: не испытал ни удовлетворения, ни разочарования, - с мыслями о собственном письме оказался у Пушкина и уже что-то лепетал в камеру… опять успел! Освободившись, решил держаться принципа и выставку не смотреть. Но!