А вот Нэт вздернул голову, словно рядом пальнули из ружья. Лидия улыбнулась в тарелку. И мигом решила, что будет с Джеком дружить.
Поначалу казалось, что шансов ноль. На физику Джек не ходил с неделю, и несколько дней после уроков Лидия болталась у машины, пока не застала Джека одного. В первый день он вышел с какой-то блондинкой из одиннадцатого класса; Лидия нырнула за куст и посмотрела сквозь ветки. Джек сунул руки блондинке в карман, затем под пальто, и когда та изобразила оскорбленную невинность и его оттолкнула, закинул ее на плечо и пригрозил бросить в сугроб, а она между тем визжала, хихикала и молотила его по спине кулаками. Джек поставил ее на землю, открыл дверцу своего "жука", блондинка села, они уехали, пыхая выхлопом, и Лидия понимала, что они не вернутся. На второй день Джек вообще не появился, и Лидия в конце концов поплелась домой. Снегу нападало до середины икры; всю зиму стояли рекордные холода. В сотне миль к северу замерзло озеро Эри, в Баффало снегопады завалили дома по крыши и пожрали линии электропередачи. Дома Нэт, который и не припоминал, когда в последний раз ездил в автобусе без Лидии, осведомился:
– А ты куда подевалась? – Но она молча потащилась по лестнице к себе.
На третий день Джек вышел из школы один, а Лидия вдохнула поглубже и выбежала на обочину. Как обычно, Джек был без куртки и перчаток. В покрасневших пальцах сплюснул сигарету.
– Не подвезешь? – спросила Лидия.
– Мисс Ли. – Джек ногой сбил сугроб с переднего колеса. – А вам разве не на автобусе полагается?
Она пожала плечами, потуже намотала шарф:
– Опоздала.
– Я не прямо домой.
– Это ничего. Очень холодно пешком.
Джек порылся в кармане и достал ключи.
– А ваш брат точно не против, что вы знаетесь с таким, как я? – спросил он, задрав бровь.
– Он мне не сторож.
Лидия не собиралась так орать. Джек ухмыльнулся, дохнув клубом дыма, и сел за руль. Лидия, алея щеками, чуть было не ушла прочь, когда он наклонился и повернул ручку с пассажирской стороны.
Теперь, сев в машину, Лидия не знала, что сказать. Джек завел двигатель, переключил передачу, и на доске, очнувшись, замигали здоровенный спидометр и датчик топлива. Больше никаких приборов. А в машине у родителей Лидии куча индикаторов и лампочек: заканчивается масло, перегрелся двигатель, включен стояночный тормоз, открыта дверца, или багажник, или капот. Тебе не доверяют. За тобой вечно нужен глаз да глаз – нужно напоминать тебе, что делать и чего не делать. Лидия никогда не бывала с мальчиком наедине – мать запрещала ей встречаться с мальчиками (не то чтобы Лидия порывалась), – и к тому же она сообразила, что прежде с Джеком и не разговаривала по-человечески. Ее представления о том, что творится в машинах на задних сиденьях, были смутны. Краем глаза она смотрела на профиль Джека, на его щетину – темнее песочных волос, – которая расползалась от бакенбард до мякоти горла, точно угольная пыль, которую надо смахнуть.
– Короче, – сказала Лидия. Пальцы ее затряслись, и она сунула руки в карманы пальто. – Можно сигу стрельнуть?
Джек засмеялся:
– Хорош гнать-то. Ты ж не куришь.
Но протянул ей пачку, и Лидия вытащила сигарету. Думала, сигарета будет плотная и тяжелая, как карандаш, но нет – легкая, вообще ничего не весит. Не отводя глаз от дороги, Джек кинул Лидии зажигалку.
– Итак, ты решила, что сегодня брат тебя за ручку домой не ведет.
Пренебрежение прозвучало очень явственно, но Лидия не поняла, над кем он смеется – над ней, над Нэтом или над ними обоими.
– Я уже не маленькая, – сказала она и закурила. Дым обжег легкие, голова закружилась, и внезапно прочистилось, прояснилось в голове. Как палец порезать, подумала она: боль и кровь напоминают, что ты жив. Она выдохнула, выпустив сквозь зубы ураганчик, и протянула зажигалку Джеку. Он отмахнулся:
– Кинь в бардачок.
Лидия открыла защелку, и под ноги выпала голубая коробочка. Лидия застыла, а Джек опять рассмеялся:
– Что такое? "Троянов" никогда не видали, мисс Ли?
Лидия с горящим лицом подобрала презервативы и запихала обратно в раскрывшуюся коробочку.
– Еще б не видала. – Она сунула коробку в бардачок вместе с зажигалкой и решила сменить тему: – Ну и как тебе сегодня контрольная на физике?
Джек фыркнул:
– Тебе же вроде по барабану эта физика?
– У тебя с ней по-прежнему завал?
– А у тебя?
Лидия замялась. Глубоко затянулась, подражая Джеку, и запрокинула голову, выдыхая.
– Мне физика по барабану. До фонаря мне эта физика.
– Херня, – сказал Джек. – Чего ж тогда, как мистер Келли домашку ни раздаст, ты чуть не рыдаешь?
Она и не догадывалась, что настолько прозрачна; щеки горячо вспыхнули, жар пополз к шее. Сиденье скрипнуло, и в бедро ткнулась пружина – будто кулаком пихнули.
– Маленькая мисс Ли курит. – Джек цокнул языком. – А брат не огорчится, когда узнает?
– Меньше, чем когда узнает, что я у тебя в машине сидела.
Лидия усмехнулась. Джек будто и не заметил. Открыл окно, впустив в машину холодный воздух, и щелчком отправил окурок наружу.
– Так меня ненавидит, а?
– Да ладно тебе, – сказала Лидия. – Все же знают, что у тебя в машине творится.
Джек рывком свернул к обочине. Они едва добрались до озера, и глаза у Джека были холодны и неподвижны, как заледеневшая озерная вода.
– Тогда, пожалуй, ты лучше вылезай. Не хватало еще, чтоб я тебя совратил. А то Гарвард тебе тогда не светит. В отличие от братца твоего.
"Он, похоже, по правде Нэта ненавидит, – подумала Лидия. – У них это взаимно". Интересно, как они учились в одном классе все эти годы? Нэт, наверное, сидел впереди над тетрадкой, одной рукой тер складку между бровей – он всегда так делает, если сильно задумался. Сосредоточился, ничего вокруг не замечает – вот же он, ответ, запечатан у него во рту. А Джек? Джек развалился на задней парте в углу: рубашка навыпуск, одна нога перегородила проход. Весь такой раскованный. Такой самоуверенный. Плевать хотел, кто что подумает. Неудивительно, что они друг друга на дух не переносят.
– Я, между прочим, не такая, как он, – сказала Лидия.
Некоторое время Джек ее разглядывал, будто размышлял, правда ли это. Под задним сиденьем вхолостую урчал двигатель. Серый червяк пепла на сигарете Лидии рос, но Лидия лишь выдохнула тоненькую струйку тумана в морозный воздух и заставила себя не отворачиваться от Джекова прищура.
– Почему у тебя голубые глаза? – наконец спросил Джек. – Ты же вроде китаянка?
Лидия заморгала.
– У меня мама американка.
– Я думал, карие выигрывают. – Джек ладонью уперся в ее подголовник и склонился ближе, всмотрелся внимательно, оценивающе, точно ювелир в драгоценный камень. По загривку у Лидии побежали мурашки, и она отвела глаза, стряхнула пепел в пепельницу.
– Значит, не всегда.
– Никогда не видел голубоглазых китайцев.
Вблизи она разглядела созвездие веснушек у него на щеке – поблекли, но не исчезли. Как и брат много лет назад, Лидия их пересчитала – девять штук.
– Ты в курсе, что ты из девчонок одна в школе небелая?
– Да? Я как-то не задумывалась.
Вранье. Даже с голубыми глазами не притворишься, будто одна из них.
– Вы с Нэтом небось чуть ли не единственные китайцы на весь Миддлвуд.
– Наверно.
Джек отодвинулся и потер вмятинку на пластиковом руле. После паузы спросил:
– Каково это?
– Каково это?
Лидия замялась. Иногда почти забываешь, что с виду не похожа на других. В школьной комнате отдыха, или в аптеке, или в супермаркете слушаешь утренние объявления, или заносишь пленку на проявку, или берешь с полки картонку яиц – и как будто ты просто человек в толпе. Иногда вообще про это не думаешь. Но временами замечаешь, что на тебя смотрит девушка через проход, аптекарь смотрит, парень на кассе, и в их глазах видишь свое отражение: ты несообразна. Цепляешь взгляды, как рыболовный крючок. Вспоминаешь заново всякий раз, когда видишь себя со стороны, чужими глазами. Когда на вывеске "Пекинского экспресса" – мультяшный человечек в остроконечной круглой шляпе, узкоглазый, зубы торчком, в руках палочки. Когда мальчишки на игровой площадке растягивают глаза пальцами ("китаез – япошка – погляди в окошко"), а мальчишки постарше на улице, проходя мимо, бормочут "пливет, класотка" – негромко, только чтоб ты услышала. Когда официантки, и полицейские, и водители автобусов говорят с тобой медленно, простыми словами, словно ты можешь их не понять. Когда на фотографиях ты одна черноволоса, будто тебя откуда-то вырезали и сюда вклеили. Удивляешься: погоди, а эта что тут делает? А потом вспоминаешь, что "эта" – ты и есть. Не поднимаешь головы, думаешь про школу, или про космос, или про будущее, а про это все стараешься забыть. И забываешь, пока оно не случается вновь.
– Не знаю, – сказала она. – Люди еще с тобой не познакомились, а уже все про тебя решили. – И вдруг уставилась на Джека в ярости: – Вот как ты со мной примерно. Всем кажется, что они тебя уже знают. А ты всегда не то, что они думают.
Джек долго-долго молчал, разглядывал замок на эмблеме в центре руля. Теперь они никогда не подружатся, решила Лидия. Нэта Джек ненавидит, а сама она так выступила, что он возненавидит и ее. Сейчас вытолкнет из машины и укатит. К ее изумлению, Джек вытащил сигаретную пачку из кармана и протянул ей. Искупительное жертвоприношение.
Лидия не размышляла, куда они поедут. Еще не раздумывала, какой предлог сочинит для матери, предлог, который – и тут она вдохновенно ухмыльнется – станет прикрытием всех ее встреч с Джеком: мол, осталась после уроков делать дополнительные по физике. Она не вообразила даже потрясенного и испуганного лица Нэта, когда тот узнает, где она была. Она глядела на озеро и не могла провидеть, что три месяца спустя очутится на дне. В этот миг она лишь взяла предложенную сигарету и, когда Джек щелкнул зажигалкой, склонилась к огню.
Восемь
Джеймс прекрасно знает, каково это – вот так забывать. Академия Ллойд, Гарвард, Миддлвуд. Джеймс забывает изо дня в день – кратковременное затишье, затем резкий тычок под ребра: помни, ты чужак. Забывать, прежде считал он, – ложное утешение: так зверь в зоопарке, подобравшись в вольере, делает вид, будто не замечает, как все пялятся, делает вид, будто он по-прежнему на воле. Теперь же, спустя месяц после похорон Лидии, Джеймс эти минуты забвения ценит высоко.
Кто-то находит убежище в пинте виски, в бутылке водки, в шестерике пива. Вкус алкоголя Джеймсу никогда не нравился, и алкоголь не притупляет ему сознания – от алкоголя Джеймс свекольно багровеет, будто ему набили рожу, а вот мысли мчатся быстрее. Он подолгу катается на машине, туда-сюда пересекает Миддлвуд, по шоссе почти до самого Кливленда, а там разворачивается назад. Он глотает снотворное из аптеки, и даже во снах Лидия мертва. Снова и снова он находит забвение лишь в постели Луизы.
Он говорит Мэрилин, что читает лекцию или консультирует студентов; по выходным – что надо работы проверять. Это все вранье. Через неделю после смерти Лидии декан отменил летний курс.
– Передохните, Джеймс, вам нужно заняться собой, – сказал он, ласково похлопав Джеймса по плечу.
Декан так утешал всех: студентов, которых бесили низкие оценки, преподавателей, которых оскорбили неполученные гранты. Работа декана – сделать так, чтобы потери казались пустячнее. Но студенческие "удовлетворительно с минусом" никогда не превращались в "хорошо", а новое финансирование не возникало из воздуха. Желаемого не получаешь – просто учишься обходиться без него. А Джеймсу только собой заниматься не хватало – дома ему невыносимо. Так и ждешь, что в дверях появится Лидия, что скрипнут половицы в ее спальне наверху. Как-то утром он услышал шаги у нее в комнате, не сдержался, задыхаясь кинулся наверх – а там Мэрилин расхаживает туда-сюда вдоль стола, открывает и закрывает ящики. Хотелось закричать: "Пошла вон!" – будто спальня – святилище. Теперь он по утрам берет портфель – якобы на лекцию собрался – и едет в колледж. И даже там в кабинете завороженно разглядывает семейный портрет, откуда смотрит Лидия – едва пятнадцать исполнилось, вот-вот выскочит из-под стекла, из рамки, бросит их всех. К середине дня Джеймс снова у Луизы, ныряет в ее объятия, затем ей между ног, и тогда разум его блаженно отключается.
Но, уехав от Луизы, он вспоминает вновь и только сильнее злится. Как-то раз по пути к машине подбирает пустую бутылку и швыряет в стену Луизиного дома. В другие вечера за рулем борется с соблазном протаранить дерево. Нэт и Ханна стараются не попадаться ему на глаза, а с Мэрилин он за последние недели не обменялся почти ни словом. Скоро Четвертое июля, Джеймс проезжает озеро и видит, что на причале развесили флажки и красно-белые шарики. Сворачивает к обочине и все это сдирает, каблуком лопает шарики один за другим. Когда все утоплено в воде, а причал сумрачен и гол, Джеймс уезжает домой, трясясь всем телом.
Нэт роется в холодильнике, и Джеймс сатанеет.
– Электричество тратишь, – говорит он. Нэт закрывает дверцу, но эта тихая покорность бесит еще сильнее. – Вот надо тебе под ногами путаться?
– Извини, – говорит Нэт. В одной руке у него яйцо вкрутую, в другой – бумажная салфетка. – Я не знал, что ты придешь.
В машине неотступно воняло выхлопами и моторным маслом, и лишь теперь Джеймс чует, что сам до сих пор пахнет Луизиными духами – мускусной едкой сладостью. Может, Нэт тоже почуял.
– Что значит – ты не знал, что я приду? Я целый день вкалывал как проклятый – у меня нет права прийти к себе на кухню? – Он ставит портфель. – Где мать?
– У Лидии. – Пауза. – Просидела там весь день.
Между лопаток покалывает, будто Нэт его упрекает.
– К твоему сведению, – говорит Джеймс, – мой летний курс – очень ответственная работа. У меня конференции. Совещания.
Он краснеет, вспоминая Луизу, – как он сидел в кресле, а она опустилась перед ним на колени, медленно расстегнула ему ширинку, – и от этого злится еще больше. Нэт не опускает глаз, слегка выпятил губы, словно хочет сложить вопрос, но застрял на "Ч…", и на Джеймса вдруг накатывает ярость. Долгие годы отцовства он считал, что Лидия похожа на мать – голубоглазая невозмутимая красавица, – а Нэт на него: смуглый, запинается, на каждом слове боится споткнуться. Джеймс обычно не задумывается о том, что Лидия с Нэтом похожи и друг на друга. А теперь в лице сына мелькает дочь, большеглазая и безмолвная, и Джеймс от боли звереет.
– Что ты торчишь дома целыми днями? У тебя что, друзей нет?
Отец такое говорит годами, но в этот миг внутри у Нэта что-то лопается, точно провод перетянули.
– Ни одного. Я ж не ты. Ни конференций. Ни… совещаний. – Он морщит нос. – От тебя духами пахнет. После совещания, я правильно понимаю?
Джеймс хватает его за плечо, стискивает так, что хрустят костяшки.
– Не смей разговаривать со мной в таком тоне, – рычит Джеймс. – Не смей меня допрашивать. Ты обо мне ничего не знаешь. – И сам не замечает, как складываются слова, как слюной вылетают изо рта: – Ты и о сестре ничего не знал.
Лицо у Нэта не меняется, лишь застывает маской. Джеймсу хочется выщипнуть слова из воздуха, поймать, как мотыльков, но глаза сына стеклянно твердеют и блестят – слова уже заползли ему в уши. Джеймсу хочется его коснуться – плеча, руки, чего-нибудь – и сказать, что он не хотел. Что Нэт тут ни капли не виноват. Затем Нэт кулаком грохает по столешнице – изо всех сил, так, что трескается старый потертый пластик. Выбегает из кухни, грохочет по лестнице, Джеймсов портфель падает на пол, а Джеймс приваливается к столу. Рука нащупывает что-то мокрое и холодное – яйцо вкрутую размозжено всмятку, и в нежную белизну вгрызлись осколки скорлупы.
Всю ночь Джеймс вспоминает застывшее лицо сына и наутро поднимается спозаранку. Приносит с веранды газету, в углу читает дату, черную и четкую: 3 июля. Ровно два месяца с исчезновения Лидии. Не может быть, что всего два месяца назад он сидел в колледже, проверял студенческие работы, стеснялся вынуть божью коровку у Луизы из волос. Еще два месяца назад 3 июля было счастливым днем, тайно лелеемым десять лет, – днем чудесного возвращения Мэрилин. Как все изменилось. В кухне Джеймс разворачивает газету. Под сгибом читает мелкий заголовок: "Учителя и одноклассники вспоминают погибшую". О Лидии теперь пишут короче и реже. А вскоре и вовсе перестанут, все о ней забудут. Джеймс обеими руками придвигает к себе газету. Пасмурно, но света он не включает, будто полумрак сгладит то, что ему предстоит прочесть. Говорит Карен Адлер: "Она была одиночка. Особо ни с кем не общалась". Говорит Пэм Сондерс: "У нее было мало друзей, даже парня не было. По-моему, мальчики ее вообще не замечали". А внизу: "Преподаватель Ли по физике Дональд Келли говорит, что она, замкнутая десятиклассница, училась у него с одиннадцатым классом, и отмечает: "Занималась она усердно, но, конечно, выделялась"". Рядом с заметкой вынос: "Детям-полукровкам зачастую трудно найти свое место в социуме".
Тут звонит телефон. Всякий раз первая мысль: "Ее нашли". Тоненький голосок внутри кричит, что все это недопонимание, недоразумение, ночной кошмар. А потом все остальное нутро – нутро, которое знает, как обстоят дела на самом деле, – тошнотворно придавливает его к земле: "Ты же ее видел". И с чудовищной ясностью он вспоминает ее распухшие руки, ее бледное восковое лицо.
И поэтому, когда он берет трубку, голос его всякий раз дрожит.
– Мистер Ли? – Звонит Фиск. – Надеюсь, я не слишком рано. Как ваши дела?
– Нормально, – отвечает Джеймс. Все спрашивают, и врет он уже на автомате.
– В общем, мистер Ли, – произносит Фиск, и Джеймс понимает, что вести дурные. Люди так настойчиво обращаются к тебе по имени, только если хотят смягчить удар. – Я хотел сообщить: мы сворачиваем расследование. Мы пришли к выводу, что это самоубийство.
Джеймс повторяет все это про себя, и лишь тогда до него доходит.
– Самоубийство?
В трубке пауза.
– В полицейской работе ничего не бывает на сто процентов, мистер Ли. И это очень жаль. Это не кино – однозначности у нас почти не встречается. – Фиск не любит сообщать плохие новости и прячется за официальщиной: – Выясненные обстоятельства свидетельствуют о том, что самоубийство – наиболее вероятный сценарий. Никаких признаков насильственных действий. Друзей нет. Оценки портятся. Пошла на озеро, зная, что не умеет плавать.
Джеймс опускает голову, а Фиск все говорит. Терпеливее – будто отец утешает маленького ребенка:
– Мы знаем, что вам и вашим родным нелегко с этим смириться, мистер Ли. Мы надеемся, вы хотя бы сможете жить дальше.
– Спасибо, – говорит Джеймс. Вешает трубку. За его спиной в дверях стоит Мэрилин, одной рукой опирается о косяк.
– Кто звонил? – спрашивает она. Но так мнет халат на груди, над сердцем, что Джеймс понимает: она все слышала. Мэрилин щелкает выключателем, и во вспышке яркого света Джеймс будто голый, вообще без кожи. – Они не могут закрыть дело. Виновный еще на свободе.
– Виновный? Полиция считает… – Джеймс осекается. – Они считают, больше никто не причастен.