- Нужно обязательно свозить их к Баттрикам - говорит Хадли. - И никаких возражений. У них коровы голштинской породы. Из их молока они и делают мороженое.
- Сейчас только одиннадцать часов. - Я еще даже не завтракала.
- Верно, - говорит Джоли, - они открываются в десять.
- Ну, не знаю.
Джоли хватает меня за руку и тащит к голубому грузовичку, стоящему возле дома.
- Перестань вести себя как мамочка. Поживи немного для себя.
Хадли предлагает мне занять место в кабине, они с Ребеккой поедут в кузове. Джоли заводит мотор и только начинает сдавать назад, как Хадли спрыгивает с грузовика.
- Подожди секунду! - кричит он, бежит в гараж и возвращается с двумя полосатыми складными пляжными креслами, которые забрасывает в кузов.
Сквозь крошечное окошко кабины я вижу, как Хадли раскладывает кресло и, подтолкнув, усаживает Ребекку. Она смеется. Я давно не видела дочь такой счастливой.
- Он хороший парень.
- Хадли? - переспрашивает Джоли, сдавая назад и разворачивая грузовик. Он смотрит в зеркало заднего вида, по-видимому, чтобы проверить, что происходит в кузове. Кресло Ребекки соскальзывает и ударяется о кресло Хадли. Она неловко падает ему на колени. - Хороший. Я только надеюсь, что ради общего спокойствия он не станет для нее самым лучшим.
Я смотрю в грязное окошко, но все происходящее выглядит вполне невинным. Смеющийся Хадли помогает Ребекке снова сесть в кресло и показывает, как держаться за борт кузова, чтобы не падать.
- Она еще ребенок.
- Если уж заговорили о детях, - говорит Джоли, - и, коли на то пошло, об их родителях… Ты так и не сказала мне, по каким правилам собираешься играть.
Я роюсь в бардачке, открываю и закрываю его, снова открываю. Там только карта штата Мэн и консервный нож для бутылок.
- Какие правила? Какая игра? Я думала, мы приехали отдохнуть.
Джоли искоса смотрит на меня.
- Конечно, как скажешь, Джейн.
Я ловлю себя на том, что сижу, задрав колени к подбородку и упираясь ногами в приборную панель - а ведь я за это неоднократно журила Ребекку. Мы останавливаемся на красный свет, до меня доносятся голоса Хадли и Ребекки.
- Восемьдесят две бутылки рома на сундук мертвеца, - поют они.
Джоли бросает на меня озабоченный взгляд.
- Больше не буду поднимать эту тему. Но рано или поздно, скорее рано, сюда приедет Оливер и потребует объяснений. А я не уверен, что у тебя есть, что ему сказать. К тому же я сомневаюсь, что ты знаешь, что ответить, когда он велит вам садиться в машину и возвращаться с ним домой.
- Я точно знаю, что отвечу, - к собственному удивлению возражаю я. - Я скажу "нет".
Джоли жмет по тормозам, и я слышу, как два кресла ударяются о заднюю стенку кабины. Ребекка ойкает.
- У тебя дочь, которая понятия не имеет, что творится в твоей голове. Считаешь, это справедливо: увезти ее из дома, а потом "обрадовать", что она туда больше не вернется? Что ей придется жить без отца? А ее ты спросила?
- Не расспрашивала подробно, - отвечаю я. - А как бы ты поступил?
Джоли смотрит на меня.
- Дело не во мне. Я знаю, как тебе следует поступить. Не пойми меня превратно: мне нравится, что ты здесь, со мной. С моей стороны было бы эгоизмом, если бы я тебя удерживал. Но ты пока чужая в Массачусетсе. Тебе надо вернуться в Сан-Диего, сесть в кухне с Оливером и обсудить, что не так.
- Мой брат - романтик, - сухо констатирую я.
- Прагматик, - поправляет Джоли. - Я считаю, что пятнадцать лет - слишком большой срок, чтобы списать его на ошибку.
Хадли кричит Джоли, что он проехал поворот. Джоли сдает назад и разворачивает автомобиль.
- Пообещай, что подумаешь. И если старина Оливер будет стоять на пороге, когда мы вернемся, ты рта не откроешь, пока не выслушаешь, что он тебе скажет.
- Выслушать, что он скажет… Господи, Джоли, я всю жизнь только и делаю, что его слушаю. Когда же я смогу говорить? Когда придет мой черед?
Джоли улыбается.
- Дай я расскажу тебе, чему научился у Сэма.
- Это может и мне пригодиться?
- Он отличный предприниматель. Он мало говорит, поэтому выглядит как само хладнокровие. Он заставляет оппонента вести разговор, ходить вокруг да около, а сам просто сидит и слушает. Создается впечатление, что он владеет абсолютным знанием и полностью контролирует ситуацию. Я очень хорошо знаю Сэма, поэтому могу сказать, что иногда он страшно боится. Но речь о другом. Дело в том, что он знает, как извлечь из этого выгоду. Он выжидает, впитывает ситуацию, сидит себе тихонько, но когда открывает рот, то будь уверена - весь мир станет его слушать.
Я кладу голову на ремень безопасности.
- Спасибо за мудрый совет.
- Представь, что совет не имеет к Сэму никакого отношения, - улыбается Джоли. - Он ценен сам по себе, что бы ты там о Сэме ни думала.
Мы уже мчимся по гравию, поднимая облака пыли. "У Баттриков" гласит написанная от руки вывеска. Здание имеет Т-образную форму. Стайка девушек в желтых клетчатых униформах, с ручкой и блокнотом в руках готова принять заказы. На крыше над вывеской - большая пластмассовая корова.
- Нравится? - спрашивает Хадли у Ребекки, помогая ей выбраться из кузова.
Она кивает.
- Никогда ничего подобного не видела.
Хадли ведет ее к дощатому забору, поверх которого проложена колючая проволока. Забор ограждает большой, поросший травой луг, где пасутся коровы. Такое впечатление, что их расставил профессиональный фотограф.
- Это напоминает мне Нью-Гэмпшир, - признается Хадли. - Сейчас там живет моя мама.
Он перепрыгивает через забор, чем привлекает внимание ленивых коров. Одна даже поворачивает голову. Он протягивает Ребекке руку и помогает ей перебраться через колючую проволоку.
- Когда мы вернемся? - спрашиваю я у брата.
- В обед, - отвечает Джоли, - как и все.
Хадли берет Ребекку за руку и подводит к мирно пасущейся корове. Животное лежит, подогнув ноги. Ребекка, которую Хадли продолжает держать за руку, пробует дотянуться до коровы пальцами, и животное начинает их облизывать. Ребекка смеется и отступает назад.
- А у вас в Сан-Диего много коров? - интересуется Хадли.
Ребекка качает головой.
- А сам как думаешь?
- У коров четыре желудка. Но я не знаю, зачем столько.
- Четыре желудка? Ого! - изумляется Ребекка.
Хадли чуть отступает назад; он не привык, чтобы ему заглядывали в рот.
- И коров нельзя пасти на одном поле с овцами, потому что овцы выедают траву под корень, а потом коровы не могут обернуть язык вокруг травы, чтобы сорвать ее. - Ему явно нравится роль учителя. - У них только один ряд зубов - нижний.
Ребекка слушает слишком увлеченно для девочки, которую никогда не интересовал крупный рогатый скот.
- Коровы умеют разговаривать ушами, у них свой язык, - продолжает Хадли, все больше распаляясь. - Оба уха назад означает "счастье", оба вперед - "раздражение". Одно вперед, второе назад - "в чем дело?", - смеется Хадли. - Если бы ты осталась подольше, - говорит он, понизив голос, - если бы пожила здесь еще, я бы подарил тебе теленочка. - Он на несколько секунд задерживает взгляд на Ребекке, потом отворачивается.
- Я бы обрадовалась теленку, - говорит Ребекка. - Назвала бы его Спарки.
Хадли замирает на месте.
- Шутишь? - не может поверить он. - У меня в детстве был теленок по кличке Спарки.
Он с таким изумлением смотрит на Ребекку, что она опускает глаза.
- А для чего эти пятна? - смущенно спрашивает она.
- Маскировка.
- Правда? - Ребекка проводит пальцем по коровьему боку, по пятну в форме заварника.
- Кстати, коров никогда с краю не выпасают. Только быков.
Хадли ждет, что Ребекка посмеется вместе с ним. Потом наклоняется и что-то шепчет ей на ухо, но я не слышу, что именно.
Ребекка бросает взгляд на Хадли, и они припускают по полю, перепрыгивая через камни и оббегая коров, которые настолько испугались, что встали с травы.
- Это не опасно? - тревожусь я.
- Человек быстрее коровы, - отвечает Джоли. - Я бы не беспокоился.
Они играют в салки. Побеждает Хадли - в конце концов, у него ноги намного длиннее, чем у Ребекки. Он хватает ее и подбрасывает в воздух. Запыхавшаяся Ребекка пытается ухватить Хадли за волосы, молотит кулачками по его плечам.
- Поставь на землю! - вопит она со смехом. - Я сказала, поставь меня на землю!
- Он отлично умеет ладить с детьми, - говорит Джоли, доедая мороженое в стаканчике.
Ребекка перестает вырываться. Хадли держит ее на весу, просунув руки под мышки, словно партнер балерину. Руки Ребекки безвольно спадают, она перестает смеяться. Хадли медленно опускает ее на землю, отворачивается и потирает затылок. Потом указывает в мою сторону и идет назад.
- Подожди! - кричит Ребекка, бросаясь следом за ним. - Подожди меня!
Хадли не отвечает.
После обеда, когда все расходятся, я разгуливаю по этой холмистой земле и думаю об Оливере. На улице довольно жарко; слишком жарко, если честно, но в Большом доме еще меньше дел, чем на улице. В саду скучно, когда рядом нет Джоли. После возвращения из кафе я его не видела, а с рабочими проводить время не собираюсь. Поэтому я снимаю туфли и обхожу участок, примыкающий к озеру.
Я вспоминаю Оливера только потому, что моя юбка напевает его имя. С каждым шагом она со свистом рассекает воздух, напоминая детские стишки: О-ли-вер Джонс. О-ли-вер Джонс.
Существует ли какая-то закономерность? Неужели за пятнадцать лет люди могут настолько измениться, что у их брака нет будущего? Как это называется в делах о разводе - непримиримые противоречия? Я бы не сказала, что между нами существуют эти противоречия. Иногда, если честно, когда Оливер смотрит на меня, я чувствую, что опять оказываюсь на причале в Вудс-Хоуле, наблюдаю за ним, стоящим по пояс в воде, его выпачканные илом руки бережно держат куахога - съедобного моллюска… Иногда, глядя на Оливера, я тону в его бледных лазурных глазах. Но правда заключается в том, что эти мгновения становятся все реже и промежутки между ними все длиннее. И в том, что, когда они случаются, я искренне удивляюсь.
Неожиданно я понимаю, что передо мной стоит Ребекка. Я беру дочь под руку.
- Понимаешь, что такое жара, когда побудешь здесь, верно? - говорю я. - Из-за одной только жары хочется вернуться в Калифорнию.
Она завязывает футболку узлом на животе и подкатывает рукава, пот струится у нее по груди и спине. Она заплела косу, чтобы убрать волосы с лица, и перевязала ее стебельком одуванчика.
- Делать здесь нечего - это правда. Раньше я ходила с Хадли, но сегодня он меня избегает.
Она пожимает плечами, как будто ей наплевать. Я, разумеется, вижу, что это не так. Я видела, что произошло в кафе: Ребекка подошла слишком близко, и Хадли почтительно отступил. Она без ума от Хадли - летнее увлечение. И как сказал Джоли, он ведет себя достойно: отмахнулся от нее под предлогом неотложного дела, не стал прямо говорить, что она всего лишь ребенок. Ребекка поджимает губы.
- Когда Сэма нет, он ведет себя как важная шишка.
Опять Сэм!
- Ой, прошу тебя! - отвечаю я и рассказываю об утреннем происшествии в ванной, надеясь, что это немного отвлечет Ребекку.
Она оживляется.
- Он тебя видел?
- Конечно, видел.
Ребекка качает головой и наклоняется ближе, многозначительно глядя на меня.
- Нет, - повторяет она, - он тебя видел?
По крайней мере, я пробудила у нее интерес.
- Откуда мне знать? Да и какая разница?
Она рассказывает мне ту же байку, которую я уже слышала от Джоли: Сэм - прирожденный предприниматель, у него божий дар - он создал этот сад из ничего, для общества он достойный образчик успеха. Уверена, она видит, что я не слушаю, поэтому старается завладеть моим вниманием.
- Почему вы с Сэмом так недолюбливаете друг друга? Ты же его совсем не знаешь.
Я смеюсь, но это больше похоже на фырканье.
- Да знаю я таких, как он. Мы с Сэмом выросли с определенными стереотипами, понимаешь?
Я пересказываю ей, что девочки из Ньютона думали о парнях из профтехучилища, которые были так увлечены своей учебой, между тем как все знали цену настоящему образованию.
- Никто не отрицает, что Сэм Хансен смышленый малый, - говорю я, - но почему в таком случае он довольствуется этим?
Я взмахиваю рукой, но когда действительно вижу то, на что указываю, замираю. Даже я вынуждена признать, какая вокруг красота! Возможно, это и не мое, но это совершенно не означает, что оно ничего не стоит.
Ребекка смотрит на траву.
- Я думаю, ты не поэтому не любишь Сэма. Моя теория заключается в том, что ты недолюбливаешь его потому, что он невероятно счастлив.
Я слушаю ее разглагольствования о простых радостях жизни, о достижении своих целей и удивленно приподнимаю брови.
- Благодарю вас, доктор Фрейд.
Я отвечаю ей, что мы здесь не из-за Сэма, а из-за Джоли.
Тут-то она и застает меня врасплох: она спрашивает, что будет дальше. В ответ я начинаю запинаться, говорить, что мы немного погостим, пока не решим, что делать дальше.
- Другими словами, - подытоживает она, - ты понятия не имеешь, когда мы уезжаем.
Я наклоняюсь к ней.
- К чему этот разговор, Ребекка? Ты скучаешь по отцу?
Она единственная, кого я не учла, когда дело касается меня и Оливера. Ей-то как быть? Половинка - ко мне, половинка - к нему?
- Скажи мне, когда соскучишься. Я имею в виду, он все-таки твой отец. Это естественно.
Ради дочери я изо всех сил пытаюсь оставаться непредвзятой.
Ребекка смотрит в небо.
- Я не скучаю по папе, - признается она. - Не скучаю.
По ее лицу начинают катиться слезы. И я вспоминаю тот день, когда мы покинули Калифорнию. Она сама села в машину. Она сама собрала вещи. Задолго до того, как я осознала, что пытаюсь сбежать, она это запланировала.
В какой-то момент, когда я выросла, я поняла, что совершенно не люблю отца. Мне казалось, что, избивая меня или приходя по ночам в мою комнату, он забирал частичку меня, пускал ее, как кровь.
Это было не больно - ничего не чувствовать к отцу. Я решила, когда выросла, что он сам виноват. Мне пришлось стать толстокожей: если бы я оставалась такой же чувствительной, как в детстве, точно бы умерла, когда он впервые вошел в мою комнату.
По лицу Ребекки, по красным пятнам на нем я понимаю, что она размышляет над тем, что означает любить отца, и достоин ли он вообще этой любви. Я уверена, что тот, кто однажды в этом усомнился, уже не может вернуться к прежним чувствам.
- Тс-с… - успокаиваю я дочь. Я костьми лягу, но она никогда в этом не усомнится. Я вернусь к Оливеру. Заставлю себя его полюбить.
Вдали виднеется приближающийся джип. Я вижу, как из машины выбирается Джоли; с ним, наверное, приехал Сэм. Даже на таком расстоянии наши взгляды встречаются. И хотя я не понимаю, что у него на уме, я чувствую себя в западне и не способна отвернуться.
52
Сэм
Последние два дня меня мучает головная боль. Не обычная головная боль, а боль, которая возникает за ушами и распространяется к глазам, к переносице. У меня еще никогда, за все мои двадцать пять лет, так сильно не болела голова. Это заставляет меня думать, что виной всему Джейн Джонс.
Сегодня утром я наткнулся на нее в ванной, когда она решила принять душ в неподходящий момент. У меня была назначена встреча, и обычно, если я опаздываю, а Джоли или Хадли моются, они не против, что я вхожу побриться. Возможно, я просто не привык, что в доме женщины. Но как бы там ни было, эта конкретная женщина постоянно путается у меня под ногами.
Мы с Джоли возвращаемся из Бостона, где провели чертовски выгодные переговоры с покупательницей из Пьюрити и подписали договор на поставку "ред делишез". Не могу сказать, что я люблю Регалию - она толстая и за обедом съедает больше меня, но она ведь наш партнер.
- Я надеюсь, это станет началом очень долгого и взаимовыгодного сотрудничества, Сэм, - сказала она сегодня за пирогом с заварным кремом и опустила глаза, предварительно одарив меня многозначительным взглядом.
Смешно, но я стал брать с собой Джоли на встречи с покупательницами или с управляющими супермаркетами, потому что он всегда умеет вскружить им голову и знает, как очаровать. Он обладает искусством обольщения, чего нельзя сказать обо мне. Но Регалия запала на меня. Поэтому, будучи предпринимателем, я улыбнулся ей и подмигнул. Иногда мне кажется, что так вести себя нечестно, с другой стороны, из оптовиков женщин - одна на миллион, и я должен сделать все от меня зависящее, чтобы заключить сделку.
За рулем Джоли. Мы как раз проезжаем написанный от руки знак на подъезде к Стоу, когда он заводит разговор, - от самого Бостона он хранил молчание.
- Сэм, я хочу поговорить о моей сестре.
- О чем именно? - Я барабаню пальцами по приборной панели. - Не о чем говорить. Тебе хорошо с ней. Радуйся.
- Ну, я решил вмешаться, пока вы не поубивали друг друга.
- Ты все неправильно понял, Джоли. Между нами ничего не происходит. Мы просто стараемся избегать общества друг друга.
- А почему между вами сразу не заладилось?
- Воду нельзя смешать с маслом, - отвечаю я, - но нет причин, которые бы мешали им находиться в одном кувшине.
Джоли вздыхает.
- Сэм, я не хочу на тебя давить. Уверен, у тебя есть собственное мнение на этот счет. Но ради меня будь к ней не так строг.
- Без проблем, - обещаю я.
Джоли смотрит на меня.
- Хорошо.
Он останавливается у дома. Мы выходим из машины, и вдалеке я замечаю Джейн с Ребеккой. Наши взгляды встречаются. Такое впечатление, что мы перетягиваем канат и никто из нас не собирается сдаваться. Уступить - значит проиграть.
- Ты идешь? - спрашивает Джоли, направляясь в их сторону.
- Не думаю, - отвечаю я, не сводя глаз с его сестры. - Пойду ужин приготовлю.
Я сглатываю комок и отворачиваюсь, продолжая ощущать ее взгляд, прожигающий мне спину.
В кухне я кромсаю цукини и картофель и кладу их в горшочки, чтобы тушить. Разрубаю цыплячьи тушки на четыре части, обваливаю в муке и обжариваю на сковородке. Мелко рублю миндаль и чищу свежий горох. Этому я научился у мамы. Почти всегда готовлю я - если доверить приготовление Хадли или Джоли, мы будем питаться одними консервами "Блюда шефа Бойярди".
Через сорок пять минут я звоню в проржавевший треугольный колокольчик на крыльце, созывая всех ужинать. Джоли, Джейн и Ребекка идут из восточной части сада, Хадли спешит из западной. Они отправляются наверх в ванную, чтобы вымыть руки, а потом по одному садятся за стол.
- Налетай! - командую я, кладя себе куриную грудку.
Джоли рассказывает Джейн о Регалии Клипп, я не обращаю внимания на их разговор. В конце концов, я же при нем присутствовал. Сосредоточиваюсь на Хадли, который сегодня невероятно молчалив. Обычно за ужином ему рот не заткнешь, чтобы спокойно поесть. Но сегодня он гоняет горох по тарелке, вдавливая его в картофельное пюре.