- "В твоей улыбке великая красота и удача", - читает она, довольная предсказанием. - А у тебя что?
Я разламываю печенье.
- "Куда ни поверни - везде найдешь успех", - читаю я, беззастенчиво перевирая написанное. На самом деле в предсказании говорится какая-то ерунда о гостях издалека.
Когда мы выходим из ресторана, Джоелен берет меня за руку.
- Эдвину повезло, - говорю я.
- Я зову его Эдди. - И после паузы: - Ты действительно так думаешь?
Она настаивает на том, чтобы отвезти меня в Стоу, говорит, что, возможно, это наша последняя встреча с ней в роли незамужней женщины. Я не возражаю. Где-то на полпути, в Мейнарде, она останавливается у церкви - у старой новоанглийской церкви, обшитой белыми досками, с колоннами и колокольней. Джоелен разваливается на своем сиденье и открывает люк в крыше автомобиля.
У меня такое чувство, что нужно бежать. Я беспокойно ерзаю на сиденье, открываю бардачок и роюсь в нем. Карта Мэна, губная помада, две линейки, шинный компрессор, три презерватива.
- Почему мы остановились?
- Боже, Сэм, я все время за рулем. Неужели я не могу немного отдохнуть?
- Может быть, я сяду за руль? Вылезай, садись на место пассажира, а я поведу. Тебе еще назад возвращаться.
Рука Джоелен, словно краб, шарит по приборной доске и опускается мне на бедро.
- А я никуда не спешу. - Она картинно потягивается - ее грудная клетка поднимается, а грудь выпирает из-под блузки.
- Послушай, я не могу.
- Чего не можешь? - удивляется Джоелен. - Не понимаю, чем таким мы занимаемся.
Она тянется ко мне, чтобы ослабить галстук и расстегнуть мою рубашку. Стягивая галстук через застегнутый ворот, она, словно веревкой, обматывает им свои руки, продевает в полученное кольцо мою голову и оставляет сцепленные руки на затылке. Потом притягивает меня к себе и целует.
Она божественно целуется.
- Ты же обручена, - говорю я.
Потом мои губы встречаются с ее губами, словно эхо прижимающимися к моим.
- Но я же не замужем.
С удивительной сноровкой она перебрасывает ногу через ручку переключения скоростей, поворачивается и усаживается мне на колени.
Мне кажется, что я начинаю терять контроль. Я старюсь к ней не прикасаться. Я цепляюсь за послушные крепления ремня безопасности, но она берет мои руки и кладет их себе на грудь.
- Что тебя, Сэм, останавливает? Это же я.
"Что тебя останавливает?" Ее слова повисают в воздухе. Наверное, моральные принципы. Идиотизм? В моих ушах шумит, шумит все сильнее, когда она трется об меня. Ее рука соскальзывает вниз на мои штаны, я чувствую ее ногти.
Шум в ушах и "что тебя останавливает"? В голове продолжает гудеть, и в какой-то момент я понимаю, что за происходящее не отвечаю, не отвечаю за свои руки, рвущие на ней одежду. Я чувствую вкус кожи на ее сосках, а она прижимается все крепче… Помнишь, малышка, как мы валялись на этом поле в свои пятнадцать, а перед нами, как сокровищница, - вся жизнь; и любовь нашептывала тебе в девичье ушко? Помнишь, как легко было клясться навсегда?
Когда все заканчивается, ее волосы падают на плечи, а наша одежда валяется на переднем сиденье. Она протягивает мне свои трусики, чтобы я вытерся, и улыбается, чуть приоткрыв глаза, когда вновь забирается на водительское место.
- Приятно было повидаться, Сэм, - говорит она, хотя мы еще не доехали до моего дома километров десять.
Джоелен надевает блузку, но бюстгальтер оставляет на заднем сиденье на учебниках и собирается вести машину голышом ниже пояса. Она говорит, что все равно никто, кроме меня, ничего не увидит, а потом просит подстелить мою валяющуюся на полу футболку себе под зад, чтобы не намочить красные вельветовые сиденья.
Когда она подъезжает к дому, я не целую ее на прощание. Я просто молча выбираюсь из машины.
- Можно я оставлю футболку себе? - спрашивает она, но я даже не считаю нужным отвечать. И поздравлять ее с грядущей свадьбой тоже не собираюсь - я думал, что разверзнутся небеса и меня поразит молнией. Боже мой, мы занимались этим у стен церкви!
Когда я вхожу в Большой дом, Хадли и Джоли сидят за кухонным столом и играют в карты. Ни один из них не поднимает головы, когда я швыряю галстук на пол. Срываю с себя рубашку и тоже бросаю ее так, что она скользит по линолеуму.
- Ну, - скалится Хадли, - получил свое?
- Заткнись, блин! - велю я и поднимаюсь наверх.
В душе я смыливаю целый брусок мыла и выливаю всю горячую воду, но мне кажется, что пройдет еще несколько дней, прежде чем я почувствую себя по-настоящему чистым.
14
Джейн
Перед нами словно разверзается огненная яма, окрашивая в красный, золотистый и оранжевый горные пласты. Она настолько большая, что, когда смотришь слева направо, дивишься, сомкнется ли когда-нибудь еще земля. Я уже видела это с самолета, но слишком издалека, это было скорее похоже на отпечаток большого пальца на окне. Я постоянно жду, что кто-то задернет пестрый задник: "Все-все, расходитесь, зеваки!" - но ничего подобного не происходит.
У этой смотровой площадки вдоль шоссе, граничащего с Большим каньоном, стоит много машин. Люди в послеполуденном свете щелкают вспышками фотоаппаратов, матери оттаскивают малышей от перил заграждения. Ребекка сидит на перилах. Руки она сунула под обе ноги.
- Такой огромный, - произносит она, когда чувствует мое присутствие у себя за спиной. - Вот бы забраться внутрь.
И мы пытаемся разузнать о поездках на осликах, на тех осликах, фотографии которых (а вы на них верхом) стоят на столе в гостиной, когда вы возвращаетесь домой. Однако экскурсии на сегодня уже закончены - чему я на самом деле даже обрадовалась, поскольку не испытывала сильного желания скакать на осле. С другой стороны, я согласна с Ребеккой - подобное тяжело охватить за раз. Испытываешь потребность разобрать его, увидеть по частям, как составную картинку-загадку, прежде чем рассмотреть все целиком.
Я ловлю себя на мысли, что думаю о реке, которая перерезает это произведение искусства, о солнце, которое окрашивает мир в яркие краски. Интересно, а как все это выглядело много миллионов лет назад? Кто однажды утром проснулся и воскликнул: "О, это каньон!"?
- Мама, - окликает меня Ребекка, не замечая красоты, - я есть хочу.
У ее ног крутятся маленькие ребятишки из Японии, все в одинаковой синей школьной форме. Они носятся с фотокамерами "Поляроид": одна половина фотографирует каньон, а другая - мою дочь.
Поверх детских голов я протягиваю руки и снимаю Ребекку с перил - я и так нервничаю.
- Хорошо. Пойдем искать, где можно поесть.
Я направляюсь к машине, но внезапно вновь подхожу к заграждению, чтобы взглянуть последний раз. Гигантский. Безымянный. Можно разбиться о стены этой расщелины, и никто не найдет.
Ребекка ждет меня в машине, скрестив руки на груди.
- На завтрак мы ели только вяленую говядину.
- Ее давали бесплатно, - замечаю я. Ребекка закатывает глаза. Когда она злится, то становится раздражительной. - Ты заметила какую-нибудь вывеску по пути?
- Я ничего не видела. Только километры и километры песка.
Я вздыхаю и завожу машину.
- Привыкай. Я слышала, что путешествовать по Среднему Западу - удовольствие не из приятных.
- Мы можем просто ехать, - злится Ребекка. - Пожалуйста.
Через несколько километров мы проезжаем мимо голубого металлического указателя в форме стрелочки "У Джейка". Ребекка пожимает плечами, что означает: "Да, поворачивай".
- "У Джейка", если я правильно понимаю, это название закусочной, - говорю я.
Как ни удивительно, но окрестности Большого каньона ужасны. Пыльные равнины, как будто всю красоту всосала в себя главная достопримечательность местности. Можно проехать десятки километров по шоссе и не увидеть ни одного оазиса или намека на цвет.
- "У Джейка"! - восклицает Ребекка, и я жму по тормозам.
Мы разворачиваемся в пыли на сто восемьдесят градусов - перед нами небольшая лачуга, которую я проехала. Больше ни одной машины не видно, да и "У Джейка" сложно назвать закусочной. На самом деле это летное поле и вяло работающий вхолостую крошечный самолет вдали.
К нашей машине медленно подходит мужчина в очках. У него очень короткие желтые волосы.
- Добрый день. Хотите полетать?
- Нет, - поспешно отказывается Ребекка.
Он протягивает ей руку мимо меня.
- Меня зовут Джейк Физерс. Честное слово.
- Поехали, - командует Ребекка. - Это не закусочная.
- Я летаю через каньон, - продолжает Джейк, как будто мы слушаем. - Самые низкие цены. Ничего подобного вы никогда не видели. - Он подмигивает Ребекке. - Пятьдесят долларов с носа.
- И сколько это занимает по времени? - интересуюсь я.
- Мама, - просит Ребекка, - пожалуйста!
- Как получится, - отвечает Джейк.
Я выбираюсь из машины. Ребекка, ругаясь, остается на месте. Стоящий в отдалении самолет, похоже, начинает катиться вперед.
- Ты не видела каньон, если не взглянула на него изнутри. Пока не посмотришь, не поверишь.
Я ни капли не шучу.
- У нас нет денег, - сердится Ребекка.
Я засовываю голову в окно.
- Тебе не обязательно лететь.
- На этом самолете я не полечу.
- Понимаю. Но ты не возражаешь, если я слетаю? - Я наклоняюсь еще ближе, чтобы нас не услышали. - На осликах мы поехать не можем, и я подумала, что одна из нас обязательно должна это увидеть. Мы так долго сюда добирались, и, ты же понимаешь, пока не увидишь - не можешь сказать, что была в Большом каньоне…
- …пока не посмотришь на него изнутри, - заканчивает за меня Джейк и приподнимает воображаемую шляпу.
Ребекка вздыхает и закрывает глаза.
- Спроси, нет ли у него чего-нибудь поесть.
Через несколько минут дочь уже машет мне, сидя на капоте автомобиля, а Джейк поднимает меня ввысь на своей "Сессне". Я не верила, что эта хитрая штука с поржавевшими стойками и помятым пропеллером может взлететь. Приборная панель - ее я безошибочно угадываю по мигающим лампочкам и радарам - не сложнее, чем приборный щиток автомобиля-универсала. Даже дроссельный рычаг, который Джейк переключает при взлете, напоминает ручку управления кондиционером.
Когда мы отрываемся от земли, я больно ударяюсь головой о металлическую раму самолета. Я удивлена тем, как трясет в самолете, как будто в воздухе тоже есть ухабы. В следующий раз нужно не забыть принять противорвотное. Джейк что-то говорит, но из-за гула двигателя я его не слышу.
Из этого пластмассового пузыря мне видна вся панорама - деревья, шоссе, Ребекка, которая становится все меньше и исчезает из виду. Я вижу землю, бегущую под нами, а потом неожиданно больше ничего этого нет.
Меня охватывает паника, кажется, что мы сорвались со скалы, - но мы никуда не падаем. Поворачиваем вправо, и я вижу периметр этого прекрасного разлома, каким мне еще не доводилось его видеть, - гребни и слои настолько близко, что становятся настоящими. Мы пролетаем над озерами в долине каньона - изумруды, которые становятся все больше, когда мы спускаемся. Мы пролетаем над пиками и желобами; с гудением проносимся над изрезанными горами. Под нами в какой-то момент появляется зеленая деревушка - вибрирующий выступ, усеянный красными крышами домов и сколоченными на скорую руку ограждениями ферм. Я ловлю себя на том, что хочу попасть в эту деревушку; хочу узнать, каково жить в тени естественных стен.
Мы слишком быстро поворачиваем назад - солнце омывает нас своим светом, настолько ярким, что мне приходится закрыть глаза. Я делаю глубокий вдох, пытаясь вобрать носом это восхитительное открытое пространство, где нет твердой опоры, где когда-то текла вода. Когда мы по дороге назад пролетаем над краем обычной земли, я вижу сидящую на капоте нашей машины Ребекку. Джейк приземляется, а я продолжаю задаваться вопросом, какие города и изваяния залегают в миллионе километров под морем.
15
Джоли
Милая Джейн!
Я убирал вшкафу, снетерпением ожидая твоего приезда, иотгадай, что нашел? Прибор, имитирующий шум моря. Представляешь, он все еще работает! Помнишь? Вставляешь врозетку - итвою комнату, ударяясь остены, наполняет шум океана. Мама купила его для меня, когда ястал плохо спать. Вте времена вновинку было устройство, которое имитировало естественные звуки имогло бы заглушить звуки дома, разрушающегося до основания.
Когда мне было девять, атебе тринадцать, ссоры становились все громче - они стали настолько громкими, что мансарда ходила ходуном, алуна пряталась. "Сука! - кричал отец. - Шлюха!" Тебе пришлось объяснить мне, как пишутся эти слова, смысл которых яузнал от плохих девочек вшколе. По понедельникам ичетвергам отец приходил домой пьяным, от него несло силосом. Он рывком распахивал дверь итак тяжело ступал, что трясся потолок (пол внаших спальнях). Акогда тебе девять иты находишься вкомнате, где начинают двигаться висящие на стене трафареты больших кораблей - то ли от страха, то ли от шока, то ли от того идругого, меньше всего хочется сидеть там одному. Яждал, пока берег будет чист, когда мамин плач заглушит звук моих шагов, ибежал втвою комнату, такую спокойную, розовую, наполненную тобой.
Ты ждала меня, не ложилась спать. Поднимала одеяло, чтобы япод него забрался, обнимала меня, когда мне нужна была твоя поддержка. Иногда мы включали свет ииграли в"Старую деву". Иногда придумывали истории опривидениях или распевали песенки из телевизионной рекламы, но бывали времена, когда нам оставалось только слушать. Итогда мы слышали, как мама взбирается по лестнице наверх изапирает за собой дверь спальни. За ней, метая громы имолнии, шел отец, ичерез несколько минут нам приходилось затыкать уши. Мы выбирались из твоей комнаты, на цыпочках спускались вниз впоисках следов ссоры - разбитой вазы, окровавленной салфетки, итогда мы задерживались подольше. Но чаще всего мы ничего не находили - обычная гостиная, которая создавала иллюзию того, что мы обычные счастливые американские дети.
Когда несколько месяцев спустя мама застала меня втвоей комнате - так случилось, что вто утро мы проснулись позже, чем она, - отцу она говорить ничего не стала. Она перенесла меня, сонного, вмою комнату ивелела никогда больше по ночам не ходить ктебе. Но когда все повторилось, мне даже пришлось расплакаться, чтобы меня выслушали. Отец прибежал наверх ирывком открыл дверь моей комнаты. Ине успел язадуматься опоследствиях, как ты протиснулась под его рукой ивстала рядом со мной. "Уходи, папа, - сказала ты. - Ты не ведаешь, что творишь".
На следующий день мама купила мне это устройство. Вкаком-то смысле оно работало - ямало что слышал из их перебранок. Но яне мог уткнуться тебе вшею, пахнущую детским шампунем итальком, не мог слышать твой голос, напевающий мне колыбельные. Мне осталось одно утешение - смежная стена унаших комнат, вкоторую ямог поскрестись условным сигналом, аты мне ответить. Это единственное, что мне оставалось, да еще шум воды, где нет ни души, шум, который настойчиво вытеснял глухие звуки, когда отец бил маму, апотом обижал тебя, снова иснова.
Сверните на шоссе 89 до Солт-Лейк-Сити. Там есть вода, которую нельзя увидеть. Передавай привет Ребекке.
Как всегда ваш, Джоли.
16
Ребекка
25 июля 1990 года
Когда я вижу свое отражение в окне грузовика, то понимаю, почему никто не останавливается, чтобы меня подвезти. Я три часа шла под дождем и еще даже до шоссе не дошла. Волосы прилипли к голове, а лицо напоминало яйцо всмятку. Руки и ноги в грязи: я похожа скорее на ветерана вьетнамской войны, а не на человека, который путешествует автостопом.
- Слава богу, - бормочу я себе под нос, и изо рта у меня вырывается облачко пара. Массачусетс это вам не Калифорния. На улице градусов десять, не больше, и хотя стоит июль, только-только рассвело.
Меня больше не пугают дальнобойщики - после того, как я пересекла всю страну. В большинстве своем они не такие уж и страшные, как кажутся, как и так называемые крутые ребята в школе, которые отказываются бить первыми. Водитель этого грузовика выбрит наголо, от макушки вдоль шеи у него вытатуирована змея. Я улыбаюсь ему.
- Пытаюсь добраться до Нью-Гэмпшира.
Водитель недоуменно таращится, как будто я назвала штат, о котором он раньше никогда не слышал. Он что-то громко произносит, явно обращаясь не ко мне, и неожиданно на пассажирском сиденье появляется еще один человек. Я не сразу понимаю, кто это - парень или девушка, но такое впечатление, что этот человек только-только проснулся. Она - нет, все-таки он - взъерошивает волосы, сморкается, прочищая нос. Меня вновь пробивает дрожь - я понимаю, что для меня в кабине места нет.
- Слушай, - говорит водитель, - а ты, случайно, не из дома сбежала?
- Нет.
- Она что, дура? - Он искоса смотрит на меня. - Мы несовершеннолетних не подвозим.
- Несовершеннолетних? Мне восемнадцать. Я просто сейчас так выгляжу. Уже несколько часов голосую.
Парень на пассажирском сиденье в рубашке "Уайт снейк" с обрезанными рукавами поворачивается в мою сторону и усмехается. Двух передних зубов у него не хватает.
- Восемнадцать, говоришь? - Сейчас я впервые понимаю, что значит, когда тебя раздевают глазами. Скрещиваю руки на груди. - Пусть лезет в кузов, Спад. Поедет с остальным мясом.
Оба начинают истерически хохотать.
- В кузов?
Парень в "Уайт снейк" указывает большим пальцем.
- Подними щеколду и хорошо запри за собой изнутри. И, - он высовывается из окна настолько, что я чувствую в его дыхании запах шоколада, - мы скоро сделаем остановку, крошка. Чтобы немного передохнуть. Очень скоро.
Он хлопает по ладони своего напарника и поднимает окно.
Белый кузов грузовика без каких-либо опознавательных знаков, поэтому я не знаю, чего ожидать от его содержимого. Чтобы открыть щеколду, мне приходится всем своим весом повиснуть на металлической ручке. Я понимаю, что дальнобойщики спешат, поэтому быстро забираюсь внутрь и закрываю дверь с помощью веревки, которую приладили к внутренней обивке кузова.
Окон здесь нет. Темно, хоть глаз выколи, и ужасно холодно. Я вытягиваю руки, как слепец, и нащупываю куриные тушки в полиэтилене и бифштексы на кости. Грузовик подскакивает на ухабах. Через стену из сырого мяса я слышу, как парень в рубашке "Уайт снейк" подпевает песням "Ганз эн Роузес".
Мне кажется, что я умру, сейчас мне намного страшнее, чем ночью на пустынной дороге. Я замерзну до смерти, и когда через два часа они откроют щеколду, я буду синей и скрюченной, как зародыш. "Думай, - велю я себе. - Шевели мозгами. Как, черт возьми, живут эскимосы?"