– Но ведь вы живете там, где уже есть мои верные, и не нарушаете моего закона, – задумчиво сказала она. – Может быть, вы не хотите верности?
– Нет. Но восстают те, кто сеет и жнет, кто собирает коробочник и возделывает поля. Они забыли закон господина. Они назвались твоими верными, богиня. У тебя надо спросить, кто они.
Стражник, слушавший у палатки, сжал кулаки.
– И какой же закон у вашего господина? – улыбнулась Сэиланн. – Кто господин, нарушающий мой закон? Берете ли вы третью часть урожая?
– Да.
– Берете ли вы на потеху молодых, живущих внизу, у замка?
– Да. Это старый обычай.
– Берете ли вы жертвы?
– Да.
– Ну так чему вы удивляетесь? – хмыкнула она. – Даже я не могу их осудить, если они больше не хотят вашей власти. Покиньте ваш замок и дом и поселитесь там, где скажет император. При чем тут верность мне? Как вы ни назовитесь, император – ваш бог, а не я.
На столе было уже три мешочка, наполненных золотыми бусами.
– Богиня, неужели тебе мало? – потерял терпение посланец. – Если ты защищаешь только верных, то мы назовемся верными и будем делать, как скажешь ты – но неужели этого недостаточно, чтобы ты помогла нам против этого сброда? Накажи их или прикажи им!
Ее лицо окаменело.
– Я – богиня бедных! – высокомерно заявила Сэиланн. – Ты что, тоже решил, что золото на что-то годится?
Кучка золотых монет на столе задрожала.
– Вот так! – сказала богиня. – И вот так!
За стенами палатки раздались крики. Богиня поморщилась и ослабила нажим силы. Монеты растеклись и слились воедино, не обжигая деревянный стол.
– Золотая лужица – сказала Сэиланн. – Трус. Я возвращаю тебе твое золото. На!
Последние слова Сэиланн прокричала.
И гонец бросился прочь из селения, обмотанный горящей золотой нитью, а его птица неслась за ним, но не успевала.
Никто не видел, что делала богиня, когда все побежали за ним.
25
Заходящее солнце пробивало бойницы лучами, как копьями, оставляя длинные тени на темном песке.
Коридор с желтыми стенами выводил в высокий зал. Сэиланн прыгала через трещины в каменных плитах и смеялась.
Они остановились в оазисе у подножия горы, из которого только что ушел караван – повсюду были кости, экскременты и запах стоянки, и Сэиланн потребовала указать ей другое жилище. Дети последовали за ней, боясь новых незнакомцев, хотя до развалин замка было далеко, и ночь уже опускалась на пустыню.
Огромная каменная арка, наполовину разрушенная и заметенная песком, днем давала густую тень, и еще сохранились остатки лиан, которые ее оплетали. Всего год прошел с тех пор, как жители трех окрестных деревень убили своего господина и его семью, и старая железная магия больше не поддерживала рукотворный оазис, и вода по трубам не текла вверх, но во дворе сохранился колодец, а на разрушенной башне – длинные полосы волшебного металла.
Сэиланн попросила детей отбежать в сторону. Они открыли рты и прикрыли уши руками, а Сэиланн развела руки, топнула ногой и пронзительно закричала.
Одна полоса отошла от стены, а другая – повисла, скручиваясь, как лиана.
– Будут копья! Будут кооопья! – сказала Сэиланн и обернулась. У младшего из ушей шла кровь. Сэиланн обняла его, шутя перевернула вверх ногами, залечила уши и потрясла, чтобы не визжал. Она сама некоторое время ничего не слышала, но ее это не волновало.
Кровь перестала идти.
– Хе, сами виноваты! – сказала Сэиланн, хотя дети были ни в чем не виноваты, и пошла осматривать замок.
Год назад ее войско шло по мокрым землям, и верные из далекого тогда Айда прислали гонца с просьбой прислать хоть одну обученную девочку, пусть и в голубом покрывале. И верная подруга выполнила их просьбу, даже с избытком, а большего им и не понадобилось.
Тогда ученицы Сэиланн не давали башне работать, хватало четырех учениц. Сэиланн с удовольствием прыгала по плитам и считала – раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре!
Замок просто перестал подавать сигналы, но новостей о бунте в этой глуши не было – и никто не отправлял отряды солдат, чтобы помочь хозяевам замка. И зачем было отправлять? Здесь, на пограничье, уже стоял заслон, правда небольшой. Здесь оставалось совсем немного воинов. Только два отряда по две квары.
Второй заслон смешали с песком полгода спустя.
Теперь воинов нет, большой дом пуст, а старая пристань для летающих машин сломана и разобрана на части.
Тогда Сэиланн не было здесь, ей все это рассказали верные.
А в каждом отряде – пять раз по десять пограничных солдат, и еще отряд охотников! Раз, два, три, четыре… деееесять! – крикнула она и поняла, что слышит.
Эхо отражалось от стен коридора и бродило в длинных переходах замка, прыгая от комнаты к комнате.
Она сорвала занавесь с высокого окна и обернула ей плечи. Это будет мое! Мое! Мо-е!
Сэиланн не интересовало, как убили хозяев. Но спальни у них были хорошие, в одной развевался рваный полог, а в другой были настоящие тростниковые циновки, как в городах на болоте, а длинный коридор, где часть пола была украшена толстым стеклом, выводил в высокий, высокий зал, а в зале был трон, и она трогала его холодной ладонью, а кости владельца были разбросаны по комнате – там череп, там сплетенные пальцы – мужская кисть и женская кисть – или позвонки, и истлевшие обрывки расшитой богатой одежды, и Сэиланн кричала и смеялась, пиная черепа, и бросала их в окно, на задний двор замка. А потом спустилась вниз.
Мальчики чем-то занимались во дворе, но, когда мать пришла, они сидели, прижавшись друг к другу, и дрожали от холода. Сэиланн привела их в спальню с пологом, укутала всеми одеялами и налила воды в стальной котелок. Его можно было согреть одной ладонью, а потом отдернуть руку, пока не обожгло. Размочила в котелке полоски вяленого мяса.
Дети пили горячий суп, а Сэиланн смотрела в узкое окно, как ночь опускается на пустыню. Намотанная на плечи занавесь вдруг стала тяжелой, и Сэиланн ее сбросила.
А потом она села и уткнулась лицом в колени, и завыла, потому что не знала, что такое слезы, и сидела так, пока не уснули дети.
Ночь обнимала ее, и держала в тяжелых ладонях разоренный замок, а над ними колыхался разорванный полог, такой же тяжелый и надежный, как ночь.
Сэиланн встала, покопалась в мешке, взяла стальную иглу – настоящую, стальную, длинную, ей ее подарили жители оазиса.
И принялась зашивать.
26
Оазис был выжат досуха.
Нет, конечно, не выжжен. Нет, и не засыпан сором по верхушки немногочисленных кустов. Айдис не будет убивать живую землю. По крайней мере, нарочно…
Но айдисов – и прочих – было слишком много для того, чтобы оазис остался в живых.
Трава была вытоптана и выщипана птицами, недалеко паслась стая, склевывая колючку и нитянку, а большинство деревьев, тех, что не росли прямо у ручья или на берегу, были срублены. Если не поможет какой-нибудь колдун, солнце скоро довершит остальное. В стремлении к лучшему люди жертвуют обычным, а ведь от такого добра точно не стоит искать добра…
Стройные ряды палаток немного утешали наблюдателей, качавших головами. Вот, воины пришли, воины будут служить богине. А зеленое место? Исчезнет? Ну, то делать, неспокойное время… Время, оно всегда требует своего…
На краю водоема сидела женщина с непокрытой головой, печально смотрела на происходящее и жевала сушеную зелень. Рано или поздно придется разместить эту ораву в бывшем доме солдат. В том, низком и длинном, в два этажа. Скорее бы уже восстановили все, разрушенное добрыми последователями нашей богини.
Ее мысли прервал чей-то хриплый голос.
– Простите, санн… Простите…
– Иди сюда… – проворчала Эммале, дожевывая корешок. – А я отдыхаю, но если дело срочное…
Седой кочевник присел рядом на корточки на почтительном расстоянии, опасаясь коснуться одежд великой колдуньи.
– Мы все так стремились сюда, санн… У меня заболела жена. Она очень тяжело дышит, и…
Эммале проглотила остатки и поднялась.
– Да, я поняла вас… Я должна сейчас уйти, и мне нельзя осматривать каждого больного на месте. Но я не одна. Сейчас попросите любого верного о помощи – именем богини или моим. Повиновение должно быть безусловным, и я отвечаю. Понятно? Наши палатки совсем недалеко, вон там, моя помощница сейчас поднимает воду из песка для новоприбывших… Эй, вы!
– Это вы мне, санн? – опешил проситель.
– Нет, вот этим бездельникам. Э-эй!
У колодца двое мальчишек играли в "хвать-хвать".
– Что это вы тут делаете! Немедленно за работу! – заорала Эммале.
– Сейчас, санн! – мальчишки подхватили мехи и рванули в направлении лагеря.
– Так, а вам, уважаемый, поможет этот тунеядец… Из какого он племени? Я еще не могу оказать вам достаточно уважения – так длинен список достойных племен!
– Он карам, санн.
Эммале прокашлялась
– Эй! Ты, воин из карамов, немедленно ко мне!
Она не была уверена, что это звучит уважительно. Но кто откажет помощнице богини?
Здоровенный мужчина, еще не понимая, зачем он должен слушаться этого вопля, обернулся, увидел ее и медленно пошел к ним. У него был такой вид, как будто ноги с каждым шагом все сильнее и сильнее увязают в песке.
– Вот – Эммале хлопнула рукой по каменному бортику, украшенному полустертой резьбой. Мысли ворочались с трудом, и за ними плохо следовали слова. Ей очень хотелось сделать все самой, но было нельзя. – Слушай, что скажет этот человек, и помоги ему. Надо все сделать… нужен хороший лекарь.
Седой всадник посмотрел на рассерженную женщину, медленно, с большим сомнением, кивнул, выслушал все и пошел в направлении палаток, белевших там, где еще росли "железные деревья". Воин последовал за ним.
После нескольких дней, проведенных в солнечном лабиринте замка, у нее осталось на устах одно приличное слово – "немедленно". Все остальные слова неминуемо сбивались в стаи, перемешивались в кучи букв и священных знаков, и оттуда вылетало только "немедленно!"
Этот народ не любил лениться, но делал все ужасно неторопливо. Казалось, они расписывают себе работу не на недели, не на годы, а на целые века. Птицевода, не рассчитавшего свою жизнь от начала до конца, приближенным богини еще не попадалось. У Эммале не было времени проверять, так ли это. Слово "немедленно" помогало лучше долгих словесных баталий. Ученицы быстро придумали, как справиться с нехваткой гонцов и медленным шагом воинов на отдыхе. Теперь тряпичные куклы разносили письма, и большие шары легких спор удрука, из которых в сухое время года делают перины, катались по песку, перенося нужные инструменты и приказы от строителя к подсобному рабочему. Стены возводились быстро и ловко. Сердце колодца починить не удалось, хотя механики вынули его целиком и заменили изношенные части – но пристань и дома были почти готовы… Да, все это было ужасно тяжело.
Сэиланн, наоборот, была легка и изящна. Это было ужасно. Она невозмутимо появлялась там, где ее ждали, и с ее появлением движение по кругу прекращалось. Ждали ее, в отличие от Эммале, не где попало и не везде, где только можно, а только там, где требовалось окончательное решение. Тем не менее, она уставала так, что стражи у ее спальни свирепо смотрели на всех и цокали языками; "Наша Дочь спит!".
Иногда на лице богини мелькало ошарашенное выражение, как у человека, который проснулся в незнакомой комнате с мечом в руке. Обычно под конец дня она приходила сама, но однажды ее принесли.
Эммале насчитала уже четверых здешних магов, пришедших победить Сэиланн в поединке.
Чего-то она все-таки не понимала. Ни один не погиб. Один остался в совете, и раз в пять дней говорил умно, а остальное время – молчал. Куда делись трое других, она так и не выяснила.
Кейма и Кайс крутились волчком. Нужно было устроить обучение новоприбывших и заниматься такими делами, о которых и Эммале не имела никакого понятия. Исправлять то, что то и дело ломал Кайс, могла только Сэиланн. Выходило так, что помочь Эммале могли только ее собственные ученицы. Это было ужасно.
Наконец настал долгожданный день, когда в назначенный день не явился караван с провизией. Правда, долгожданный день прошел как-то быстро: стаи кормились неподалеку, а в замке уже были хорошие запасы. На какое-то время все вздохнули свободно.
Мастера, трудившиеся в бывшем воинском доме, ее тоже разочаровали. Эммале не интересовали найденные драгоценные планы городов, чертежи осадных машин, галерей и башен. Ее сейчас не интересовали долгосрочные планы ни на что. Даже на восстановление замка. Даже на восстановление стен, разрушенных убийцами. Людей нужно было кормить… Людям была нужна вода.
– Но мы не можем добыть воду! – протестовали мастера.
– Ну так поднажмите! – бросила Эммале через плечо. – И лучше – немедленно! Мы не можем постоянно призывать воду и выкачивать водоносный слой! Вы забыли о том, что здесь под песком живет соль? У нас всего один хороший колодец в замке, под скалой, и два – на подступах, а людей – вон сколько!
Прошло еще два дня.
К замку стекались толпы. Настоящие люди, говорили побратимы. Иные кружились, закрыв глаза, исступленно повторяя строки Закона в ожидании состояния Истины богини, иные уже строили на отшибе какие-то хижины и разбивали палатки. Все это гомонило, кричало, спорило и мешало само себе. Люди ставили шатры, выдирая друг у друга клочок земли. Над головой летали их ручные зубастые мелкие птицы, крича и споря, как и хозяева.
Первым нужно было обжиться. Вторым – успокоиться.
Были еще третьи, четвертые и бессчетные, которые пробивались в войско (сейчас их принимал Кейма – он неторопливо шел вдоль ряда новоявленных воинов, выбирая, кого прогнать, а кого оставить). Кто-то привез фургон ненужных товаров – Сэйланн распорядилась оставить только необходимое, а любителей продавать курения выставила за пределы медного круга, который уже рос вокруг замка, радуя Эммале. Колдуньи разных племен, невесть как уцелевшие, приходили с разными целями – кто шел учиться, а кто – соревноваться.
Мужчины и юноши, менее честолюбивые, заводили споры о том, как лучше понимать те или иные слова Закона. Присутствие самой Сэиланн их нисколько не смущало. Спасибо, хоть устыдиться могли, если она мягко поправляла – не это, не это я имела в виду…
Сэиланн призналась Эммале, что только так с ними и надо. Кричать надо на дураков. Бить – врагов. Но человек, в пылу спора забывший о том, что рядом стоит живая богиня, лучше всего перестает махать кулаками, устыдившись. Эммале, подумав, решила, что это действительно так. И помнить будет лучше. И другим расскажет. Если Сэиланн снизойдет до того, чтобы гоняться с молниями за глупыми толкователями – какая же она богиня? Надо просто поправить… Это впечатляет…
Но для этого надо быть Сэиланн.
У палатки, где сидела какая-то гадалка, раскинув паутину, копошился большой черный паук. Тут же стояли два человека с непокрытыми головами – один лысый, другой черноволосый и кудрявый – и препирались между собой, сопровождая дискуссию величавыми жестами. Где-то она их уже видела. О, моя бедная голова, голова, сколько в тебе сохранилось примет…
– Так мы же верные… Мы соблюдаем Закон? – спрашивал лысый, теребя отведенный в сторону лепесток занавеси у входа.
– Ну…
– А там, где много людей, соблюдающих Закон, он через какое-то время начинает соблюдать сам себя! Все видят, все исполняют.
– Так что… Главное – не боги, а люди? – не соглашался чернявый и опять чесал свою бедную шевелюру. Это не относилось к списку величественных жестов, и Эммале прыснула в кулак.
– Ну, без богов ничего не было бы… Их надо почитать. Но куда им без людей? Кому они будут нести истину? Люди все-таки важнее. Боги получаются из людей.
– А зачем тебе тогда Закон, шерстеголовый?
Паук недовольно зашипел.
Эммале двинулась дальше, но спохватилась. Это же начальник механиков и его помощник, мастер! Другая пара темных братьев, только те были бойцы, а эти – наоборот. Ничего себе, спорщики!
Такими она их видела только один раз – на совете. Впрочем, их сегодня было не узнать. Оба завернулись в какие-то светлые накидки на манер своих признанных вождей, только покороче, мастер не горбился, а кудрявый не хмурился и не ерошил волосы. Все равно как братья, похожи на тех бойцов, потому что оба совсем темные. Эммале никогда не видела, чтобы мастер хоть кому-нибудь смотрел прямо в лицо. А теперь смотрел и не смущался.
И рожи такие вдохновенные стали… Хоть бери черное дерево и статуи руби.
– Вы что это такие красивые? – спросила Левая рука богини.
"Кстати. Левая или правая? Как они меня называют? Может быть, одни так, другие этак? И какие сокровенные места моей подруги я тогда отмываю в минуты отдыха? Тьфу!"
Лысый выступил вперед и начал вещать как можно торжественнее:
– Драгоценная санн! Мы, низкие и недостойные люди, наконец выполнили задание, данное вами нам… То есть нами вам… Тойри, не шипи на меня… Я должен закончить!
– Заканчивай медленнее, медленнее… – пропел Тойри.
– Я тебе сейчас лысину пробью! – рассердилась Эммале. – мне бежать надо, а не болтать с тобой во славу богини!
– Но речь идет именно о славе богини, да выполнит она все, ей самой начертанное – невозмутимо продолжал лысый. Тойри зажал рот рукой и согнулся пополам, стараясь не хохотать. – Чего стоишь! Дай мне чертеж! Так вот, пользуясь своими привилегиями сообщать важные и простые новости, а также разъяснять важные и сложные вещи…
– Какой чертеж! Что вы несете! Заткнитесь сейчас же! А! Стоп! Поняла!
Эммале заметила огромную тростниковую сумку, прогнувшую плетеную стену бедной гадательной палатки, бросилась к ней и немедленно завопила, как хищница, поймавшая добычу. Она поняла, что именно лежит внутри.
Лысый и его подручный покатились со смеху.
– Грабители замковых подвалов! Додумались закончить наконец! Вы это показывали ей?
– Да, да, санн! И ей тоже! И сорока нашим помощникам! И даже рабочим, которые делают машины!
– А теперь показываем вам. И, в точности исполняя ваше желание сделать все и немедленно, просим вас выделить нам четырех ваших помощниц для той работы, которую при всем желании не смогут выполнить наши мастера…
– Видите ли – поддакнул Тойри – такую скважину нельзя пробить, как вы изволили высказаться, немедленно. Воду уже нашел лозоходец, но нужна постоянно применяемая магия, и длинный бур – чанк-чанк-чанк – и сложная машина… или нужно целых три месяца сложной и непредсказуемой работы.
– Тяжелой работы…
– Так что просим, просим, просим вас, уважаемая санн…
Эммале посмотрела на согнувшихся в поклоне насмешников, плюнула, зарычала и развернулась, чтобы уйти.
– А помощниц вы пришлете? – крикнул лысый, разогнувшись не без усилия.
– Пришлю! – прорычала она. – Чтоб вам провалиться!
Сзади донесся хруст и какой-то громкий звук, а потом – нечленораздельные вопли.
Эммале обернулась, убедилась, что яма получилась неглубокая, и торжествующе показала всем кулак. Все-таки механики не боги. И даже не маги. А маги – соль земли.
И водоносный слой.