- Ладно, хорошо, уходи, проваливай, если сыт по горло, я не прошу тебя остаться со мной, иди и найди себе смазливую машинисточку, она хотя бы сможет что-то заработать, чтобы прокормить тебя. Не будет больше бобов на тосте. Сможешь завести хорошенький домик в Илинге, под хорошенький процент, и парочку чертовых детишек, как любой другой, с тем отличием, что ты будешь сидеть на шее у своей женушки. Ты просто сводишь меня с ума, ты так чертовски доволен собой…
- Я не…
- Думаешь, что в тебе этого нет, но ты ошибаешься. Я смотрела на тебя, когда тебе казалось, что тебя никто не видит: такой самодовольный, беспечный, как бентамский петух, поглядываешь на себя в зеркало, прихорашиваешься, ухмыляешься. Ты считаешь, что ты такой душка, такой жутко милый, и очень даже умный, и совершенно безобидный, и симпатичный, и славный. О боже! Посмотри правде в глаза, нам лучше разойтись, мы только мучаем друг друга, тянем вниз, все это наше притворство и ложь, это же все ложь, Тим, давай покончим с этим… Мы не подходим друг другу. Ты хочешь уйти, так почему не сказать прямо, зачем прикрывать это злобными нападками? Оставь меня одну. Думаешь, я без тебя не справлюсь? Прекрасно справлюсь. Возьму себя в руки и займусь чем-то, если ты не будешь суетиться и прикидываться, что заботишься обо мне.
- Дейзи, прекрати. Все это пустые слова, ничего они не значат. Мы - это мы, какие есть, мы вместе, это главное. Будем любить друг друга, что нам остается? Выпей еще вина.
- Похоже, каждый раз "выпей еще вина" становится окончательным решением. Ладно, ты платишь за мою квартиру, думаешь, я рада этому?
- В сентябре у меня будет работа.
- В сентябре!
- Протянем, если будем поменьше пить и не покупать одежду.
- Хочешь сказать, если я буду пить поменьше и не покупать тряпки. Да, это платье новое, по крайней мере для меня. Я купила его в секонд-хенде. Оно стоило…
- Ну что ты! Я сказал "мы протянем".
- Думаю, не умрем. Иногда мне хочется умереть. Жизнь с тобой - кошмар. Другая может быть лучше. Я просто не умею устраивать жизнь. Как ты говоришь, мы такие, какие есть, и лучше нам любить друг друга. Мой роман принесет какие-то деньги. Знаю, ты сомневаешься! Только сейчас я не в состоянии писать, пытаюсь каждый день, но не выходит. Нелепая мы парочка. Тяжкое бремя друг для друга. О черт, вино кончилось! Ну и что будем делать, в конце концов?
- Ты могла бы переехать ко мне.
- Вместе в этой конуре мы убьем друг друга.
- Дейзи, мы можем попытаться.
- Квартира у меня дешевая, да, согласна, нет ничего дешевого для того, кто сидит без гроша, но квартплата стабильная, и мне никогда не найти другой за такую цену.
- Можешь сдать ее, ты уже делала это прежде.
- Жильцу запрещено сдавать квартиру кому-то другому.
- Ну, можно найти…
- Ага, богатого американца, приехавшего на три недели в Лондон и желающего пожить в вонючей комнатенке в Шефердс-Буш и пользоваться одной замызганной ванной вместе с грязными ублюдками!
- Раньше тебе удавалось.
- Просто повезло, да и было это в туристический сезон. Кроме того, ты не хочешь, чтобы я жила у тебя, я не хочу жить у тебя: ты не сможешь работать, я не смогу работать.
- Могла бы работать в публичной библиотеке.
- К чертям публичную библиотеку! Ведь знаешь, что она закрыта.
- Так что же нам делать?
- Попробуй сходить на Ибери-стрит.
- Я говорил тебе, нет больше никакой Ибери-стрит. Я для них не существую. Гай был единственным, кто беспокоился обо мне. Теперь я для них пустое место, они забыли меня, не вспомнят даже, как меня зовут!
- Так напомни им. Попроси взаймы у Графа. До сентября осталось не так уж много.
- Дейзи, не могу…
- Ты такой бесхарактерный. Можешь ты сделать хоть что-нибудь для нас? Они все купаются в деньгах…
- Вовсе нет…
- А мы сидим без гроша. Это в порядке вещей. Естественное право. Господи, будь у меня ружье, я б, черт возьми, пошла и заставила их отдать деньги!
- Не вижу тут никакого права, - сказал Тим, - я имею в виду - ждать, что они помогут нам.
- А ты попробуй, попытайся понять, что у нас есть такое право!
Тим попытался. У него почти получилось. В конце концов, он всегда был среди них вроде ребенка.
- Уверена, что они надули тебя с теми доверенными деньгами.
- Ты ошибаешься.
- Как я устала от твоих отговорок! Неужели нельзя сделать хоть что-нибудь? Пойди к Гертруде.
- Не могу.
- Почему? Боишься ее.
- Хорошо, боюсь.
- Наверняка она была отличницей в школе.
- Во всяком случае, она независимая женщина, с этим ты должна согласиться.
- Гертруда - независимая! Laissez-moi rire! Она просто новый вид рабыни. Она до сих пор в отъезде?
- Должна была вернуться. Но я никогда не имел никаких дел с Гертрудой. Это Гай заботился обо мне. Он умер, и я не могу беспокоить Гертруду, об этом не может быть и речи. Я для них никто, забытое прошлое, нас больше ничего не связывает.
- Хочешь сказать, что она укажет тебе на дверь?
- Нет, но я просто не могу прийти туда без приглашения, а они не пригласят.
- Значит, из-за светских условностей мы будем голодать!
- Дорогая, не преувеличивай наши страдания, мы выживем!
- Думаю, ты не понимаешь. Я прошу сделать, ради тебя и меня, элементарную вещь. Что ты теряешь? Хорошо, она, возможно, только посмотрит на тебя своими стеклянными глазами и сменит тему, но что ты потеряешь?
- Не желаю, чтобы на меня смотрели стеклянными глазами… и… ох, как тебе объяснить?.. это связано с Гаем.
- С Гаем? Но он умер!
- Дейзи…
Тим действительно не мог этого объяснить, даже себе, и то с трудом. Это было как-то связано с особыми отношениями между ним и Гаем, его уважением и привязанностью к Гаю, интимным ощущением потери. Это не касалось никого, кроме него и Гая. Оно и не давало пойти с протянутой рукой к вдове.
- Ты боишься этой жирной самки.
- Она не жирная.
- Она обожравшаяся коротышка.
- В любом случае…
- Значит, признаешь, что боишься?
- Нет… Дейзи, прекрати. Лучше ляжем. Всегда одно и то же.
- Всегда одно и то же! О боже!
- Ты хочешь сказать, что тебе не хватает денег? - спросила Гертруда.
- Мм, да… - ответил Тим. Суть была именно такова.
Дейзи наконец уговорила его, и теперь Тим жалел, что поддался. Он был при галстуке, в костюме, сохранившемся с лучших времен, который он обычно надевал на те вечера, что безвозвратно ушли в далекое прошлое. Было шесть часов, он и Гертруда стояли у камина в гостиной, попивая шерри. Тим поставил бокал и вертел в пальцах фарфорового флейтиста из обезьяньего оркестра. Он надеялся, что хмурой Анны Кевидж не будет при их разговоре. Она очень холодно посмотрела на него, когда перед Рождеством застала его шарящим в Гертрудином холодильнике и складывающим добычу в целлофановый пакет. Сейчас ее не было видно, слава богу.
Гертруда молчала и, казалось, была в замешательстве. У Тима душа в пятки ушла. Похоже, дело кончится стеклянным взглядом и указанием на дверь. Конечно, Гертруда была доброжелательна…
Ее сейчас явно нельзя было назвать "жирной". Она похудела и выглядела старше. Пожалуй, это шло ей. Она была в темных жакете и юбке, белой блузке с высоким воротничком, на шее повязан желто-коричневый шелковый шарф, на ногах коричневые узорные чулки. Одной маленькой ножкой в изящной коричневой кожаной туфельке она постукивала по каминной решетке. Пышные слегка вьющиеся волосы были теперь коротко подстрижены и гладко причесаны. На смуглом и, как всегда, презрительном лице с тонкими ноздрями проглядывало легкое беспокойство. Карие глаза неодобрительно смотрели в темно-голубые, темно-голубые смущенно смотрели в сторону.
Испортил, думал Тим, погубил прошлое, совершил грех по отношению к Гаю, к тому, что всего на какое-то мгновение показалось ему его семьей; и, когда он верил в это, они действительно были ему семьей. Почему не подождал? Гертруда, возможно, написала бы, пригласила прийти. А сейчас он не вовремя, она расстроена, раздражена и будет презирать его. Даже если даст сотню фунтов, это не стоит того. Он даже не хочет от нее ничего. Зачем он только дал Дейзи уговорить себя? Он подонок, и Гертруда тоже так думает.
Тим долго мучился над письмом к Гертруде. Что лучше - прикинуться, будто хочет навестить знакомых, или сразу взять быка за рога и изложить свою просьбу? Письмо он порвал, не мог он об этом писать. В конце концов просто позвонил по телефону, сказал, что этим вечером будет в районе вокзала Виктория, и спросил, нельзя ли зайти к ним. При виде улыбающейся Гертруды у него пропало всякое желание притворяться. Он с места в карьер, неуклюже, прямо, грубо дал понять, что пришел потому, что ему нужны деньги. О господи!
- Понимаю, - сказала Гертруда и принялась водить пальцем по фарфоровому скрипачу. - Но… гм… если не возражаешь… я хотела понять… я думала… мне казалось… что ты преподаешь… а еще продаешь свои картины… и полагала…
- Я должен объясниться, - сказал Тим, - дело всего лишь в том, чтобы продержаться лето. Осенью у меня будет работа. Сейчас работы у меня нет…
- А ты пытался искать? Наверное, ты мог бы получить какую-нибудь работу?
Тим похолодел. Да, пожалуй, мог бы. Но какая пропасть разделяет его с его жизненным опытом и Гертруду! Да, в конце концов Дейзи была права!
- Разве что какую-нибудь, но я хочу заниматься живописью, - ответил Тим.
И сразу понял, что в этой гостиной, со стен которой на него глядели лица трудолюбивых евреев-пуритан, это был худший из ответов. Будто он просит Гертруду поддержать его, ведущего жизнь непрактичного себялюбца.
- Тогда ты можешь продавать свои картины? Зарабатывать этим?
- Нет. Или очень мало. Дело в том, что, пока напишешь, пока продашь…
- Но у тебя ведь есть готовые картины… я имею в виду, которые ты мог бы продать? Убеждена, художники иногда не желают продавать свои произведения, не желают расставаться с ними, мне это понятно.
- Кое-что у меня есть, - сказал Тим, - но не думаю, что много выручу за них. Я не очень модный художник.
Это был единственный способ оправдаться, но Гертруде такой ответ понравился.
- Я рада, что ты это сказал. Конечно, ты не должен стараться быть модным художником ради денег. Что сейчас пишешь?
Тим засомневался, стоит ли объяснять Гертруде ситуацию с кошками. Решил, что не стоит. И ответил полуправдой:
- В настоящий момент рисую людей, людей, которых вижу в парках и так далее… и животных… и…
- Рисование - это то же самое, что ежедневные упражнения для музыкантов, да?
- Да, почти то же, то же самое…
- Полагаю, ты рисуешь все время, пока готовишься к очередной большой картине?
- Мм… да…
- И что это будет?
- Я… еще не уверен…
- Но ты не хочешь прерывать работу и идти преподавать? Ты ведь уже преподавал, не так ли?
- Да, - терпеливо ответил Тим, - было такое, но я потерял это место. Все художественные школы страдают от нехватки средств и экономят в первую очередь на почасовиках. В настоящее время я не могу найти другой преподавательской работы, ищу постоянно, но таких, как я, претендентов много. Так что до сентября я безработный, поскольку не хочу браться за… ну…
- За что-то совсем неподходящее?
- Да. Но даже и такую работу сейчас трудно найти. Вообще любую. Скверные времена.
- Конечно, я понимаю, - проговорила Гертруда.
Он, думал про себя Тим, выставляет свои раны и упрекает ее в том, что она вроде Марии Антуанетты! Неудивительно, что она выглядит раздраженной. Он все сделал не так!
- Извините… - заговорил Тим.
- Но ты, наверное, можешь обратиться за пособием по безработице? - спросила Гертруда.
- Обращался, и уже получаю, - безнадежно ответил Тим. - Это, конечно, не бог весть сколько… но, как вы говорите… обращусь еще раз и получу больше… конечно, я могу отлично прожить… за роскошью не гонюсь… извините, что обеспокоил вас, право, это все ерунда.
- Тебе не приходится кого-то содержать? - спросила Гертруда.
Вопрос не вызвал у Тима затруднений.
- Нет-нет… никого… только себя… иждивенцев не имею.
- Прости, что спросила. Я так мало знаю о тебе.
- Пустяки…
- А эта работа в сентябре тоже на неполную неделю? Ты точно ее получишь или только возможно?
Тим не знал, что сказать. Он и сам не был уверен. Дейзи он убедил, что работа точно будет, чтобы подбодрить их обоих. Но в подобных обстоятельствах никогда не знаешь, чего ждать.
- Ни в чем нельзя быть уверенным, - ответил он, - но надеюсь… то есть думаю…
- Какие-то сбережения у тебя есть?
- Нет… ну, почти нет… то есть… Нет.
- Значит, дела плохи.
- Да нет, не так уж плохи, правда, - сказал Тим. - Вполне можно жить, не знаю даже, на что я жалуюсь…
- А где ты живешь?
- У меня что-то вроде однокомнатной квартирки, в Чизуике, и обходится дешево.
- Извини, что так подробно расспрашиваю, - сказала Гертруда, - просто, уж если я собираюсь помочь тебе, то должна понять ситуацию, должна все видеть.
Перспектива столь безжалостного, беспристрастного разбора привела Тима в полное смятение. Не захочет ли Гертруда увидеть его жилище, взглянуть на картины? Ох, зачем, зачем, зачем он пришел!
- Подобные вопросы, - сказала Гертруда, - задал бы и Гай.
Справедливость ее замечания тронула Тима. Он возвратил фарфорового флейтиста на место. Поднял глаза от изящной, в коричневом чулке ноги Гертруды и встретился с устремленным на него озабоченным взглядом.
- Гай был безгранично добр ко мне. И мне очень его не хватает. Простите…
Он подумал, не стоит ли ему теперь признаться, что Гай одалживал ему деньги, но решил умолчать об этом.
- Я собиралась позже написать тебе, узнать, как твои дела, - сказала Гертруда.
Легкий стук, с которым она поставила скрипача на каминную полку, прозвучал как упрек. Во время своих расспросов она была решительной, деловой. Теперь она снова была в замешательстве, а может, и раздражена.
- Сожалею, что не дождался письма, - сказал Тим.
Это прозвучало грубо.
- Не могу понять, почему Гай не купил ни одной твоей картины?
Гай, конечно, купил одну, но явно так и не показал ее Гертруде.
- Наверное… они недостаточно хороши…
- Ты где-то показывал их, на каких-то выставках?
- Какое там, нет!
- Извини, - сказала Гертруда, - могло показаться, будто я хочу сказать, что купить твою картину было бы все равно что оказать тебе милость, я вовсе не имела это в виду.
Разговор становится ужасным, думал Тим, того и гляди появится кошмарная Анна Кевидж и увидит, как я снова клянчу. Надо убираться.
- Простите, что побеспокоил вас. Даже просто высказать, что тебя гнетет, способно принести облегчение. Мы поговорили, и одно это помогло. Больше того, теперь я вижу, что могу прекрасно справиться. Всего-то и надо протянуть до сентября. Я лишь хотел повидать вас, правда, зайти поздороваться. Думал, приятно будет… снова увидеть вас… эту комнату. Я так много думал о Гае… о том, как это тяжело… вы понимаете… просто хотелось навестить вас. Извините, что наболтал тут всякого о своих пустячных неприятностях. В любом случае теперь их как ветром сдуло. Спасибо за шерри… ого, сколько времени… мне пора…
- Тим, пожалуйста, прекрати действовать мне на нервы, - сказала Гертруда. - Садись вот здесь, а я налью тебе еще.
Тим покорно двинулся к мягкому креслу с прямой спинкой.
- Я просто хочу подумать.
Тим понял, что она пытается представить, как Гай поступил бы на ее месте. Он не ошибся.
Гертруда налила ему шерри в один из хрустальных бокалов, которые вызвали такое презрение у Дейзи. Он с благодарностью принял его. Первая порция лишь раздразнила аппетит. Гертруда пододвинула другое кресло и села напротив. Это походило скорее на небольшое деловое совещание, чем на дружескую встречу.
- Я могла бы дать тебе сколько-то взаймы, - сказала Гертруда.
- О нет, нет! - смутившись, замахал руками Тим (он уже проглотил свой шерри).
Ему так и слышался голос Дейзи: "Если можно, не позволяй ей называть это займом - вряд ли мы отдадим деньги, не сможем, но, когда это называется долгом, это висит над тобой, ты палец о палец не ударишь, чтобы вернуть его, но все равно будешь мучиться". Тим признал точность ее диагноза. Потом подумал, пусть, пусть это будет называться займом, долгом, только бы это были деньги. Но он уже выкрикнул: "Нет!"
Гертруда тем временем продолжала:
- Но куда лучше будет, если я найду какой-нибудь способ, как тебе зарабатывать деньги. Надо самому зарабатывать на жизнь. Хочешь?.. Я должна помочь тебе…
Не хочу, думал Тим, хочу только деньги! Но ответил с неопределенным энтузиазмом:
- О… да… да!..
- Если бы ты уехал из Лондона, мог бы ты сдать свою квартиру?
- Мою… да… да, мог бы.
Не мог бы, думал Тим, но какое это имеет значение. Гертруда не знает, как от меня избавиться, никаких денег мне от нее не получить, надо просто вежливо убраться из этого дома. И откажись, если она снова предложит выпить, или так и будешь сидеть и ждать, пока еще поднесут.
- Ты не против пожить где-то в другом месте? Ты ведь можешь писать где угодно, я права?
- Разумеется… где угодно…
- Что, если ты поселишься в нашем доме во Франции? - предложила Гертруда.
- Во… где?
- В моем доме во Франции, - поправила себя Гертруда.
Они сидели выпрямившись, глядя друг на друга, с поднятыми бокалами, словно о чем-то спорили.
- Но, - сказал Тим, - я… не понимаю.
- Я подумала, что ты мог бы делать для нас… для меня… какую-то работу… и в то же время писать картины… и, если ты еще сдашь квартиру…
- Все равно ничего не понимаю.
- Видишь ли, у меня есть дом во Франции, скорее летний домик, среди холмов, не совсем в Провансе, но близко. Мы с Гаем купили его сто лет назад, привели в порядок и ездили туда почти каждый год, а иногда сдавали…
Тим слышал что-то неопределенное о "французском доме".
- Ясно.
- Ну, я не думаю, что снова буду ездить туда. Вероятно, продам его. Между прочим, ты говоришь по-французски?
- Конечно, - ответил Тим.
Он едва мог связать два слова по-французски, но мысль его бешено работала.
- Мы… Сейчас, когда начинается туристический сезон, лучше, чтобы в доме кто-нибудь был, вроде сторожа. А если надумаю продать дом, неплохо было бы позаботиться, чтобы все там было в порядке: электричество, водопровод, что-то там с крышей или с окном, уж не помню. Если ты просто поторопишь строителей и… Тебе это не трудно? Ты там будешь совершенно один, или ты не любишь одиночество?
- Я обожаю одиночество, - сказал Тим.
Собрав волю в кулак, он посмотрел Гертруде в глаза.