***
Настя приехала навестить тетку в тот же день, ближе к вечеру. Мария, разглядев в глазок любимую племянницу, торопливо открыла замок и, распахнув дверь, с трудом выдохнула ей навстречу, держась за грудь:
- Господи, да не может быть! Настена…
- Здравствуйте, тетя Маша! Не ждали? – решительно шагнула через порог мощным туловом Настя. – А я вот мимо проезжала – дай, думаю, зайду…
- Настенька, да как же я тебе рада! Проходи, проходи, милая… Какой день у меня сегодня праздничный – с утра Ниночка заходила, теперь вот ты…
- Что? – насторожилась Настя. – Нинка сегодня была здесь?
- Ну да, ну да…
- Вот коза, а? Везде без мыла пролезет… А что ей надо–то было, теть Маш?
- Так пожить она у меня попросилась, Настенька… Плохо она с мужем живет, ой, плохо…
Да ты проходи, сейчас чай пить будем! А может, поужинаешь с нами?
- С кем это, с нами? У вас гостит кто–то, что ли?
- Ну да, гостит… - вдруг замялась Мария.
- Кто?
- Да девушка одна… Ты проходи на кухню, садись! Я потом позову ее, покажу тебе, - многозначительно произнесла она, искоса взглядывая на Настю и суетливо накрывая стол к чаю.
- А что, тетя Маша, Нинка и прописать ее просила?
- Ну да… А что такое, Настенька?
- Вот сволочь… Да вы не верьте ей, тетя Маша! Врет она все про своего Гошку! Мужик как мужик. Рассудительный, хваткий, богатый. Не то что мой Колька - нищета хренова…
Уж кого жалеть надо, так это меня, горемычную. Четыре месяца уже в дом ни копейки не приносит, представляете? Как живу еще – сама удивляюсь! И у Нинки денег не допросишься. Сунет сумку со старыми шмотками, и отстаньте от нее…
- Да, Настенька, я знаю про твоего Колю, мне Костик рассказывал. А только ты Ниночку не ругай…
- А где вы Костика видели, тетя Маша? – озадаченно уставилась на нее Настя. – И когда?
- Так он был у меня три дня назад…
- Зачем?
- Так… В гости приходил… - снова замялась Мария. - И невесту вот свою привел – Сашеньку…
- Что? Какую такую невесту? – выпучила на нее и без того круглые глаза Настя.
- Говорю же тебе – Сашеньку! Она студентка, Настенька, ей жить негде. Да чего ты испугалась так? Она славная девочка, скромная, воспитанная… И застенчивая очень – ты уж не пугай ее, ладно?
- А где она?
- Там, в комнате. Я ее потом позову, сама увидишь…
- Да? Ну ладно, - растерянно моргая белесыми ресницами, медленно произнесла Настя, –поглядим… А Нинку вы что же, и в самом деле у себя пропишете?
- Так мне ее жалко, Настенька…
- А меня не жалко? Вы что, теть Маш! Да я так и одного дня не жила, как она живет! Вы посмотрите, на кого я стала похожа! Мне еще и пятидесяти нет, а уже место в транспорте уступают! Старуха старухой…И разнесло меня на одной картошке с хлебом - видите, какая толстая?
- Так ты всегда крупной была, Настенька! И дитей росла пышкой румяной, и в девках прыгала – кровь с молоком… Да и сейчас грех тебе жаловаться, такой статной бабой оформилась, троих деток родила…
- Да… Родить - дело нехитрое. А вот куда их потом пристроить, этих деточек? Девки уж заневестились вон, а женихов с квартирами сейчас днем с огнем не найти. Проблема целая. А у вас вон какие хоромы – и пустые стоят…
- Так ведь все вам со временем достанется, Настенька! Я их на тот свет, хоромы–то эти, с собой не унесу.
- А как, как достанется–то, тетя Маша, если вы Нинку к себе пропишете?! Думаете, она со мной делиться будет, что ли? Ага, как же…
- Ну так я и тебя пропишу, чего ты!
- Правда?!
- Конечно! Кого скажете, того и пропишу. Вот соберетесь на поминки моего Бориски и решите все ладом да миром… Вы ведь мне все дороги, все самые близкие – и ты, и Ниночка, и детки твои… А Ниночку ты не обижай, вы ж сестры все–таки, хоть и двоюродные. Ваши матери–то сильно меж собой дружили да друг за дружку держались…
- Ладно, тетя Маша, ладно. Разберемся как–нибудь. Вы лучше постоялицу свою кликните, посмотреть на нее хочу - что за невеста такая без места у Костеньки выискалась…
- Насть, ты только не обижай ее, ладно? Знаю я тебя…
- Да не буду, не буду…
- Сашенька! – крикнула громко в сторону коридора Мария. – Иди сюда, Сашенька! Слышишь?
- Здравствуйте… - робко улыбаясь и приглаживая жесткие черные вихорки, нарисовалась в дверях тоненьким изваянием Саша.
- Вот, Сашенька, познакомься. Это Настя, племянница моя, Костина мама.
- Н–да… - критически оглядев Сашу с головы до ног, только и произнесла Настя. – Налейте–ка мне еще чайку, тетя Маша… Выпью еще чашечку да и пойду, пожалуй…
- А ужинать, Настён? – разочарованно протянула Мария. - Посидели бы, поговорили…
- Так некогда мне. Дома семьища не кормлена, сами понимаете… Ты не проводишь меня до автобуса, девушка? А то сумки у меня тяжелые, самой не допереть…
- Конечно! Конечно, проводит! – обрадовано махнула рукой в сторону Саши Мария и, обращаясь к девушке, торопливо проговорила: - Иди оденься быстрей, чего стоишь, как пенек… Давай, давай, подсуетись…
Через полчаса они, составляя довольно–таки странную пару, вышли из подъезда и дружненько направились в сторону автобусной остановки. Саша, сделав несколько робких попыток взять из рук Насти одну из больших хозяйственных сумок, оставила, наконец, свою затею, услышав ее снисходительное:
- Да ладно, развалишься еще! Ножки–то вон как две спички…А тебя что, правда сюда Костька привел?
- Да…
- И надолго?
- Не знаю… Как Костя скажет…
- Так ты и впрямь студентка, или лапшу вешаешь старухе на уши вместе с Костькой?
- Ну да… То есть, нет… Студентка, конечно…
- А учишься где?
- В университете, на филфаке…
- Училкой будешь, значит?
- Ну почему училкой? Совсем даже не обязательно.
- Да ладно… Мне без разницы… А к нам почему в гости не ходишь? Раз невестой назвалась, так пришла бы, познакомилась по–людски! Костьку–то моего любишь, нет?
- Люблю…
- Понятно. Ладно, пусть будет так. Ну, спасибо, что проводила, вон мой автобус как раз идет! До свидания, девушка, будь здорова…
Настя с трудом впихнула свое большое неповоротливое тело в автобусные двери, грудью протаранила стоящих в проходе людей и, запыхавшись и согнав с одноместного сиденья скромную молодую женщину с книжкой в руках, рухнула на него всей своей тяжестью, на ходу пристраивая на коленях огромные сумки. "А Костька–то молодец! - обдумав ситуацию до конца, окончательно вынесла она свой вердикт после третьей остановки. – Явно что–то задумал провернуть для себя с тети Машиной квартирой, не спроста эту девку туда приволок. Тоже мне, невеста. Размечталась. Да Костька еще такую себе найдет, что никому и во сне не снилось - богатую, красивую… А пока пусть и эта в невестах походит, раз ему так надо. Он у меня умный да хитрый – может, и получится у него что…И пусть. Я только рада буду…"
***
Саша проснулась от знакомого уже, щекочущего ноздри запаха свежеиспеченных булочек, который, странным образом смешиваясь с холодным, проникающим в комнату их форточки осенним воздухом, наполненным терпкой и вкусной влагой, создавал иллюзию покоя, любовно–семейного уюта и теплоты. Как же, наверное, бывают счастливы люди, которые так просыпаются изо дня в день, из утра в утро, всю жизнь… Потягиваются под теплым одеялом и счастливо улыбаются сами себе, и запахи эти вызывают у них обыкновенную человеческую радость, а не сердечную боль… Господи, чего ж она печет эти булочки каждое утро?! Зачем…
Откинув теплое одеяло, Саша вскочила на ноги, вздрогнула худеньким телом, ощутив на коже пупырчатое прикосновение холодного воздуха, пробравшегося за ночь в комнату, и, закутавшись в толстый махровый халат, пошла навстречу сладким ванильным запахам, на ходу затягивая потуже пояс.
- Доброе утро, тетя Маша! Опять булочки печете? Запах такой стоит…
- Какой, Сашенька? – повернулась к ней от плиты раскрасневшаяся Мария. – Плохой разве?
- Нет, что вы… Наоборот, обалденный просто! Жизнью пахнет, счастьем…
- Да? Ну, вот и хорошо… Садись давай, ешь, пока горячие!
- Ой, мне так неловко, тетя Маша… Я у вас уже две недели живу, и каждое утро вы чуть свет встаете, мне булочки эти печете…
- Так я привыкшая, Сашенька! Что ты! И Бориска мой был привыкший… Тоже вот так вставал с утра на запах да приходил ко мне сюда…
- М–м–м… Как вкусно… - закрыв от удовольствия глаза, впилась Саша зубами в хрусткую горячую корочку. – Ничего вкуснее в жизни не ела…
- Так чего ты в сухомятку–то, – засуетилась над ней Мария, – вон чай свежий с травками заварен, вон сливки теплые…
- Спасибо, тетя Маша! Господи, какая ж вы хорошая…
- А мама твоя, Сашенька, не пекла разве?
- Пекла. Только по–другому…
- Как это, деточка?
- Ну, это у нее называлось "разоставок"… То есть она весь день, с утра до вечера стряпала–пекла, чтобы много–много было пирогов и чтобы надолго хватило – на неделю целую… И мы с сестрами должны были всю неделю только эти пироги и есть, чтоб на другие продукты денег не тратить… Экономила она так. Троих нас одна растила, отец рано умер, я еще в школу не ходила. Как мы ненавидели этот самый "разоставок", тетя Маша, если б вы знали! Если утром просыпались от запаха пекущихся пирогов, настроение сразу портилось…
- Так вы что, голодали, что ль?
- Нет. Не то чтобы голодали, деньги у нас всегда были… Просто мама старалась одевать нас получше других, все деньги на это тратила. А себе при этом во всем отказывала. Вроде как стыд для хорошей матери, если ребенок плохо одет будет! А все кругом восхищались этой ее самоотверженностью, знаете ли…
- А когда ребенок плохо ест - это не стыд, что ли?
- Так этого же не видит никто…
- Да? Чудно как ты говоришь, деточка…
- Почему чудно? Мама, знаете, как говорила? Никто не оценит то, что ты съел, а вот что на тебе надето – сразу оценят… Главное, мол, то, какой тебя люди видят! А то, что все видят, главный результат материнской заботы и есть… Хм… Как смешно… Материнство на результат… Да и во всем у нас так было… - вяло махнула рукой Саша.
- Не знаю, не знаю… - с сомнением покачала головой Мария, - мне в войну тоже досталось этого горюшка, троих–то поднимать. Тут уж не спрашиваешь, нравится кому или нет – лишь бы в голодный детский желудок было чего запихнуть! А уж во что одет – это дело десятое… Ох, и трудно приходилось!
- Так вы это для них делали, для близких, не для себя же… А наша мама все время как будто свой собственный подвиг совершает, повышенные социалистические обязательства выполняет, как трактористка знатная, или ткачиха… И цель себе высокую поставила – нас в люди вывести и непременно чтоб высшее образование дать, и образцово–показательно замуж выдать, чтоб нами только гордиться можно было, и никак иначе! Понимаете? Чтоб не нам было хорошо, а чтоб ей – гордиться! Три дочки, выведенные в люди, три медали на груди… А по–другому – никак. Я, когда в университет поступать ехала, уже знала определенно - не поступить нельзя! Вот нельзя, и все тут…
- Так поступила же?
- Ну да, конечно…
Саша вздохнула тяжело и уставилась в чашку с остывшим чаем, горестно опустив плечи и покачиваясь тихонько всем телом. Помолчав немного, снова подняла на Марию глаза и проговорила жалобно:
- А вот если б не поступила, тетя Маша, а? Я бы вернуться к ней уже не смогла…
- Да почему, Сашенька?
- Как вам объяснить… Иногда человек просто не может обмануть вложенные в него ожидания тех, кого он любит. Вот не может, и все! Потому что он для них –потенциальная медаль! И несет он в себе эти ожидания, как тяжкий груз, а потом ломается… Тянет его к земле этот груз, понимаете? И сбросить его не может, потому что любовь близких потерять боится. И имя этому человеку – Синдром! Синдром несбывшихся надежд на получение этой медали…
- Ой, не понимаю я, Сашенька, о чем ты так мудрено толкуешь. Не было у меня деток своих, бог не послал… Может, от того и не понимаю. А только одно скажу – мать своих детей всякими любит. И героями, и нелюдями, и черными, и белыми! Для нее дите и есть дите – какая разница, как там у него чего получилось… А если и не сложилось чего – так таких только крепче еще любят! Я вот помню, когда сестра моя, Надя, в подоле Настю принесла, мать на нее шибко сердилась! Мачеха моя, значит… И кричала, и ругалась по–всякому, только что из дома не выгоняла. Тоже ей стыдно перед людьми было. А я, наоборот, радовалась! Дите малое в доме – такое счастье… Я и Настю, как свою, родную, полюбила, и выводилась с ней с маленькой, как со своей дочерью… Мачеха все на меня ругалась, что балую я ее - последнее с себя отдаю. Вроде как нельзя этого… А я, даже когда сюда переехала, все норовила тайком от Софьи Александровны с Бориской ей туда вкусненького отвезти. Ей ведь тогда и шестнадцати еще не было…
- А своих почему себе не родили, тетя Маша, раз так детей любите?
- Так я поздно замуж–то вышла, деточка, уж за сорок мне было. А Бориска мой младше меня на десять лет, вот за ребенка мне и сошел! Я его и полюбила…
- А он? Он вас полюбил? Или только за служанку–кухарку держал, как вы мне рассказывали?
- Любил! Любил, конечно. Только по–своему. По привычке, что ли… Как мамку любят дети балованные – чтоб поесть всегда вкусно было, чтоб дома тепло и чисто, чтоб рубашка свежая да глаженая была каждое утро… Не мог он без меня. Значит – любил…
- Да–а–а… Уникальная вы женщина, тетя Маша…
- Ой, помню, пятьдесят лет мы ему отмечали – вот смеху–то было! Дата ж круглая, и вроде как тожество устраивать надо, домой всех созывать, и друзей, и знакомых, и сослуживцев… А дома я, старая да некрасивая жена! Раньше–то он никого не приводил, стеснялся меня, видно, а тут уж ничего не поделаешь – надо… Повел, помню, в магазин – платье модное выбирать. А на меня чего ни надень – все как на старом да корявом пеньке смотрится… Пугало пугалом! Он глядит на меня, сердится, прямо извелся весь начисто! Кое–как я тогда его успокоила: такой, говорю, для твоих знакомых, Бориска, стол накрою, что про жену твою и не вспомнит никто – некогда будет! Так и получилось почти…
- А что, и правда не вспомнили?
- Ну да, я уж расстаралась… Нашлась, правда, одна дамочка вредная. Уставилась на меня своими глазищами, чуть дырку не просверлила! А потом еще и на кухню ко мне притащилась, всякие мудреные вопросы задавать начала да говорить по–умному - вроде как намекала, что Бориски я шибко недостойная…
- А вы?
- А что я?
- Ну, что вы ей ответили?
- Да ничего! Чего ей ответишь? Пьяная она да злая была, хоть и молодая да красивая…Я и не обиделась даже. Она ж, бедная, и сама того не понимает, что за злобой красоту ее и не разглядит никто! Так что пусть мелет… Ой, да мало ли я их видела, полюбовниц–то Борискиных, деточка… Помню, он однажды на юг, к морю поехал, по санаторной путевке. Он, знаешь, страсть любил по югам–то этим шастать! И собирался всегда долго, прихорашивался да чистился – я с ног сбивалась… Ну вот, приехал он тогда из своего санатория, а где–то через недельку к нам барышня с чемоданами заявилась. Видная вся из себя такая, кудрявая, изнеженная… Наврал он ей там, на югах–то, что неженатый, мол…
- А вы что?
- А что я? Не гнать же ее на улицу в чужом городе! Что было делать? Может, и правда, думаю, любовь у них большая приключилась да пора мне законное место освобождать… А потом смотрю – н–е–е–т… Белоручка, смотрю, барышня–то. С такой мой Бориска враз оголодает да захиреет, не пара она ему… Ну, я и встала твердо ногами на свей законной кухне, начала кастрюлями греметь - будто сержусь шибко… А она посмотрела на меня, на Бориску, на устройство всего нашего быта и собралась быстрехонько, уехала восвояси - Бориска–то и сам вздохнул с облегченнием. Такие мужики, как Бориска мой, вне дома–то всегда ухари, а как проголодаются да рубашка несвежей станет – уж все, тут и ухарство закончилось, и к мамке под бок побыстрее надобно…
- Господи, какая ж вы мудрая, тетя Маша… И добрая… Сами даже не понимаете, какая вы есть настоящая ценность…Другая б на вашем месте… А вы…
Огромные Сашины девчачьи глаза вдруг начали заполняться влагой , затуманились маленькими синими озерцами – стоит раз моргнуть, и закапают по худым смуглым щекам прозрачные слезы… Будто спохватившись, она вздохнула поглубже и принялась пить большими глотками остывший чай, по–детски держа в обеих руках красную в белый цветочек чашку.
- Да это ты у меня самая хорошая, Сашенька! – обернулась к ней от плиты Мария. – Тоже, нашла в старухе ценность… Ешь лучше вон булочки мои…
- Да я и так уже четыре штуки умяла, теть Маш!