Я встаю и крепко ее обнимаю, обрывая на полуслове. Зои на мгновение замирает, а потом начинает рыдать, уткнувшись в мою шелковую блузу.
- Зои, я… - начинаю я.
- Не смей! - обрывает меня Зои. - Не смей говорить, что тебе жаль.
- Мне не жаль, - отвечаю я серьезно. - Я имею в виду, что, если взглянуть исключительно на вероятность, то, что происходит с тобой, означает, что я, скорее всего, в безопасности. Откровенно признаться, я очарована. Ты для меня - счастливый билет.
Ошеломленная Зои непонимающе смотрит на меня, потом с ее губ срывается смешок.
- Не верю, что ты это сказала!
- Не верю, что заставила тебя смеяться, когда ты, безусловно, должна была бы сетовать на судьбу и отрекаться от Бога и всего остального. Знаешь, Зои, из тебя получается отличный раковый больной.
Очередной смешок.
- У меня рак, - скептически произносит она. - На самом деле рак.
- Может быть, до заката у тебя обнаружат и гангрену.
- Не хотелось бы показаться завистливой… - отвечает Зои. - Я к тому, что, несомненно, кому-то необходимо пережить нашествие саранчи или свиной грипп…
- Термитов! - добавляю я. - Сухую гниль!
- Воспаление десен…
- Засорившуюся выхлопную трубу, - добавляю я.
Зои замолкает.
- Образно говоря, - замечает она, - отсюда-то и все проблемы.
От этой шутки мы смеемся настолько громко, что в дверь просовывает голову секретарша профориентационного отделения, чтобы удостовериться, что с нами все в порядке. У меня на глаза наворачиваются слезы, а мышцы живота начинают болеть по-настоящему.
- Мне нужно удалять матку, - говорит Зои, согнувшись пополам, чтобы перевести дыхание, - но я не могу перестать смеяться. Со мной что-то не так?
Я смотрю на нее и со всей серьезностью, на какую способна, заявляю:
- Что ж, похоже, у тебя рак.
Когда я призналась Тедди, своему парню из колледжа, во время пикета в поддержку Мэттью Шепарда, произошло невероятное - он тоже мне открыл свою тайну. Так мы и стояли - голубой и лесбиянка, которые на глазах у остальных изо всех сил пытались вести себя как люди с нормальной ориентацией, - к счастью, теперь очистившись. Мы продолжали обниматься и прижиматься друг к другу, с чувством невероятного облегчения понимая, что больше не нужно притворяться (тщетно), чтобы возбудить друг друга или прикидываться влюбленными. (Когда я рассказываю гетеросексуалам, что когда-то в колледже у меня был парень, что я спала с ним, была готова за ним в огонь и в воду, мое признание всегда вызывает удивление. Но тот факт, что я лесбиянка, не означает, что я не могу заняться сексом с мужчиной, - вопрос лишь в том, что я не хочу этим заниматься.) После нашего с Тедди взаимного освобождения от иллюзий касательно сексуальной ориентации, тридцатого мая, в День памяти погибших мы поехали в Провинстаун. Мы провожали глазами гомиков, прогуливающихся на высоченных каблуках по Комерсиал-стрит и гуляющих по пляжу намазанных маслом загорелых мужчин в стрингах. Мы сходили на танцевальный вечер в "Боатслип", а после направились в гей-клуб - я еще никогда в жизни не видела столько лесбиянок в одной комнате. В те выходные, казалось, весь мир перевернулся с ног на голову - люди с традиционной ориентацией были скорее аномалией, чем нормой. И тем не менее я не чувствовала себя здесь своей. Я никогда не относилась к тем лесбиянкам, которые общаются исключительно с голубыми, у которых вся жизнь - сплошной праздник, или к тем, кто необузданно прожигает жизнь. Я не мужик в юбке. Я не сумела бы завести мотоцикл, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Нет, в восемь вечера я уже лежу в пижаме и смотрю по кабельному повтор "Дома". Следовательно, женщины, с которыми мне чаще всего приходится сталкиваться, скорее традиционной ориентации, а не лесбиянки.
У каждого гея своя история о несчастливой любви к человеку, который не был геем. Когда это случается впервые, думаешь: "Я смогу ее изменить. Я знаю ее лучше, чем она саму себя". В итоге неизбежно остаешься у разбитого корыта с еще более разбитым сердцем. В известном смысле можно провести параллель с женщиной традиционной ориентации, которая уверена, что ее любимый, избивающий ее каждый вечер, в конце концов прекратит издевательства. Результат обоих этих случаев одинаков: люди не меняются; и не имеет значения, насколько ты привлекательна, насколько сильна твоя любовь, - невозможно превратить человека в того, кем он не является.
Я все детство влюблялась в обычных девчонок, несмотря на то что тогда не могла объяснить это свое чувство, - но моей первой взрослой ошибкой стала Джанин Дюрфи, играющая на первой базе в университетской команде по софтболу. Я знала, что у нее есть парень - парень, который постоянно ей изменял. Однажды вечером, когда она пришла ко мне в комнату в общежитии вся в слезах, потому что застукала его с другой, я пригласила ее войти, чтобы она успокоилась. Так или иначе, но от выслушивания ее рыданий я перешла к поцелуям, и целых десять удивительных дней мы были вместе, но потом она вернулась к парню, который вытирал об нее ноги. "Было весело, Ванесса, - извинилась она. - Только это не для меня".
Важно упомянуть, что у меня много подруг традиционной ориентации, женщин, которые меня сексуально не привлекают, но с которыми я все же люблю пообедать, сходить в кино и тому подобное. Но за многие годы лишь нескольким удалось зажечь во мне крошечный огонек "а что, если…". Именно от них я усердно пыталась дистанцироваться, потому что я не мазохистка. Столько раз доводится слышать: "Дело не в тебе. Дело во мне".
Я не испытательный полигон. Не хочу, чтобы на мне ставили эксперименты. Мне не доставляет удовольствия проверять, удастся ли моему личному обаянию подавить чью-то мозговую "проводку".
Я верю, что родилась лесбиянкой, - следовательно, приходится считать, что люди с традиционной ориентацией тоже такие от рождения. Но я также верю, что можно влюбиться в человека, - само собой разумеется, что иногда это парень. Иногда девушка. Я часто задаюсь вопросом, что буду делать, если величайшей любовью моей жизни окажется все-таки мужчина. Любишь же человека за то, кем он является, а не за то, что он голубой или лесбиянка?
Не знаю. Но я точно знаю, что нахожусь на том этапе своей жизни, когда важнее "навсегда", а не "здесь и сейчас".
Я понимаю, что человек, которому я подарю последний поцелуй, во сто крат важнее того, которому я подарила первый.
И я также знаю, что лучше не мечтать о том, что несбыточно.
Я сижу за письменным столом и не могу сосредоточиться на работе.
Каждые две минуты я смотрю на часы в углу экрана компьютера. Без пятнадцати час - а это означает, что операция Зои уже давно закончилась.
Ее мама сейчас в больнице. Я хотела тоже туда поехать, но не решилась: а вдруг мой поступок покажется странным? В конце концов, сама Зои меня не приглашала. А я не желаю навязываться, если она хочет побыть только с мамой.
Но меня раздирают противоречия: может быть, она не просила меня приехать, потому что не хотела, чтобы я чувствовала себя обязанной навестить ее в больнице?
Что, разумеется, полнейшая ерунда.
Без четырнадцати час.
В минувшие выходные мы с Зои ходили в художественный музей при Род-Айлендской школе искусств. Современная выставка представляла собой пустой зал, по периметру которого стояли картонные коробки. Я присела на одну, но на меня тут же зашикал смотритель музея, и я поняла, что случайно стала частью выставки.
- Можешь считать меня мещанкой, - сказала я, - но мне больше нравится любоваться живописью на полотнах.
- Всему виной Дюшан, - ответила Зои. - Парень взял писсуар, подписал его и выставил в семнадцатом году в качестве предмета искусства, который назвал "Фонтан".
- Шутишь?
- Нет, - сказала Зои. - Недавно этот горшок как предмет, оказавший на искусство огромное влияние, назвали примерно пятьсот специалистов.
- Видимо, так случилось потому, что человек должен понимать, что предметом искусства может стать что угодно - например, ночной горшок или картонная коробка, - если поместить этот предмет в музей?
- Да. Именно по этой причине, - с серьезным лицом ответила Зои, - я жертвую свою матку анатомическому театру.
- Убедись, что там будут стоять еще картонные коробки. А в зале будет окно. Тогда экспонат можно будет назвать "Матка с пейзажем".
Она засмеялась, но как-то тоскливо.
- Скорее уж "Пустая матка", - возразила Зои, и пока она не погрузилась в собственные мысли, я потащила ее на улицу в кафе, где варят самое изумительное латте с пенкой, которую поистине можно считать искусством.
Без десяти час.
Интересно, Дара позвонит мне, когда Зои привезут из операционной? Я к тому, что вполне естественно с моей стороны удостовериться, что она легко перенесла операцию. Я убеждаю себя, что отсутствие новостей не означает, что произошло что-то непредвиденное.
Я из тех людей, которые склонны предполагать худшее. Когда мои друзья куда-нибудь летят, я проверяю, что самолет приземлился, чтобы убедиться, что не случилось авиакатастрофы. Когда я покидаю город, то выключаю из розеток все приборы: а вдруг случится скачок напряжения?
Я загружаю на компьютере главную страницу сайта больницы, в которой Зои делают операцию, набираю в поисковике словосочетание "лапароскопическая гистерэктомия" и читаю перечень возможных осложнений.
Когда звонит телефон, я коршуном бросаюсь на трубку.
- Да?
Но звонит не Дара и не Зои. Голос чуть слышен, такой слабый, что едва различимы слова звонящего.
- Звоню, чтобы попрощаться, - шепчет Люси Дюбуа.
Эта девочка, девятиклассница, о которой я говорила Зои несколько недель назад, страдает от затянувшейся депрессии. Она уже не первый раз звонит мне в трудную минуту.
Но впервые ее голос едва слышен. Как будто она под водой и быстро идет ко дну.
- Люси! - кричу я в трубку. - Ты где?
Я слышу, как гудит поезд и вдалеке раздается колокольный звон.
- Передайте всему миру, - бормочет Люси, - что я сказала: "Пошли вы все!"
Я беру лист, где ежедневно отмечается посещаемость: напротив Люси Дюбуа, словно пророчество, стоит "отсутствует".
Удивительное ощущение, когда спасаешь чужую жизнь.
Основываясь на гудках поезда и церковном звоне, который я слышала в трубке, полиция сузила радиус поисков до территории вокруг старого деревянного моста, который упирается одним концом в католическую церковь, где служили (в час дня) обедню. Люси обнаружили лежащей под скамьей, рядом с ней пустой пузырек от тайленола и литровая бутылка из-под энергетического напитка "Гаторейд".
В больнице я встретила ее мать. Сейчас, после того как Люси сделали промывание желудка, девочку перевели в стационарное психиатрическое отделение, чтобы пресечь попытки самоубийства. Ее оставили, чтобы понять, какой вред нанесен ее почкам и печени.
Сандра Дюбуа сидит рядом со мной на стуле в комнате ожидания.
- За ней несколько дней понаблюдают, - говорит она и заставляет себя взглянуть мне в глаза. - Мисс Шоу, не знаю, как вас благодарить.
- Пожалуйста, называйте меня Ванесса, - отвечаю я. - Зато я знаю: позвольте мне помочь вашей дочери.
За прошедший месяц я неоднократно пыталась убедить родителей Люси, что музыкальная терапия - действенная, имеющая под собой научное обоснование методика, с помощью которой можно попытаться пробиться к их все больше и больше уходящей в себя дочери. Пока мне не удалось заручиться их согласием. Сандра с мужем глубоко верующие люди, прихожане церкви Вечной Славы, поэтому к психическим заболеваниям они относятся совершенно не так, как к обычным проблемам со здоровьем. Если бы Люси поставили диагноз "аппендицит", они бы поняли, что дочери необходима операция. Но в их понимании депрессия - это то, что можно вылечить хорошим сном и посещением церкви.
Я думаю, сколько еще попыток самоубийства предпримет девочка, прежде чем их взгляды поменяются.
- Мой муж не верит психиатрам…
- Вы мне это говорите! - Он даже не приехал в больницу, несмотря на недавний звонок Люси, - по всей видимости, где-то в разъездах. - Вашему мужу знать об этом не обязательно. Сохраним все в тайне. Будем знать только вы и я.
Она качает головой.
- Честно говоря, не понимаю, как пение песен может…
- "Тебе, Господи, буду петь", - цитирую я псалом, и мама Люси изумленно смотрит на меня, как будто я наконец заговорила на понятном ей языке. - Послушайте, миссис Дюбуа, я не знаю, что может помочь Люси, но пока все, что мы с вами испробовали, не дает результата. И даже если вся ваша паства будет молиться за спасение девочки, на вашем месте я бы - на всякий случай! - разработала запасной план.
Ноздри женщины трепещут. Я не сомневаюсь, что нарушила неписаное правило, согласно которому личное неотделимо от общего.
- А этот музыкальный терапевт, - наконец произносит Сандра, - раньше работала с подростками?
- Да. - И после секундной паузы я добавляю: - Она моя подруга.
- Но она добрая христианка?
Я осознаю́, что понятия не имею о религиозных пристрастиях Зои, если таковые вообще есть. Не знаю, приглашала ли она в больницу священника, делала ли пожертвования какой-либо религиозной конфессии. Не зная, что ответить, я молча смотрю, как Сандра Дюбуа встает и идет по коридору к палате Люси.
И тут я вспоминаю о Максе.
- Кажется, ее родственники посещают вашу церковь! - кричу я вслед.
Мама Люси колеблется. Потом, прежде чем повернуть за угол, оглядывается и кивает.
Когда я первый раз пришла навестить Зои, она лежала без сознания. Мы с Дарой сыграли в картишки, и она стала расспрашивать меня о моем детстве, потом предложила погадать на чайной гуще.
Во второй мой визит я принесла цветок - своеобразную ромашку, которую сделала из трех десятков медиаторов. Сразу скажу, я не большая умелица; откровенно признаться, меня тошнит, когда я остаюсь один на один с пистолетом для склеивания или вязальным крючком.
В третий визит Зои уже ждет меня у входной двери своей квартиры.
- Увези меня отсюда, - молит она. - Пожалуйста!
Я смотрю через ее плечо в направлении кухни, откуда слышно, как Дара гремит кастрюлями и сковородками - готовит ужин.
- Ванесса, я не шучу. Нормальному человеку не выдержать такого количества разговоров о благотворном влиянии медных браслетов на теле.
- Она меня убьет, - шепчу я.
- Нет, - возражает Зои. - Убьет она меня.
- Тебе, наверное, нельзя вставать…
- Врач не запрещает немного прогуляться. Свежий воздух, - продолжает она. - У тебя же кабриолет…
- Сейчас зима, - напоминаю я.
Тем не менее я знаю, что сделаю так, как она просит; возможно, Зои удастся меня убедить в том, что отпуск в Антарктике посреди зимы - предел мечтаний. Черт, я могла бы даже заказать билет, если бы она полетела со мной!
Она ведет меня к заснеженному полю для гольфа - любимое место здешних ребятишек, которые тянут на горку надутые автомобильные камеры, а потом хватают друг друга за ноги и за руки и съезжают вниз, сцепившись, словно атомы гигантской молекулы. Зои опускает окно, чтобы можно было расслышать их голоса:
- Чувак, это было круто!.. Ты чуть в дерево не врезался!.. Ты видел, сколько воздуха вышло, когда я прыгнул? В следующий раз я поеду первым!
- Помнишь, - спрашиваю я, - те времена, когда самым страшным днем в твоей жизни был день, когда на обед в столовой давали мясной рулет?
- А каково было проснуться и увидеть, что выпал снег?
- Если честно, - признаюсь я, - меня до сих пор не перестает это удивлять.
Зои наблюдает за бегущими друг за другом детьми.
- Когда я лежала в больнице, мне приснилась маленькая девочка. Мы катались на санках, и я держала ее перед собой. Она впервые села на санки. Сон был таким реальным. Я хочу сказать, что у меня слезились глаза из-за ветра, мороз кусал за щеки, а эта малышка… Я чувствовала запах шампуня от ее волос, как стучит ее сердечко…
Значит, вот почему она привезла меня на горку. Вот почему не сводит глаз с ребятни, как будто позже ей устроят проверку, запомнила ли она черты их лиц.
- Я так думаю, девочка тебе не знакома?
- Нет. И теперь я с ней никогда не познакомлюсь.
- Зои…
Я кладу руку ей на плечо.
- Я всегда мечтала стать матерью, - говорит она. - Наверное, потому, что мне хотелось читать на ночь сказки, слышать, как мой ребенок поет в школьном хоре, выбирать ей платье на выпускной, - ну, понимаешь, те мелочи, которые, я помню, делали счастливой мою маму. Но в действительности истинной причиной оказался эгоизм. Я хотела, чтобы рядом был человек, который, когда вырастет, стал бы мне опорой, понимаешь? - спрашивает она. - Который бы звонил каждый день и справлялся о моем здоровье. Который бы среди ночи побежал в аптеку, если я заболею. Который скучал бы, когда меня нет рядом. Который несмотря ни на что любил бы меня.
Я могла бы стать этим человеком.
Меня словно обухом по голове ударило от осознания того, что - по крайней мере, с моей стороны - то, что я назвала дружбой, переросло в нечто большее. Понимание того, что я хочу от Зои того, чего никогда не получу.
Такое уже случалось со мной и раньше, поэтому я знаю, как поступить, как притворяться. В конце концов, лучше довольствоваться всего лишь дружбой, чем остаться вообще без ничего.
Поэтому я отстраняюсь от Зои, моя рука сползает с ее плеча, я намеренно отодвигаюсь подальше.
- Что ж, - выдавливаю я улыбку, - похоже, навязалась я на твою голову…
Зои
Фонограмма 4 "Последняя"
Впервые я крепко подружилась с девочкой, потому что та обитала по соседству. Элли жила в доме напротив, который всегда выглядел немного обветшалым из-за покосившихся световых приямков и старых досок, которыми он был обшит. Ее мама тоже воспитывала одна, как и меня, хотя она сама, а не судьба, сделала свой выбор. Она работала в страховой компании и на работу носила обувь на низком каблуке и свободного покроя костюмы, но я помню, как, отправляясь по выходным на танцы, она клеила длиннущие накладные ресницы и начесывала волосы.
Я была полной противоположностью Элли, которая уже к одиннадцати годам превратилась в сногсшибательную девушку с золотистыми локонами и длинными стройными ногами, которые покрывал несмывающийся летний загар. В ее комнате всегда царил беспорядок, и, чтобы присесть на кровать, приходилось перекладывать кипы одежды, книг и плюшевых игрушек на пол. Она не видела ничего зазорного в том, чтобы забраться к маме в шкаф и "одолжить" у нее наряд или флакончик духов. Она читала только журналы и никогда не интересовалась книгами.