- Когда я однажды призналась заведующей кафедрой английского языка в школе, что больше всего мне нравится "Ромео и Джульетта", - говорю я, - она сказала, что я мещанка.
- Что? Почему?
- Наверное, потому что эта пьеса не такая сложная, как "Король Лир" или "Гамлет".
- Но она волшебнее. Об этом ведь каждый мечтает, верно?
- Умереть со своим любимым?
Зои смеется.
- Нет. Умереть до того, как начнешь составлять список того, что тебя в нем раздражает.
- Да, представляешь продолжение, если бы у пьесы был другой конец, - отвечаю я. - От Ромео и Джульетты отреклись родные, они переезжают в передвижной домик. Ромео отращивает волосы и пристращается к покеру на компьютере, пока Джульетта заводит интрижку с монахом Лоренцо.
- Который, как оказывается, - подхватывает Зои, - в подвале своего дома оборудовал подпольную лабораторию по производству метамфетамина.
- Точно! Откуда ему изначально было знать, какое лекарство ей давать?
Я обматываю шею шарфом, и мы решительно выходим на мороз.
- А куда теперь? - спрашивает Зои. - Думаешь, уже поздно где-нибудь поужинать?
Звук ее голоса замирает, когда мы выходим на улицу. За те три часа, что мы были в концерт-холле, снег повалил сильнее - началась настоящая снежная буря. Не видно ни зги, только бешеное кружение снежинок. Мои туфли утопают в почти пятнадцатисантиметровом слое снега.
- Ого! - восклицаю я. - Вот невезение!
- Может быть, стоит переждать, а потом ехать домой, - предлагает Зои.
Водитель лимузина, опершись на автомобиль, смотрит на нас.
- В таком случае, леди, устраивайтесь поудобнее, - говорит он. - В прогнозе погоды сообщают, что снегопад будет продолжительный, наметет больше полуметра.
- Переночуем в Бостоне, - заявляет Зои. - Здесь множество гостиниц…
- Которые обойдутся в копеечку.
- Если только мы не снимем один номер на двоих. - Она пожимает плечами. - Кроме того, для чего еще нужны кредитные карты?
Она берет меня под руку и тащит в самую метель. На противоположной стороне улицы находится аптека.
- Зубные щетки, паста, еще мне нужны тампоны, - говорит она, когда за нами закрываются раздвижные двери. - Можно купить лак для ногтей и бигуди, мы могли бы накрасить друг друга. Допоздна не будем ложиться спать, посплетничаем о парнях…
"Вот этого точно не будет", - думаю я. Но она права: ехать домой по такой погоде - полное безрассудство.
- У меня есть аргумент из трех слов, - уговаривает меня Зои. - Обслуживание в номере.
Я стою в нерешительности.
- Возьму фильм напрокат.
- Договорились. - Зои протягивает руку для рукопожатия.
Я не вижу причин спорить по поводу гостиницы, в которой придется остановиться. На одну ночь я могу позволить себе снять номер даже в роскошной гостинице или, по крайней мере, оправдать свою кредитоспособность. Но все равно, когда мы регистрируемся и несем пакеты с покупками наверх, мое сердце учащенно бьется. И дело не в том, что я поступила с Зои нечестно и утаила свою сексуальную ориентацию, просто этой темы мы никогда не касались. Если бы она спросила, я бы сказала правду. И тот факт, что я лесбиянка, вовсе не означает, что я набрасываюсь на любую женщину, оказавшуюся рядом, что бы там ни думали гомофобы. Тем не менее сомнения существуют: нелепо полагать, что женщина с нормальной ориентацией не может поддерживать с мужчиной платонических, дружеских отношений… но все же если бы она оказалась в схожей ситуации, то вряд ли бы решилась поселиться со своим приятелем в одном гостиничном номере.
Когда я в конце концов призналась матери, что лесбиянка, первое, что она воскликнула: "Но ты ведь такая красавица!" - как будто это два взаимоисключающих качества. Потом замолчала и пошла в кухню. Через несколько минут она вернулась в гостиную и села напротив меня.
- Когда ты ходишь в бассейн, - спросила она, - то продолжаешь пользоваться женской раздевалкой?
- Разумеется, - раздраженно бросила я. - Я же не транссексуалка.
- Но, Ванесса, - продолжила она расспросы, - когда ты переодеваешься… ты подглядываешь?
Кстати, ответ отрицательный. Я переодеваюсь в кабинке и бо́льшую часть времени смотрю просто в пол. Откровенно говоря, я бы чувствовала себя крайне неловко и стесненно, если бы окружающие знали, что женщина в сиреневом купальнике - лесбиянка.
Но это еще одна причина для волнений, которые не свойственны большинству людей.
- Ого! - восклицает Зои, когда мы входим в номер. - Какая роскошь!
Это одна из гостиниц, перестроенных в угоду бизнесменам-метросексуалам, которым, видимо, нравятся твидовые черные стеганые одеяла, хромированные светильники и коктейль "Маргарита" в мини-баре. Зои раздвигает шторы и смотрит на центральный парк Бостона. Потом она снимает сапоги и прыгает на одну из кроватей. После протягивает руку к пакету из аптеки.
- Что ж, - говорит она, - нужно устраиваться. - Она достает две зубные щетки, одну голубую, вторую фиолетовую. - Какую предпочитаешь?
- Зои… Знаешь, я лесбиянка.
- Я говорила о зубных щетках, - отвечает она.
- Знаю. - Я провожу рукой по своим нелепо торчащим волосам. - Я просто… Я не хотела, чтобы ты считала, что я от тебя что-то скрываю.
Она садится напротив меня на кровати.
- Я Рыба по знаку зодиака.
- И что?
- И что с того, что ты лесбиянка? - вопросом на вопрос отвечает Зои.
Я и сама не заметила, что сидела, затаив дыхание, и теперь с облегчением вздыхаю.
- Спасибо.
- За что?
- За… Я не знаю. За то, что ты такая, какая есть.
Она усмехается.
- Да. Мы, Рыбы, - народ особый. - Она снова роется в пакете и достает пачку тампонов. - Сейчас вернусь.
- Ты не заболела? - спрашиваю я. - За час ты уже пятый раз идешь в туалет.
Пока Зои в ванной, я беру пульт от телевизора. Предлагается список из сорока фильмов.
- Слушай, - кричу я, - читаю… - Я читаю вслух все названия под бесконечный, на большой громкости, повтор клипа к фильму с участием Адама Сэндлера. - Хочу комедию, - заявляю я. - Ты когда-нибудь смотрела в кинотеатре фильмы с Дженнифер Энистон?
Зои молчит. Я слышу, как бежит вода.
- Идеи? - кричу я. - Пожелания? - Я снова клацаю по названиям. - Тогда я принимаю волевое решение…
Я выбираю "Покупку" и нажимаю на паузу, потому что не хочу, чтобы Зои пропустила начало фильма. Пока жду, изучаю меню. За стейк на кости я вполне могла бы купить небольшой автомобиль, и я не понимаю, почему здесь мороженое продается ведерками, а не ложечками, но оно определенно выглядит намного аппетитнее, чем я приготовила бы дома.
- Зои! У меня уже желудок сводит!
Я смотрю на часы. Прошло уже десять минут с тех пор, как я нажала на паузу, и пятнадцать, как она ушла в ванную.
А что, если она сказала обо мне не то, что на самом деле думает? Если она жалеет, что согласилась остаться на ночь, если боится, что я посреди ночи заползу к ней в постель? Я встаю и стучу в дверь ванной комнаты.
- Зои! - окликаю я. - С тобой все в порядке?
Молчание.
- Зои!
Я начинаю нервничать.
Дергаю за ручку и еще раз выкрикиваю ее имя, а потом всем весом налегаю на дверь, чтобы защелка открылась.
Из крана бежит вода. Пачка с тампонами не тронута. А Зои лежит без сознания на полу. Джинсы ее приспущены, все белье в крови.
"Скорая" быстро домчала нас с Зои до гинекологического отделения клиники Брайхэма - одной из престижнейших больниц Бостона. Одно радует, если можно так выразиться в подобной ситуации: если беда случилась с тобой в Бостоне, до лучших врачей и клиник в мире - рукой подать. Врач скорой помощи задает мне вопросы: "Она всегда такая бледная? Обмороки с ней раньше случались?"
Я не знаю, что ответить.
К этому времени Зои уже приходит в себя, но она еще очень слаба и не может сидеть.
- Не волнуйся… - бормочет она. - Случались… и часто.
Вот так я и поняла простую истину: как бы я ни была уверена в том, что уже хорошо изучила Зои, не знаю я о ней гораздо больше.
Пока Зои осматривают и делают переливание крови, я сижу и жду. По телевизору идет повтор "Друзей", в больнице стоит гробовая тишина, как в городе-призраке. Я задаюсь вопросом: неужели врачи тоже, как и мы, задержались здесь из-за снегопада? Наконец меня подзывает медсестра, и я вхожу в палату, где на кровати с закрытыми глазами лежит Зои.
- Эй! - негромко окликаю я. - Как ты себя чувствуешь?
Она поворачивает ко мне голову и смотрит на пакет с кровью, которую ей переливают.
- Как вампирша.
- Вторая положительная, - пытаюсь пошутить я, но ни одна из нас даже не улыбается. - Что сказал врач?
- Что я должна была сразу же обратиться в больницу, когда последний раз потеряла сознание.
У меня от удивления расширяются глаза.
- Ты и раньше падала в обморок накануне месячных?
- Это не совсем месячные. У меня не случается овуляций, по крайней мере регулярных. Всегда так было. Но с тех пор как… ребенок… у меня так выглядят месячные. Врач обследовала меня на УЗИ. Сказала, что у меня рыхлый эндометрий.
Я непонимающе смотрю на нее.
- Это хорошо?
- Нет. Мне необходимо выскоблить полость матки. - Глаза Зои наполняются слезами. - Это словно дурной сон.
Я присаживаюсь на краешек ее кровати.
- Сейчас все по-другому, - успокаиваю я. - Ты поправишься.
Совершенно по-другому - и не только потому, что нет никакого замершего плода. Последний раз, когда у Зои случились проблемы со здоровьем, рядом с ней были муж и мать. А сейчас с ней рядом только я - а разве я умею заботиться о ком-то, кроме себя? У меня даже собаки нет. Даже рыбки. И погибла орхидея, которую директор подарил мне на Рождество.
- Ванесса, ты не могла бы дать мне телефон, чтобы я позвонила маме? - просит она.
Я киваю и достаю из ее сумочки телефон, но тут в палату входят две медсестры, чтобы подготовить Зои к операции.
- Я сама позвоню ей, - обещаю я, когда Зои увозят на каталке по коридору. Через мгновение я открываю ее мобильный телефон-"раскладушку".
Не могу удержаться. Это сродни тому, как тебя пригласили на ужин, а ты направляешься в ванную и роешься в шкафчике для лекарств, - я просматриваю список контактов Зои, чтобы лучше понять, кто она такая. Как и предполагалось, имена большинства людей мне ни о чем не сказали. Потом шли основные контакты: американская ассоциация автомобилистов, местная пиццерия, номера больниц и школ, с которыми она сотрудничала.
Я поймала себя на том, что не могу сдержать любопытство: кто такая Джейн? А Элис? Ее университетские подруги или коллеги? Она когда-нибудь говорила мне о них?
А им обо мне?
Номер Макса все еще в списке. Не знаю, нужно ли ему звонить. Хотела бы Зои, чтобы я ему позвонила?
Нет, она не просила. Я листаю дальше, нахожу номер Дары - как и ожидалось, написано "мама".
Набираю номер, но попадаю на голосовую почту и вешаю трубку. Я считаю неправильным оставлять тревожное сообщение на автоответчике, когда адресат в пяти тысячах километрах и ничем не может помочь. Буду дозваниваться.
Через полтора часа после того, как Зои забрали из палаты, ее вкатывают назад.
- Некоторое время еще продлится слабость, но с ней все будет хорошо, - заверяет медсестра и выходит.
Я киваю.
- Зои! - шепчу я.
Она крепко спит, еще не отошла от наркоза, под опущенными ресницами на щеках залегли синие тени. Вытянутая рука лежит поверх хлопчатобумажного одеяла, как будто она протягивает мне что-то невидимое. Слева от нее на штативе свисает еще один пакет с кровью для переливания, его содержимое змеится по невозможно тонкой соломинке, воткнутой в изгиб ее локтя.
Последний раз я была в больнице, когда умирала моя мама. Ей поставили диагноз - рак поджелудочной железы, и ни для кого не было секретом, что дозы морфия становились все больше и больше, пока сон не стал ее перманентным состоянием, чтобы отогнать боль. Я понимаю, что Зои не моя мама и больна она не раком, и тем не менее что-то в ее позе - неподвижной и молчаливой - заставляет меня ощутить дежавю, как будто я опять перечитываю ту же главу, которую не хотела бы даже видеть напечатанной.
- Ванесса! - окликает меня Зои, и я вздрагиваю. Она облизывает белые пересохшие губы.
Я беру ее за руку. Я впервые держу Зои за руку - ладошка такая маленькая, похожая на птичку. На кончиках пальцев мозоли от гитарных струн.
- Я звонила твоей маме, но не смогла дозвониться. Я могла оставить сообщение, но подумала…
- Не могу… - перебивает меня шепотом Зои.
- Что не можешь? - шепчу я, наклоняясь ближе и пытаясь расслышать.
- Не могу поверить…
Я во многое не верю. Люди заслуживают то, что имеют, и хорошее, и плохое. Когда-нибудь я попаду в мир, где людям воздастся по делам их, а не по тому, кто они есть. У счастливых концов нет непредвиденных обстоятельств и условий.
- Не могу поверить, - повторяет Зои таким тихим голосом, как будто из-под толщи ткани, - что мы выбросили деньги на ветер за гостиничный номер…
Я смотрю на нее, чтобы понять, шутит она или нет, но Зои уже вновь погрузилась в сон.
Уже давно канули в Лету те времена, когда быть гомосексуалистом и учителем - две несовместимые вещи, но в школе, где я работаю, предпочитают придерживаться политики "не спросят - не рассказывай". Я намеренно не скрываю свою сексуальную ориентацию от коллег, но и не трублю о ней на каждом углу. Психологами от "Рейнбоу Альянс" в старших классах нас работает двое, но мой коллега Джек Куманис самой что ни на есть традиционной ориентации. У него пятеро детей, он занимается триатлоном и любит говорить цитатами из фильма "Бойцовский клуб" - однако так случилось, что его воспитали две мамы.
Тем не менее я осторожна. Несмотря на то что многие школьные психологи не видят ничего крамольного в том, чтобы проводить личные беседы со школьниками за закрытой дверью, я двери никогда не закрываю. Моя дверь всегда остается чуточку приоткрытой, чтобы не было ни малейшего сомнения в том, что происходящее за ней - совершенно законно и это можно прервать в любой момент.
У меня широкий круг обязанностей: я выслушиваю тех учеников, которым просто необходимо, чтобы их выслушали; налаживаю связи с приемными комиссиями колледжей, чтобы они не забывали о нашей школе; поддерживаю тех, кто слишком робок и боится говорить; проявляю чудеса изобретательности, составляя расписания занятий трехсот учеников, которые все хотят изучать английский факультативно. Сегодня на моем диване сидит мама Микаэлы Берриуик - девятиклассницы, которая только что получила по социологии четыре с плюсом.
- Миссис Берриуик, - говорю я, - это еще не конец света.
- Я и не рассчитывала, что вы поймете, мисс Шоу. Микаэла с рождения мечтает поступить в Гарвард.
Что-то я в этом сомневаюсь. Ни один ребенок не вылезает из материнской утробы с четким планом, в какой университет отправит свое резюме, - выбор помогают сделать рьяные родители. Когда я училась в школе, термина "родители-вертолеты" еще даже не существовало.
- Нельзя позволить учителю истории, который невзлюбил мою дочь, запятнать ей характеристику, - гнет свое миссис Берриуик. - Микаэла с радостью готова пересдать экзамен, чтобы мистер Левин задумался над своей системой оценивания знаний…
- Гарварду все равно, что у Микаэлы по социологии. Гарвард больше интересует, готова ли девочка весь первый курс по-настоящему искать себя, узнать, к чему она склонна.
- Вот именно! - восклицает миссис Берриуик. - Именно поэтому она посещала курсы по подготовке к сдаче отборочного теста.
Микаэле еще два года учиться до сдачи вступительных тестов. Я вздыхаю.
- Я поговорю с мистером Левиным, - говорю я. - Но ничего не обещаю.
Миссис Берриуик открывает сумочку и вытаскивает пятидесятидолларовую банкноту.
- Я рада, что вы на моей стороне.
- Я не могу взять у вас деньги. Нельзя за деньги купить Микаэле лучшие оценки.
- Я не покупаю, - прерывает меня собеседница, натянуто улыбаясь. - Микаэла ее заслужила. Я просто… хочу выразить свою признательность.
- Спасибо, - отвечаю я, отталкивая протянутую банкноту. - Но я на самом деле не могу взять деньги.
Она меряет меня взглядом.
- Только не обижайтесь, - таинственно шепчет она, - но вы могли бы одеваться не так старомодно?
Я думаю о том, как подойду к Алеку Левину и попрошу его изменить оценку Микаэле Берриуик, когда слышу чей-то плач в смежном кабинете.
- Прошу прощения, - говорю я, уверенная, что это плачет десятиклассница, с которой я общалась час назад. У нее двухнедельная задержка, и парень бросил ее после того, как у них случился секс. Я хватаю коробку с салфетками - школьные психологи могли бы рекламировать "Клинекс" - и покидаю кабинет.
Однако плачет не десятиклассница. Плачет Зои.
- Привет.
Она пытается улыбнуться, но выходит лишь жалкое подобие.
После нашей злополучной поездки в Бостон прошло три дня. После выскабливания я в конце концов дозвонилась до ее матери, которая вернулась с конференции и встретилась со мной в доме Зои. С тех пор я звонила Зои бессчетное количество раз, чтобы справиться о ее самочувствии, пока она не сказала, что, если я еще раз позвоню и спрошу, как она себя чувствует, она положит трубку. Если честно, сегодня она должна была вернуться на работу.
- Что случилось? - спрашиваю я, заводя ее в свой кабинет.
И закрываю дверь.
Она вытирает салфеткой глаза.
- Я этого не заслужила. Я хороший человек, - говорит Зои, и губы ее дрожат. - Я пытаюсь быть доброй, удобряю землю и жертвую бездомным. Не забываю говорить "спасибо" и "пожалуйста", каждый день чищу зубы зубной нитью и на День благодарения помогаю на походной кухне. Я работаю с людьми, страдающими болезнью Альцгеймера, и людьми, страдающими от депрессии, с теми, кто напуган, пытаюсь привнести в их жизнь что-то хорошее, хоть что-то, о чем они бы помнили. - Она поднимает на меня взгляд. - И что я получаю взамен? Бесплодие. Выкидыши. Мертворожденного ребенка. Чертов эмболизм. Развод.
- Это нечестно, - просто отвечаю я.
- Как и прозвучавший сегодня телефонный звонок. Врач, та, из Бостона… Она сказала, что они сделали анализы. - Зои качает головой. - У меня рак. Эндометриальный рак. И - подожди, я еще не закончила! - это хорошая новость. Его диагностировали на ранней стадии, поэтому мне могут удалить матку и у меня все будет прекрасно. Разве не поразительно? Наверное, стоит поблагодарить, что я родилась под счастливой звездой. А что дальше? Мне со второго этажа кирпич упадет на голову? Или меня выселят из квартиры? - Она встает и начинает оглядываться. - Можете выходить! - кричит она стенам, полу, потолку. - Что за чертова версия скрытой камеры? Кто решил, что в этом году я многострадальный Иов? С меня хватит. Я сыта по горло. Я…