- Вы намекаете, что не хотите, чтобы я смылась? - говорит Люси.
- И это тоже, - соглашаюсь я.
- Я подумала, Люси, возможно, ты скажешь, что тебе больше всего понравилось в нашем прошлом занятии, чтобы мы могли это повторить…
- Что я с него слиняла, - отвечает Люси.
На месте Зои я бы задушила эту нахалку. Но она только улыбается в ответ.
- Хорошо, - говорит она. - В таком случае я попытаюсь и сегодня действовать в том же духе. - Она достает небольшую арфу и кладет ее на парту перед Люси. - Ты когда-нибудь видела такой инструмент?
Когда Люси отрицательно качает головой, Зои дергает струны. Сперва ноты кажутся извлеченными наобум, но потом сливаются в колыбельную.
- "Тихо, малышка, молчи, - негромко напевает Зои, - мама купит тебе пересмешника. А если этот пересмешник не будет петь, мамочка купит тебе бриллиантовое колечко". - Зои откладывает арфу. - Если честно, я никогда не понимала эти стихи. Разве не лучше иметь пересмешника, который станет повторять за тобой все, чему ты его научишь? Говорящая птичка намного лучше какого-то украшения. - Она еще несколько раз дергает струны. - Может быть, попробуешь?
Люси не делает даже попытки коснуться инструмента.
- Лучше бы мне купили бриллиантовое кольцо, - наконец говорит она, - я бы заложила его, а на вырученные деньги купила билет на автобус, чтобы уехать к черту отсюда.
За год, что я знакома с Люси, я еще никогда не слышала, чтобы она произносила столько слов сразу. Я ошеломленно подаюсь вперед - может быть, музыка на самом деле способна творить чудеса? - чтобы увидеть, что Зои предпримет дальше.
- Правда? - говорит она. - И куда бы ты поехала?
- Спросите, куда бы я не поехала!
Зои придвигает поближе маримбу. И начинает выстукивать ритм, который отдаленно напоминает что-то африканское или карибское.
- Раньше я хотела объездить весь мир. Я собиралась сделать это после окончания колледжа. Даже работала официанткой, чтобы наскрести достаточно денег и куда-нибудь уехать. В юности я уверяла себя, что никогда не стану одной из тех, у которых пожитков больше, чем они могут унести в рюкзаке.
Впервые я замечаю, что Люси внимательно смотрит на Зои.
- И почему вы не уехали?
Зои пожимает плечами.
- Жизнь внесла свои коррективы.
Интересно, куда это она мечтала поехать? На необитаемый остров? На ледник? В забитые книгами магазины на берегах Сены?
Зои начинает выстукивать колотушкой другую мелодию. Эта больше похожа на польку.
- Что по-настоящему классно в этих двух инструментах - они оба настроены по пентатоническому звукоряду. На пентатонике основано большинство мировой народной музыки. Мне нравится, что, когда слушаешь музыку, она мысленно переносит тебя в другой конец земного шара. Это положительный момент наших занятий, поскольку ты не можешь запрыгнуть в самолет и улететь, если у тебя, например, следующим уроком математика.
Зои стучит колотушкой, и мелодия уже кажется восточной, клавиши маримбы прыгают вверх-вниз. Я закрываю глаза и вижу цветущие вишни, бумажные домики…
- Держи, - протягивает она колотушку Люси. - Может быть, сыграешь мне песню, которая звучала бы так, как то место, где ты мечтаешь побывать?
Люси зажимает колотушку в кулаке и недоуменно смотрит на нее. Она ударяет по самой высокой планке, всего один раз. Это похоже на резкий крик. Люси ударяет еще раз и выпускает колотушку из рук.
- Это звучит как "эге-гей", - говорит она.
Я мимо воли вздрагиваю.
Зои даже не смотрит в мою сторону.
- Если под словом "эге-гей" ты имеешь в виду "весело", наверное, так и есть, потому что я не могу себе представить, что в игре на маримбе можно указывать на сексуальную ориентацию. Я считаю, что японские напевы очень меланхоличные.
- А что, если я имела в виду что-то другое? - с вызовом бросает Люси.
- Тогда я должна задаться вопросом: почему девочка, которая ненавидит, когда на нее навешивают ярлыки, даже если это делает психотерапевт, с такой готовностью навешивает ярлыки на других?
После ее слов Люси замыкается. Уже нет той девочки, которая с радостью готова говорить о побеге. Вместо нее перед нами подросток со знакомо поджатыми губами, злыми глазами и скрещенными руками. Один шаг вперед и два назад.
- Хочешь попробовать поиграть на маримбе? - снова спрашивает Зои.
В ответ ей непробиваемая стена молчания.
- А на арфе?
Люси игнорирует вопрос, и Зои откладывает инструменты в сторону.
- Каждый автор песен использует музыку для выражения чего-то, чего у него нет. Это может быть какое-то место или какое-то чувство. Тебе знакомо ощущение, когда не можешь выразить то, что раздирает тебя внутри и ты вот-вот взорвешься? Песня может стать такой разрядкой. Может быть, выберешь песню, и мы поговорим о том, куда она нас уносит, когда мы ее слушаем?
Люси закрывает глаза.
- Я дам тебе несколько подсказок, - продолжает Зои. - "О благодать", "Разбуди меня, когда закончится сентябрь" или "Прощай, дорога, мощенная желтым кирпичом".
Она не могла бы подобрать три более разнотипные песни: христианский гимн, песню группы "Грин Дей" и старую балладу Элтона Джона.
- Ладно, - говорит Зои, когда Люси продолжает хранить молчание. - Выберу я.
Она начинает играть на арфе, хриплым голосом берет низкую ноту и тянет вверх.
О благодать! Спасен Тобой
Я из пучины бед;
Был мертв - и чудом стал живой,
Был слеп - и вижу свет.
В пении Зои такая глубина, как теплый чай в дождливый день, как наброшенное на плечи одеяло, когда холодно. У многих женщин красивые голоса, но у ее голоса есть душа. Мне нравится, как звучит ее голос, когда она просыпается по утрам, - как будто засыпанный песком. Я люблю, как звучит ее голос, когда она злится, - она не кричит, а издает одну высокую, длинную ноту злости.
Я смотрю на Люси и замечаю, что ее глаза полны слез. Она косится на меня и вытирает их, когда Зои, несколько раз дернув напоследок струны, заканчивает петь.
- Каждый раз, когда я слышу этот гимн, я представляю девочку в белом платье, которая босиком стоит на качелях, - говорит Зои. - А качели висят на большом старом вязе. - Она смеется, качая головой. - Понятия не имею почему. Ведь на самом деле песня о рабовладельце, который боролся с собственным укладом жизни, потом на него снизошла благодать и он увидел, к чему должен стремиться. А ты? О чем тебя заставляет задуматься эта песня?
- О лжи.
- Серьезно! - восклицает Зои. - Интересно? О какой лжи?
Неожиданно Люси вскакивает, стул падает.
- Я ненавижу эту песню. Ненавижу!
Зои быстро подходит к девочке, между ними всего несколько сантиметров.
- Отлично. Музыка заставляет тебя чувствовать. А что ты ненавидишь в этой песне?
Люси прищуривает глаза.
- То, что вы ее запели, - отвечает она и отталкивает Зои. - С меня хватит!
Она, проходя мимо, ударяет по маримбе. Инструмент издает низкое "прощай".
Когда за Люси захлопывается дверь, Зои поворачивается ко мне.
- Вот видишь! - улыбается Зои. - По крайней мере, на этот раз она высидела вдвое дольше.
- Покойник в поезде, - говорю я.
- Прошу прощения?
- Вот какие мысли навевает на меня эта песня, - поясняю я. - Я училась в колледже и ехала домой на День благодарения. В поезде было много людей, и я оказалась рядом со стариком, который спросил, как меня зовут. "Ванесса", - ответила я. "Ванесса, а фамилия?" - допытывался он. Я его не знала и боялась назвать свою фамилию, а вдруг бы он оказался серийным убийцей или кем-то в этом роде, поэтому ответила, что меня зовут Ванесса Грейс. И он начал напевать этот гимн, заменяя слова на мое имя. У него был по-настоящему красивый, глубокий голос, и все ему аплодировали. Мне стало неловко, но он не унимался, поэтому я сделала вид, что сплю. Когда мы доехали до Сауз-стейшн, до конечной, он сидел с закрытыми глазами, упершись головой в окно. Я потрясла его, сказала, что пора выходить, но он не просыпался. Я подозвала проводника, приехала полиция и "скорая помощь". Мне пришлось рассказать все, что я знала, то есть практически ничего. - Я делаю паузу. - Его звали Мюррей Вассерман, иностранец, я была последней, кому он пел перед смертью.
Я замолкаю и вижу, что Зои не сводит с меня глаз. Она бросает взгляд на дверь кабинета, которая все еще закрыта, потом порывисто обнимает меня.
- Я думаю, ему крупно повезло.
Я с сомнением смотрю на нее.
- Умереть? В поезде? В канун Дня благодарения?
- Нет, - объясняет Зои. - Что ты оказалась с ним рядом, когда он завершил свой земной путь.
Я не религиозна, но в этот момент молюсь о том, чтобы, когда настанет мой черед, мы с Зои ехали вместе.
Через день после того, как я призналась маме, что я лесбиянка, потрясение прошло, уступив место тысяче вопросов. Она спрашивала, не было ли это какой-то очередной фазой, которую я в тот момент переживала, как то время, когда я любой ценой хотела добиться того, чтобы покрасить волосы в фиолетовый цвет или проколоть бровь. Когда я ответила, что убедилась в том, что меня привлекают женщины, она разрыдалась и стала задаваться вопросом, почему она оказалась такой плохой матерью. Она заверила, что будет молиться за меня. Каждый вечер, когда я ложилась спать, она просовывала мне под дверь новый буклет. Сколько деревьев погибло, чтобы католическая церковь могла бороться против гомосексуализма!
Я развернула ответную кампанию. На каждой брошюре я толстым маркером писала имя человека, у которого ребенок гей или лесбиянка: Шер, Барбара Стрейзанд, Дик Гепхардт, Майкл Лэндон. И просовывала их под дверь ее спальни.
В конце концов, оказавшись загнанной в угол, я согласилась встретиться с ее священником. Он задал мне вопрос, как я могу так поступать с женщиной, которая вырастила меня, как будто моя сексуальная ориентация была протестом против нее лично. Он спросил, не хочу ли я пойти в монашки. Но ни разу он не спросил меня, не страшно ли мне, ни одиноко ли, не волнует ли меня мое будущее.
Возвращаясь из церкви домой, я спросила у мамы, продолжает ли она меня любить.
- Я пытаюсь, - ответила она.
И только моя первая постоянная подружка (чья собственная мать, когда она ей призналась, пожала плечами и ответила: "Думаешь, я этого не знала?") помогла мне понять, почему моя мама отреагировала совершенно по-другому.
- Ты для нее умерла, - сказала она мне. - Всему, о чем она мечтала для тебя, всему, что она для тебя придумала, не суждено случиться. Она видела тебя в загородном доме с обычным мужем, двумя-четырьмя детьми и собакой. А ты взяла и все разрушила.
Поэтому я дала своей маме время погоревать. Я никогда не выставляла напоказ своих подружек, никого из них не приводила на праздничный обед, не подписывала рождественских открыток. И не потому, что я стыдилась, а просто потому, что любила свою маму и понимала, что именно этого она от меня и хотела. Когда моя мама заболела и легла в больницу, я заботилась о ней. Мне хотелось думать, что, прежде чем морфий застил ей разум, - перед смертью, - она поняла, что моя сексуальная ориентация значит намного меньше того факта, что я хорошая дочь.
Я рассказываю вам, чтобы объяснить: я уже через это проходила и горела таким же желанием повторить это, как человек, которому необходимо пломбировать второй корневой канал. Но когда Зои просит пойти с ней к Даре, чтобы рассказать о нас, я знаю, что пойду. Потому что для меня это первое доказательство того, что - может быть! - Зои не просто примеряет на себя свой новый голубой образ, но и не собирается его сбрасывать, вернувшись к своей старой, традиционной личности.
- Нервничаешь? - спрашиваю я, когда мы стоим рядом у двери квартиры матери Зои.
- Нет. Да. Немного. - Она смотрит на меня. - У вас же хорошие отношения. Хорошие, верно?
- Твоя мать одна из самых непредубежденных женщин, каких я знаю.
- Но она считает, что знает меня как свои пять пальцев, - отвечает Зои. - Она вырастила меня одна.
- Что ж, я тоже выросла в неполной семье.
- Это совсем другое, Ванесса. Мама до сих пор звонит мне на мой день рождения в три минуты одиннадцатого, кричит и часто дышит в трубку, чтобы оживить в памяти процесс родов.
Я непонимающе смотрю на нее.
- Это просто удивительно.
Зои улыбается.
- Знаю. Она уникальная. Это и благословение, и проклятие одновременно.
Глубоко вздохнув, она звонит в дверь.
Дара открывает. В руках у нее сломанная вешалка для пальто.
- Зои! - восклицает она обрадованно. - Не знала, что вы заглянете!
Зои натянуто смеется.
- Ты понятия не имеешь…
Дара стремительно обнимает и меня тоже.
- Как дела, Ванесса?
- Отлично, - отвечаю я. - Как никогда.
Где-то позади раздается мужской голос, низкий и успокаивающий. "Почувствуйте воду. Почувствуйте, как она поднимается снизу…"
- Ой, - смущается Дара. - Сейчас выключу. Проходите. - Она бросается к стереосистеме и выключает проигрыватель, достает диск и кладет назад в пластмассовую коробку. - Это мое домашнее задание по биолокации. Вот почему у меня в руках вешалка.
- Ищешь воду?
- Да, - отвечает Дара. - Когда я обнаружу воду, палочки начнут двигаться и перекрещиваться в моих руках.
- Позволь избавить тебя от лишних хлопот, - говорит Зои. - Я стопроцентно уверена, что вода льется из крана.
- Маловеры! Чтоб ты знала, моя практичная дочь, биолокация - очень выгодное умение. Скажем, ты захочешь вложить деньги в землю. Разве тебе не интересно узнать, что скрывается в ее недрах?
- Я, скорее всего, найму компанию, которая занимается бурением артезианских скважин, - говорю я. - Но это мое личное мнение.
- Возможно, Ванесса, ты и права, но кто укажет этой компании, где именно бурить? - улыбается она мне. - Вы проголодались? У меня в холодильнике вкусный кекс к кофе. Одна из моих подопечных пытается представить себя в роли кондитера…
- Знаешь, мама, на самом деле я пришла сказать тебе одну важную новость, - говорит Зои. - По-моему, очень хорошую новость.
Дара удивленно распахивает глаза.
- Мне сегодня приснился сон. Дай сама догадаюсь… Ты возвращаешься в институт!
- Что? Нет! - отвечает Зои. - О чем ты говоришь? У меня уже есть диплом магистра!
- Но ты могла бы закончить отделение классического вокала. Ванесса, ты когда-нибудь слышала, как она поет?
- Да.
- Мама, - обрывает ее Зои, - я не вернусь в университет на отделение вокала. Меня полностью устраивает моя работа музыкального терапевта.
Дара смотрит на дочь.
- Тогда, может быть, на отделение джазового фортепиано?
- Ради бога, я не собираюсь возвращаться в университет. Я пришла сказать тебе, что я лесбиянка!
Это слово раскололо комнату пополам.
- Но, - через секунду пришла в себя Дара, - ты же была замужем!
- Знаю. Я была с Максом. Но теперь… теперь я с Ванессой.
Дара переводит взгляд на меня. В ее глазах читается боль - как будто я предала ее, выдавая себя за лучшую подругу Зои, хотя на самом деле…
- Понимаю, это несколько неожиданно… - начинаю я.
- Зои, это не ты. Я тебя знаю. Я знаю, кто ты.
- И я тоже. И если ты думаешь, что теперь я стану разъезжать на "харлее" и одеваться в кожу, то ты вообще меня не знаешь. Поверь, я удивилась не меньше тебя. Никогда не думала, что такое может произойти со мной.
Дара обхватывает руками лицо Зои и начинает плакать.
- Ты могла бы еще раз выйти замуж.
- Могла бы, но я не хочу, мама.
- А как же внуки?
- Как видишь, я не смогла родить тебе внуков даже с мужчиной, - отвечает Зои и берет маму за руку. - Я встретила человека, с которым хочу быть. Я счастлива. Неужели ты не можешь за меня порадоваться?
Мгновение Дара сидит не шелохнувшись, опустив голову. Потом убирает руку.
- Мне нужна минутка, - говорит она, берет свои "ивовые прутья" и идет в кухню.
Когда она уходит, Зои поднимает на меня полные слез глаза.
- Слишком большое потрясение даже для ее широких взглядов.
Я обнимаю Зои.
- Дай ей время. Ты сама еще до конца не привыкла к новым чувствам, а прошло уже несколько недель. Нельзя же ожидать, что она оправится от шока за пять секунд.
- Как думаешь, с ней все хорошо?
Теперь понимаете, за что я люблю Зои? Даже в критический для себя момент она беспокоится о маме.
- Пойду посмотрю, - успокаиваю я и направляюсь в кухню.
Дара стоит, опираясь о кухонный стол, сломанная вешалка лежит на гранитной столешнице.
- Может быть, это моя вина? - спрашивает она. - Наверное, мне следовало второй раз выйти замуж. Чтобы в доме был мужчина…
- Вряд ли это что-то бы изменило. Вы были отличной матерью. Именно поэтому Зои так боится, что вы откажетесь от нее.
- Откажусь от нее? Не говори глупостей. Она же сказала, что лесбиянка, а не республиканка. - Дара шумно вздыхает. - Просто… мне нужно к этому привыкнуть.
- Вы должны ей об этом сказать. Она поймет.
Дара смотрит на меня, потом кивает. Возвращается через вращающиеся двери в гостиную. Я собираюсь последовать за ней, но хочу дать Зои минутку побыть наедине с матерью. Хочу, чтобы у них было время пересмотреть и переоценить свои отношения - чего я не смогла сделать с собственной мамой, этого сальто-мортале любви, когда все встает с ног на голову, тем не менее они обе все еще удерживают равновесие.
Поэтому я решаю подслушать. Приоткрываю дверь и слышу голос Дары.
- Я не смогла бы любить тебя больше, если бы ты прямо сейчас сказала, что у тебя традиционная ориентация, - произносит она. - Но я не могу любить тебя меньше только потому, что ты призналась, что лесбиянка.
Я осторожно прикрываю дверь. Оглядываюсь, замечаю на столе вазу с фруктами, темно-синий тостер и кухонный комбайн. Дара забыла свои "ивовые прутья". Я беру их и некрепко сжимаю в руках. Несмотря на то что кран и трубы находятся меньше чем в полуметре, "прутья" не начинают подпрыгивать или перекрещиваться. И я представляю себе, что обладаю пресловутым шестым чувством, уверенностью в том, что искомое находится на расстоянии вытянутой руки, несмотря на то что все еще невидимо.
Кинотеатры - отличное место для голубых. Как только гаснет свет, никто не станет пялиться на тебя, если ты возьмешь подругу за руку или придвинешься к ней поближе. Все внимание в кинотеатрах, по определению, сосредоточено на происходящем на экране, а не в зрительном зале.
Я не из тех, кто публично выражает свои чувства. Я никогда не стану целоваться на людях; мне просто не присуща та беззастенчивая развязность, которую можно наблюдать у подростков, когда парочки постоянно занимаются сексом на глазах у посторонних или ходят по улице, засунув руки друг другу в трусы. Я не к тому веду, что обязательно идти по улице в обнимку с любимой женщиной, - но мне бы доставило удовольствие знать, что, если мне приспичит, меня не будут преследовать шокированные, вызывающие неловкость взгляды. Нам привычнее видеть мужчин, сжимающих оружие, а не мужчин, держащихся за руки.