- Я сейчас не об именах, - говорю я. - Я подумала о детской. Мне всегда казалось, что было бы спокойнее засыпать, любуясь на облака, нарисованные на потолке.
- Клёво! Думаешь, в "Желтых страницах" найдется телефончик Микеланджело?
Я как раз швыряю в нее подушкой, когда раздается звонок в дверь.
- Ты кого-то ждешь? - удивляюсь я.
Ванесса качает головой.
- А ты?
На пороге стоит улыбающийся мужчина. У него на голове красная бейсболка, одет он в футболку с логотипом "Ред Сокс" и совершенно не похож на серийного убийцу, поэтому я открываю дверь.
- Вы Зои Бакстер? - спрашивает он.
- Да.
Он достает из заднего кармана пачку голубых листов.
- Это вам. Повестка в суд.
Я разворачиваю документ, и на меня со страницы прыгают слова:
Просит достопочтенный суд…
…присудить ему право полностью распоряжаться и предоставить опеку над его нерожденными детьми…
…желает отдать их в подходящую полноценную семью…
Я опускаюсь на пол и продолжаю читать.
В подтверждение вышесказанного сим констатирую:
1. Истец является биологическим отцом этих нерожденных детей, которые были зачаты во время гетеросексуального, благословленного Господом, законного брака, чтобы вырастить и воспитать их в законном, гетеросексуальном браке, благословленном Господом.
2. После зачатия этих нерожденных детей стороны развелись.
3. После развода ответчица стала вести распутный, порочный гомосексуальный образ жизни.
4. Ответчица обратилась в клинику, чтобы завладеть этими нерожденными детьми и подсадить их своей любовнице-лесбиянке.
- Зои!
Голос Ванессы звучит откуда-то издалека. Я слышу ее, но не могу пошевелиться.
- Зои! - снова окликает она и выхватывает документы у меня из рук.
Я открываю рот, но не издаю ни звука. Нет слов, чтобы описать такое чудовищное предательство.
Ванесса так быстро пролистывает страницы, что мне кажется, они сейчас вспыхнут ярким пламенем.
- Что за ерунда?
Затишье - всего лишь дым и зеркала. Тебя могут ранить, даже не нанося удар.
- Это от Макса, - говорю я. - Он пытается отнять нашего ребенка.
Ванесса
В 2008 году сразу после Дня благодарения одна женщина на смертном одре призналась, что сорок два года назад убила двух девушек за то, что они смеялись над ней, потому что она была лесбиянкой. Шэрон Смит зашла в кафе-мороженое в Стаунтоне, штат Виргиния, где работали все трое, чтобы сказать, что завтра на работу выйти не сможет. По сведениям полиции, слово за слово - и она их застрелила.
Не знаю, зачем она взяла с собой автоматический пистолет калибра 6,35 мм, когда шла в кафе-мороженое, но я могу понять, что ею двигало. В особенности сейчас, когда стою, держа в руках это смешное исковое заявление от бывшего мужа Зои.
То самое, в котором меня называют распутной и отклоняющейся от нормы.
Меня охватило чувство, которое, как я считала, осталось во временах студенчества, когда девчонки в раздевалке обзывали меня лесби и отодвигались от меня, потому что были уверены, что я стану на них пялиться. Или когда на танцах меня зажал в темном углу и облапал какой-то ублюдок из футбольной команды, который поспорил с приятелями, что сможет превратить меня в настоящую девушку. Меня наказывали просто за то, что я оставалась сама собой, и мне так хотелось сказать: "А какое вам до меня дело? Почему бы вам не заняться собой?"
И хотя я не приветствую насилия, чтобы мое поведение и на самом деле нельзя было назвать распутным и девиантным, в это мгновение я пожалела, что у меня не хватает смелости известной писательницы-феминистки Шэрон Смит.
- Сейчас я позвоню этому сукиному сыну! - грозится Зои.
Не помню, чтобы она так расстраивалась. Ее лицо стало просто пунцовым, она плачет и одновременно извергает проклятия. Она с такой силой жмет на кнопки телефона, что трубка выпадает у нее из рук. Я поднимаю ее, включаю громкую связь и кладу на кухонный стол, чтобы обеим было слышно.
Откровенно говоря, я даже удивлена, что Макс вообще снял трубку.
- Мне нельзя с тобой разговаривать. Мой адвокат сказал, что…
- Почему? - перебивает его Зои. - Почему ты так со мной поступаешь?
Повисает долгое молчание - настолько долгое, что мне начинает казаться, что Макс положил трубку.
- Ты тут ни при чем, Зои. Я так поступаю ради наших детей.
Когда на том конце провода раздаются гудки, Зои хватает телефон и швыряет его через всю кухню.
- Он ведь не хочет иметь детей, - плачет она. - Как он собирается поступить с эмбрионами?
- Не знаю.
Мне ясно одно: для Макса здесь дело не в детях. Все дело в Зои, в том образе жизни, который она ведет.
Другими словами, ее наказывают за то, что она просто хочет быть собой.
Неожиданно перед моим мысленным взором вспыхивает воспоминание о том, как рыдала моя мама, когда однажды повела меня к доктору на прививку. Мне было пять лет, и естественно, что я до смерти боялась уколов. Я практически все утро учащенно дышала из-за боязни грядущей боли, и было вполне предсказуемым, что я вся сжалась в комок, пытаясь увернуться от медсестры. Однако при звуке маминых рыданий я тут же замерла. В конце концов, не ей же будут делать прививку?
"Мне больно, - попыталась объяснить она, - если больно тебе".
Я была слишком мала и воспринимала все чересчур буквально, чтобы до конца понять смысл ее слов, и до настоящего момента я никого не любила настолько сильно, чтобы понять, что мама имела в виду. Но, видя Зои в таком состоянии, зная, что самая заветная мечта ускользает у нее из рук, - честно, я даже дышать не могу. Я ничего не вижу, у меня перед глазами все полыхает огнем.
Поэтому я оставляю ее в кухне и направляюсь в спальню. Опускаюсь на колени перед тумбочкой и начинаю шарить в старых непрочитанных выпусках журнала "Школьный психолог" и рецептах, которые я вырезала по средам из газеты, намереваясь когда-нибудь приготовить по ним, но так и не находила для этого времени. Под несколькими выпусками журнала лежит экземпляр бюллетеня "Право выбора" - журнала для транссексуалов, лесбиянок, геев, бисескуалов и неопределившихся. На обороте раздел объявлений: "АЗПГЛ. Адвокаты и защитники прав геев и лесбиянок. Уинтре-стрит, Бостон".
Я хватаю бюллетень и несу его в кухню, где над столом увядает Зои. Я поднимаю телефон, улетевший под подоконник, и набираю номер, указанный в объявлении.
- Здравствуйте, - отрывисто говорю я. - Меня зовут Ванесса Шоу. Моей жене только что прислали повестку в суд. На нее подал иск ее бывший муж. Он пытается получить опеку и право распоряжаться замороженными эмбрионами, которыми мы рассчитывали воспользоваться, чтобы завести ребенка. А он превращает все это в протестантское, правое, ударяющее по правам геев дело, создающее прецедент. Вы можете нам помочь?
Слова льются яростным потоком. Зои поднимает со стола голову и широко распахнутыми глазами смотрит на меня.
- Да, - говорю я секретарю, - я подожду.
В трубке звучит приглушенная музыка. Именно Зои рассказала мне, что компания, которая придумала эту чудовищную, набившую оскомину фоновую музыку, в 2009 году обанкротилась. Она назвала это музыкальной кармой.
Зои подходит ко мне, берет у меня из рук бюллетень и читает объявление о юридических услугах.
- Если Макс хочет войны, - говорю я ей, - он ее получит.
Когда мне было двадцать четыре года, я сломала лодыжку, играя в хоккей на следующий день после Рождества. Треснула именно малая берцовая кость, и хирург прикрепил к моей кости металлическую пластину (я люблю повторять, что именно тогда мужчине удалось в последний раз уложить меня в постель). И хотя в больницу меня приходили навещать игроки моей команды, маме пришлось переехать ко мне, потому что я стала совершенно недееспособной. Я могла передвигаться по дому на костылях, но не могла сходить сама в туалет. Не могла выбраться из ванной. Я вообще не могла никуда выйти, потому что костыли разъезжались на мерзлой земле.
Если бы не мама, мне, наверное, довелось бы существовать на водопроводной воде, соленых крекерах и ужасных мыльных операх.
Но мама героически помогала мне залезать в ванну и вылезать из нее. Мыла мне голову в раковине, чтобы я не упала. Возила на прием к врачу, забивала продуктами холодильник и убирала в доме.
В ответ я жаловалась и ворчала на нее, потому что на самом деле злилась на себя. В конце концов я перегнула палку. Она швырнула тарелку с приготовленной для меня едой - горячий сандвич с сыром, если память меня не подводит, потому что я, помню, брюзжала, что сыр американский, а не голландский, - и вышла за дверь.
"Отлично! - сказала я себе. - Сама справлюсь".
И справлялась. По крайней мере, первые три часа. А потом мне захотелось пи́сать.
Я доковыляла на костылях до туалета, но не смогла усесться на унитаз, потому что боялась упасть. Закончилось тем, что я, стоя на одной ноге, попи́сала в пустую кофейную чашку, а потом упала на кровать и позвонила маме.
"Прости меня! - рыдала я. - Я без тебя беспомощна!"
"Вот тут ты ошибаешься, - возразила мама, - ты не беспомощная. Тебе просто нужна помощь. А это большая разница".
На письменном столе Анжелы Моретти стояла запечатанная стеклянная банка, а внутри плавало нечто, напоминающее сушеную сливу.
- А-а, - сказала она, заметив мое любопытство, - это с моего последнего дела.
Мы с Зои взяли выходной, чтобы встретиться с Анжелой у нее в конторе в центре Бостона. Она напоминает мне фею Динь-Динь - хрупкая, произносящая сто слов в минуту. Когда она поднимает банку и придвигает ближе ко мне, ее черные кудри подрагивают.
- Что это?
- Яичко, - отвечает Анжела.
Неудивительно, что я его не узнала. Сидящая рядом со мной Зои давится и заходится кашлем.
- Одному идиоту откусили его во время пьяной драки в баре.
- И он сохранил его на память? - Я не верю своим ушам.
- В формальдегиде. - Анжела пожимает плечами. - Мужчины… - говорит она, как будто этим все объясняется. - Я представляла интересы его бывшей жены. Сейчас она состоит в однополом браке, а этот урод не позволяет ей видеться с детьми. Она принесла это мне на сохранение, потому что, по ее словам, для него это самый важный в мире предмет. Я сберегла его, потому что мне понравилась сама идея подержать истца за яйца.
Мне сразу понравилась Анжела - и не потому, что хранит на своем столе репродуктивный орган. Мне она нравится потому, что, когда мы с Зои вошли к ней в контору, никто ни капли не удивился, заметив, что мы держимся за руки, - из солидарности или на нервной почве. Мне нравится Анжела еще и потому, что она на нашей стороне, и мне даже не пришлось ее переманивать.
- Мне на самом деле очень страшно, - признается Зои. - Я просто не могу поверить, что Макс может так поступить.
Анжела достает блокнот и дорогую на вид шариковую ручку.
- Знаешь, жизнь иногда меняет людей. Мой двоюродный брат, Эдди, был самой последней сволочью на севере Нью-Джерси, пока не попал на войну в Персидском заливе. И я говорю не только о своенравном характере - он был из тех ребят, которые обязательно попытаются сбить белку, если та будет перебегать дорогу перед их машиной. Не знаю, что уж Эдди повидал в пустыне, но он, когда вернулся домой, стал монахом. Истинная правда!
- Вы сможете нам помочь? - спрашиваю я.
Зои прикусывает губу.
- И скажите, сколько будут стоить ваши услуги.
- Ни копейки, - отвечает Анжела. - И я говорю в буквальном смысле. Наша организация некоммерческая. Мы уже более тридцати лет защищаем в Новой Англии гражданские права геев, лесбиянок, транссексуалов, бисексуалов и неопределившихся. Мы довели до суда дело, ставшее прецедентом, - дело "Гудридж против Министерства здравоохранения", в котором утверждалось, что неконституционно запрещать геям вступать в брак, - и в результате Массачусетс стал первым штатом, где узаконили однополые браки еще в две тысячи четвертом году. Мы отстаивали права геев на усыновление, чтобы сожитель или сожительница биологического родителя ребенка могли усыновить этого ребенка и стать ему вторым законным родителем, при этом биологическая мать не лишается своих прав. Мы бросили вызов федеральному Закону о защите брака. Ваш случай соответствует именно нашему профилю, - говорит Анжела, - равно как и случай твоего бывшего мужа соответствует тому, чем занимается Уэйд Престон.
- Ты знакома с этим адвокатом? - спрашиваю я, тоже переходя на "ты".
Она хмыкает.
- Знаешь, чем отличаются друг от друга Уэйд Престон и гриф? Программой лояльности авиакомпании. Уэйд - свихнувшийся гомофоб, который путешествует по стране, пытаясь заставить правительства штатов внести изменения в свои конституции и запретить однополые браки. Он - Анита Брайант и Джесси Хелмс нашего тысячелетия в одном флаконе, к тому же засунутый в костюм от "Армани". Но он играет жестко и грубо, поэтому процесс будет не из приятных. Он наверняка привлечет средства массовой информации и поставит суд на уши, потому что захочет склонить общественность на свою сторону. Он представит вас как наглядный пример не состоящих в законном браке нехристей, которые недостойны воспитывать ребенка. - Анжела переводит взгляд с меня на Зои. - Я должна знать, что вы обе готовы к этой долгой борьбе.
Я беру Зои за руку.
- Абсолютно.
- Но мы состоим в браке, - возражает Зои.
- Только не по законам великого штата Род-Айленд. Если бы дело рассматривалось в суде Массачусетса, ваши позиции были бы намного прочнее, чем в вашем родном штате.
- А как же миллионы традиционных пар, которые не состоят в браке, но воспитывают детей? Почему никто не подвергает сомнению их родительские способности?
- Потому что Уэйд Престон сделает все, чтобы это дело рассматривалось как вопрос о предоставлении опеки, даже несмотря на то, что мы говорим не о детях, а об имуществе. А поскольку дело касается опеки, под прицелом окажется ваш моральный облик.
Зои качает головой.
- Биологически это мой ребенок.
- На это тебе возразят, что это ребенок и Макса тоже. У него столько же прав на эти эмбрионы, как и у тебя. А Престон станет убеждать, что у отца более высоконравственные планы на этих нерожденных детей.
- Ну, Макса трудно назвать образцовым отцом-христианином, - говорю я. - Он не женат. Бывший алкоголик.
- Отлично, - бормочет Анжела, записывая это себе в блокнот. - Это может пригодиться. Но мы все еще не знаем, как Макс намерен поступить с этими эмбрионами. Наша задача - представить вас любящей, преданной парой, которая крепко стоит на ногах и пользуется уважением коллег.
- И этого будет достаточно? - удивляется Зои.
- Не знаю. Мы не в состоянии контролировать дикую гонку, которую намерен начать Уэйд Престон, но у нас сильные позиции, и мы не позволим ему подмять нас под себя. А сейчас мне нужно больше узнать о вас. Когда вы поженились?
- В апреле, в Фолл-Ривере, - отвечаю я.
- А где проживаете в настоящий момент?
- В Уилмингтоне, штат Род-Айленд.
Анжела делает пометки.
- Проживаете вместе?
- Да, - отвечаю я. - Зои переехала ко мне.
- У вас собственный дом?
Я киваю.
- В нем три спальни. Для детей у нас достаточно места.
- Зои, - продолжает задавать вопросы Анжела, - я знаю, ты лечилась от бесплодия и не имеешь детей. А ты, Ванесса? Ты когда-нибудь была беременна?
- Нет.
- Но у нее нет проблем с бесплодием, - добавляет Зои.
- Я думаю, что нет. Лесбиянкам не от кого беременеть, поэтому никогда не знаешь наверняка.
Анжела усмехается.
- Давайте немного поговорим о Максе. Когда вы были женаты, он пил?
Зои опускает глаза.
- Иногда я находила спрятанную бутылку, но тут же ее выбрасывала. Он знал, что я выливаю спиртное, - в конце концов, он сам относил пустые бутылки в утилизацию. Но мы никогда об этом не говорили. Если я находила тайник, то выливала содержимое бутылки в раковину, а он начинал вести себя как образцовый муж: предлагал помассировать спинку, водил в ресторан… Это продолжалось до того момента, пока я не находила очередную бутылку в мешках для пылесоса или за лампочками в туалете.
- Макс когда-либо прибегал к насилию?
- Нет, - отвечает Зои. - Мы прошли через ад, пытаясь завести ребенка, но я ни секунды не сомневалась в том, что он меня любит. Сейчас слова, которые срываются с губ Макса, совершенно не его. Так мог бы сказать его брат.
- Брат?
- До нашего знакомства с Максом о нем пекся Рейд, он же отправил его в организацию анонимных алкоголиков. Рейд член церкви Вечной Славы, куда теперь ходит и Макс. Макс живет у брата.
- Знаете, как называется монашка, которая успешно сдает экзамен, дающий ей право заниматься юридической практикой? - спрашивает Анжела, лениво просматривая исковое заявление, которое я, предварительно позвонив, отправила ей по факсу. - Сестра в законе.
Сидящая рядом Зои смеется.
- Вот это другой разговор! - восклицает Анжела. - Пока адвокат может смешно шутить, надежда еще жива. А шуток я знаю миллион. - Она кладет факс на стол. - Здесь много религиозных терминов. А не мог Рейд повлиять на решение Макса подать иск?
- Или Клайв Линкольн, - отвечает Зои. - Он пастор этой церкви.
- Приятный мужчина, - отвечает Анжела, закатывая глаза. - Однажды он выплеснул на меня ведро краски на ступеньках суда в Массачусетсе. Макс всегда был религиозен?
- Нет. Когда мы поженились, то даже прекратили ходить в гости к Рейду с Лидди, потому что стало казаться, что нам постоянно читают проповеди.
- Как тогда Макс относился к гомосексуализму? - задает следующий вопрос Анжела.
Зои прикрывает глаза.
- Не помню, чтобы мы вообще затрагивали эту тему. Я к тому, что открыто он не выражал свою нетерпимость, но, с другой стороны, и за права геев не ратовал.
- Сейчас у Макса есть девушка?
- Не знаю.
- Когда вы сообщили ему, что хотите подсадить эти эмбрионы, он вам сказал что-нибудь о том, что имеет на них виды?
- Нет. Он ответил, что подумает, - призналась Зои. - Я вернулась домой и сказала Ванессе, что, мне кажется, все будет хорошо.
- Что ж, люди часто оказываются не теми, кем мы их считаем. - Анжела откладывает блокнот. - Давайте обсудим, как будет проходить сам процесс. Зои, ты знаешь, что должна будешь давать показания. И ты тоже, Ванесса. Вы должны будете откровенно, ничего не скрывая, рассказать о своих отношениях, хотя на вас может обрушиться град упреков даже в наши дни. Я сегодня утром позвонила секретарю и узнала, что дело будет вести судья О’Нил.
- Это хорошо? - спрашиваю я.
- Нет, - прямо отвечает Анжела. - Знаете, как называют адвоката, у которого коэффициент умственного развития равен пятидесяти, нет? Ваша честь. - Она хмурится. - Патрик О’Нил должен идти на пенсию - лично я молюсь об этом вот уже целых десять лет. У него крайне традиционные, консервативные взгляды.