- Сейчас уже поздно поминать Господа, дорогая. Очевидно, что ответчица со своим адвокатом состоят в порочащей связи, что является нарушением этических норм, которыми руководствуются адвокаты штата Род-Айленд, - говорит Престон.
Со своего места медленно встает Бен Бенджамин.
- Уэйд, ты что? В Род-Айленде не запрещено вступать в интимные отношения со своими клиентами.
Престон резко поворачивается к Бенджамину.
- Не запрещено?
Я недоуменно смотрю на Анжелу.
- Не запрещено?
Бенджамин кивает.
- Если только секс не рассматривается в качестве гонорара.
Престон бесстрашно поворачивается к судье.
- Ваша честь, Род-Айленд не исключение, нам всем известно, что существуют этические нормы в юриспруденции. Насколько же низко должен пасть адвокат, чтобы завести интрижку с клиентом! Это просто переходит все нормы приличия, и об этом свидетельствует вещественное доказательство номер один. Миссис Моретти, безусловно, не может объективно представлять своего клиента в этом процессе.
Судья поворачивается к Анжеле.
- Я думаю, у вас есть что добавить?
- Я категорически отрицаю, что меня с клиенткой, чья супруга сидит у нас за спиной, связывают какие-либо любовные отношения. Папарацци мистера Престона стал свидетелем всего лишь невинных объятий, которые имели место во время моей встречи с клиенткой, когда она буквально обезумела, узнав о попытке Уэйда Престона извратить правосудие, подав ходатайство с просьбой назначить опекуна-представителя зиготам. И хотя я вполне понимаю желание мистера Престона принимать обычное человеческое сочувствие за нечто иное - поскольку это означает, что прежде всего он сам должен быть человеком, - он совершенно неверно истолковал ситуацию. В довершение ко всему возникает вопрос, Ваша честь: зачем он нанял человека фотографировать мою клиентку?
- Она находилась в общественном месте, на стоянке, у всех на виду, - возражает Престон.
- У вас на руке обручальное кольцо? - интересуется судья у Анжелы.
- Да.
- Вы замужем, миссис Моретти?
Адвокат прищуривается.
- Да.
- За мужчиной или за женщиной? - вмешивается Уэйд Престон.
Анжела поворачивается к нему.
- Протестую! Ваша честь, это переходит все границы приличия. Это порочащие предположения и клевета…
- Довольно! - кричит судья О’Нил. - Ходатайство отклонено. Я не стану применять санкции к сторонам, не стану штрафовать. Стороны, перестаньте тратить попусту мое время.
В ту же минуту, как судья покидает свою скамью, Анжела идет к столу истца и орет на Уэйда Престона, который по меньшей мере на полголовы выше ее:
- Клянусь, еще раз подобным образом запятнаешь мое имя, я мгновенно подам на тебя в суд и тебе всыплют по первое число!
- Пятнать ваше имя? А почему, миссис Моретти, вы считаете, что быть лесбиянкой оскорбительно? - спрашивает он. - Стыдно, стыдно! Ваша контора должна пожизненно отстранить вас от юридической практики.
Она тыкает пальцем в его костлявую грудь, и кажется, что сейчас Анжела будет метать громы и молнии, но неожиданно она отступает, подняв вверх руки, - словно признает, что неправа.
- Знаете что? Я собиралась сказать "Да пошел ты!", но потом решила подождать начала процесса, чтобы ты сам облажался.
Она разворачивается на каблуках и покидает зал суда. Ванесса смотрит на меня.
- Пойду прослежу, чтобы она не взорвала его машину, - говорит она и спешит за Анжелой.
В это время Уэйд Престон поворачивается к своей свите.
- Дело сделано, друзья мои. Когда бежит защита, нападения не будет.
Они с Беном Бенджамином уходят, продолжая переговариваться приглушенным шепотом. Они оставляют на столе кипу книг, которые появляются каждый раз вместе с Уэйдом Престоном… и Макса, который сидит, обхватив голову руками.
Я встаю, за мной встает и Макс. В зале еще секретарь, пара судебных приставов, но в это мгновение все исчезают, кажется, что только мы одни. Я замечаю седину в его щетине. Глаза по цвету похожи на синяки.
- Зои… За это… Прости. Мне очень жаль.
Я пытаюсь вспомнить, что сказал Макс, когда умер наш сын. Возможно, из-за успокоительных, возможно, потому что я была сама не своя, но я не могу вспомнить ни слова утешения. На самом деле я не могу вспомнить ни одного конкретного слова из тех, которые он мне говорил, говорил ли он вообще "Я люблю тебя". Как будто все разговоры из нашего прошлого ссохлись, превратившись в древнюю реликвию, которая рассыпается в прах, если подходишь слишком близко.
- Знаешь, Макс, - отвечаю я, - я очень в этом сомневаюсь.
На следующие два занятия музыкальной терапии Люси опять опаздывает, просиживает их, не обращая на меня внимания, и уходит. На третьем я решаю, что с меня довольно. Мы сегодня располагаемся в математическом классе, доска исписана символами, от которых у меня начинает кружиться голова и немного подташнивает. Когда Люси приходит, я, как обычно, интересуюсь, как прошел ее день, и, как обычно, она отвечает молчанием. Но на этот раз я беру гитару и играю композицию "Эйр сэпплай" "Все из-за любви".
На бис следует исполнение Селин Дион "Мое сердце будет биться".
Я играю все, что, по моему мнению, либо погрузит Люси в диабетическую кому, либо заставит ее вырвать у меня из рук инструмент. Сейчас даже такая реакция казалась бы успехом. Но Люси непоколебима.
- Прости, - в конце концов говорю я, - но ты не оставляешь мне выбора, я достаю тяжелую артиллерию.
Я зачехляю гитару, а вместо нее беру укулеле и начинаю исполнять лейтмотив фильма "Барни и его друзья".
Первые три куплета Люси меня игнорирует, но в конце концов молниеносным движением хватается за гриф укулеле и зажимает струны, чтобы я не могла играть.
- Просто оставьте меня в покое! - кричит она. - Вы же этого хотите!
- Если ты сама за меня решаешь, я поступлю так же, - отвечаю я. - Я понимаю, что ты делаешь, и знаю почему. Я вижу, что ты злишься.
- Благодарю, капитан Очевидность, - бормочет Люси.
- Но ты злишься не на меня. Ты злишься на себя. Потому что, несмотря ни на что, вопреки твоей уверенности, что ты возненавидишь наши встречи и посещение сеансов музыкальной терапии, они стали давать результаты. И тебе нравится их посещать. - Я кладу укулеле на парту и пристально смотрю на Люси. - Тебе нравится быть рядом со мной.
Она поднимает глаза. Ее взгляд настолько открыт и безоружен, что на мгновение я забываю, о чем говорила.
- И как ты поступаешь? Ты разрушаешь здоровые отношения, которые мы построили, потому что тогда ты сможешь сказать себе, что была права. Что все - полная чушь. И никогда не давала результата. И не имеет значения, как ты себя ведешь, как объясняешь причины нашей ссоры. Ты разрушила единственное хорошее, что у тебя было, лишь потому, что если ты разрушишь это сама, то позже не придется разочаровываться.
Люси резко вскакивает с места. Кулаки сжаты, рот похож на бледно-красную прорезь.
- Почему вы не понимаете простых намеков? Почему вы, черт возьми, все еще здесь?
- Потому что, что бы ты ни сказала, как бы себя ни повела, меня не прогонишь, Люси. Я тебя не оставлю.
Она замирает.
- Никогда?
Слово подобно закаленному стеклу, разбитому и исполненному красоты.
Я знаю, как ей тяжело раскрыться, оголить ранимую душу, скрытую под твердым панцирем. Поэтому я даю обещание. И не удивляюсь хлынувшим слезам, когда она падает мне на грудь. Я поступаю так, как на моем месте поступил бы любой человек. Обнимаю Люси, пока она не успокаивается.
Звенит звонок, но Люси не собирается идти на занятия. Мне приходит в голову, что, вероятно, кому-нибудь может понадобиться этот класс, но когда входит учительница, у которой закончился перерыв, то видит сидящую за партой Люси, которая уронила голову на парту, а я легонько поглаживаю ее по спине. Мы смотрим друг другу в глаза, и учительница выскальзывает за дверь.
- Зои! - Голос у Люси тягучий и бархатистый, как будто она выписывает круги под водой. - Обещаете?
- Уже пообещала.
- Что больше никогда не будете играть "Барни".
Она отводит глаза. Они покраснели и припухли, из носа течет, но губы ее улыбаются. "Я вернула на ее лицо улыбку", - думаю я.
Я делаю вид, что обдумываю ее требование.
- Ты ставишь почти невыполнимое условие, - шучу я.
Макс
Фонограмма 8 "Обычная жизнь"
Ничто так не сплачивает церковь, как трудности. Покажите прихожанам умирающего родственника, ребенка, который должен перенести операцию, - и каждый тут же внесет свою лепту. На пороге вашего дома будут стоять кастрюльки с запеканками, а ваше имя окажется в списках тех, за кого будут молиться. В вашем доме появятся женщины, готовые помочь с уборкой или присмотреть за детьми. И человек понимает: какие бы адские испытания ему ни выпали, он не один.
Уже несколько недель за меня молились все прихожане церкви Вечной Славы, поэтому к тому времени, когда я пойду в суд, Господь уже будет по горло сыт молитвами по меньшей мере сотни прихожан. Сегодня я сижу в школьном актовом зале, пастор Клайв начинает свою проповедь.
Дети прихожан в соседнем кабинете рисования наклеивают изображения животных на растиражированные копии ковчега. Мне об этом известно, потому что вчера вечером я помогал Лидди рисовать жирафов и бегемотов, белок и муравьедов, чтобы дети их раскрасили и вырезали во время занятий в воскресной школе. И очень хорошо, что сейчас их нет здесь, потому что пастор Клайв говорит о сексе.
- Братья и сестры, - начинает он, - хочу задать вам один вопрос. Вам известно, что некоторые вещи, похоже, всегда рядом? Упоминаешь одно и автоматически думаешь о втором, естественном его дополнении. Например, соль и перец. Арахисовое масло и желе. Рок-н-ролл. Объятия и поцелуи. Если же получаешь только что-то одно, то кажется, будто сидишь на колченогом стуле, верно? Ощущаешь некую незаконченность, незавершенность. А если в паре слышишь другое слово - например, "кошки и попугаи" вместо "кошки и собаки", - это звучит неправильно, не так ли? К примеру, если я говорю "мать", вы говорите…
- Отец, - бормочу я хором с остальными.
- Муж…
- Жена.
Пастор Клайв кивает.
- Заметьте, не "мать и мать". Не "муж и муж" или "жена и жена". Потому что когда мы слышим нечто подобное, то в глубине души чувствуем, что это неправильно. Я думаю, это особенно верно, когда речь заходит о понимании того, почему в планы Господа не входит гомосексуальный образ жизни. - Он обводит глазами паству. - Найдутся те, кто станет утверждать, что в Библии ничего не сказано о гомосексуализме, но это неправда. Послание к Римлянам, стихи 26 и 27: "Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение". Некоторые скептики - те, которые утверждают, что Господь ничего не говорит о гомосексуализме, - скажут вам, что Павел говорит о том, что происходило в языческих пантеонах в Греции. Эти скептики станут уверять, что слова выхвачены из контекста. Но я отвечу так: "Друзья мои, нам контекст известен". - Он замолкает, пытаясь взглянуть каждому в глаза. - Господь ненавидит гомосексуализм, - утверждает он.
Пастор Клайв зачитывает строки, которые написаны в сегодняшнем бюллетене. Это из Первого Послания к Коринфянам, глава 6, стихи 9 и 10: "Или не знаете, что неправедные Царства Божиего не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни грабители - Царства Божиего не наследуют".
- Я спрашиваю вас, друзья: разве Бог выразился недостаточно ясно? Для извращенцев нет вечной жизни. На это скептики возразят, что тут проблема кроется в переводе Библии. Что в этом абзаце слово "гомосексуальный" имеет иное значение: так в Греции называли женоподобного мальчика-прислугу. Они станут уверять, что до тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в англоязычной Библии не было даже слова "гомосексуальный", пока его случайно не ввел некий переводчик. Но я скажу так: это совсем не случайность. В этом отрывке описано общество, не способное отличить добро от зла. В действительности каждый раз, когда в Священном Писании упоминается гомосексуализм, он порицается.
Рядом со мной на скамью опускается Лидди. Она открыла занятия в воскресной школе, оставила детей на попечение учителей и пришла послушать проповедь пастора Клайва. Я чувствую жар ее тела всего в паре сантиметров от своей руки.
- Завтра, когда бывшая жена Макса предстанет перед судом, присягнет на Библии и станет утверждать, что она ведет нормальный, здоровый образ жизни, исполненный любви, я отвечу ей словами из Послания к Евреям, стих 11 и 25: "И лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное греховное наслаждение". Но как сказано в Послании к Галатам: "Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление". Завтра, когда бывшая жена Макса предстанет перед судом Божьим и заявит, что гомосексуализм - распространенное явление, я отвечу ей, что, возможно, она и права, но от этого в глазах Господа он не перестает быть грехом. Пусть лучше я буду в меньшинстве и буду прав, чем в большинстве и буду ошибаться.
Прихожане одобрительно зашептались.
- Завтра, когда бывшая жена Макса предстанет в суде, присягнет на Библии и скажет, что она с рождения была лесбиянкой, я отвечу ей, что этому нет ни одного научно обоснованного доказательства. У нее есть всего лишь склонность к подобному образу жизни. К примеру, я люблю плавать, но это не делает меня рыбой.
Пастор Клайв спускается по ступеням со сцены, идет по проходу и останавливается у моей скамьи.
- Макс, поднимись со мной на сцену.
От смущения я сперва даже не могу пошевелиться, но потом Лидди кладет мне руку на плечо. "Иди!" - подгоняет она, и я иду. Поднимаюсь за пастором Клайвом на сцену, в центре которой один из его помощников уже поставил стул.
- Макс не просто наш брат. Он слуга Господа на передовой, который борется за торжество правды Божией. По этой причине я буду за него молиться.
- Аминь! - выкрикивает кто-то.
Голос пастора звучит громче:
- Кто поднимется сюда и будет молиться со мной?
Десяток собравшихся встают с мест и поднимаются на сцену. Они кладут руки мне на плечи, а голос пастора Клайва звучит у меня в ушах, словно рядом хлопает крыльями сотня ворон:
- Всевышний, да окажись рядом с Максом в зале суда! Помоги его бывшей жене понять, что ее грех не тяжелее моего или Твоего греха, что ее все еще с нетерпением ждут в Царствии Божьем. Помоги детям Макса Бакстера найти к Тебе дорогу.
На сцену поднимается вереница людей, чтобы помолиться за меня, коснуться меня. Их пальцы похожи на бабочек, которые присаживаются на секунду, а потом вновь взлетают. Я слышу, как они шепотом возносят Господу свои молитвы. Тем, кто не верит в исцеляющую силу молитвы, хочу сказать: придите в такую церковь, как моя, и почувствуйте накал толпы, которая болеет за вашу победу!
От стоянки до здания суда округа Кент ведет длинная пешеходная дорожка, которая кишит прихожанами церкви Вечной Славы. Здесь же прохаживаются двое полицейских, чтобы не допустить беспорядков, но участники акции протеста далеки от радикальных действий. Пастор Клайв выстроил собравшихся, распевающих церковные гимны, по обе стороны дорожки. Я к тому, что нельзя ведь арестовать человека за то, что он поет, так ведь?
Как только мы приезжаем - под "мы" я имею в виду себя в окружении Уэйда и Бена, а также Рейда и Лидди, которые идут чуть позади нас, - пастор Клайв тут же покидает строй и медленно шествует посреди дорожки. На нем белый льняной костюм, розовая рубашка и галстук в полоску. Он явно выделяется из толпы, но объективности ради следует сказать, что его трудно было бы не заметить, даже если бы на нем был мешок из-под картошки.
- Макс! - Он обнимает меня. - Как держишься, молодцом?
Сегодня утром Лидди приготовила плотный завтрак, я съел его и тут же вырвал. Настолько нервничаю. Но я не успеваю сообщить об этом пастору Клайву, как к нам наклоняется Уэйд.
- Посмотрите налево.
Я поворачиваюсь и замечаю камеры.
- Помолимся, - предлагает пастор Клайв.
Мы останавливаемся между двумя рядами людей, образовав нечто вроде подковы, которая перекрывает вход в здание суда. Уэйд держит меня за правую руку, пастор Клайв - за левую. Журналисты начинают сыпать вопросами, но голос пастора звучит громко и решительно.
- Отец наш! Как написано в Святом Писании: ищите и обрящите, и Ты явишь великие чудеса! Сегодня мы просим Тебя, чтобы Макс и его адвокат оставались непреклонными, просим для них победы. Убереги Макса от злых языков, которые станут оскорблять его, от лжесвидетелей, распускающих сплетни. Благодаря Тебе Макс не будет нервничать. Он знает, как знаем все мы, что Святой Дух поможет ему сказать то, что должно.
- Посторонись! - слышу я и открываю глаза. В метре от меня стоит Анжела Моретти, адвокат, представляющая Зои, которая не может пройти из-за нашего молельного круга. - Не хотелось бы прерывать ваше воззвание а-ля Билли Грэм, но мне и моей клиентке желательно попасть в здание суда.
- Миссис Моретти! - откликается Уэйд. - Вы, разумеется, не станете лишать собравшихся здесь людей Первой поправки к Конституции?
- Разумеется, нет, мистер Престон. Это претит моему внутреннему естеству. Равно как, например, и самовлюбленный адвокат, который заранее созвал журналистов, зная, что между его стороной и стороной ответчика возникнут надуманные противоречия.
Зои ждет, стоя за спиной Анжелы с матерью и Ванессой.
Секунду я раздумываю над тем, кто первый уступит. Но тут Лидди поступает совершенно для меня неожиданно. Она делает шаг вперед и обнимает Зои, а потом с улыбкой произносит:
- Знай, Господь любит тебя.
- Мы молимся за тебя, Зои, - добавляет кто-то из собравшихся.
Этих слов хватило, чтобы плотину прорвало: и вот уже каждый бормочет что-то о вере и надежде. Мне это напоминает поимку мух на мед, гуманное убийство.
И это срабатывает. Застигнутая врасплох Анжела хватает Зои за руку и спешит к входу в здание суда. Уэйд отпускает мою руку, давая им пройти. Проходя мимо, Зои смотрит мне в глаза.
На мгновение весь мир замирает.
- Господь простит тебя, - заверяю я ее.
Широко распахнутые глаза Зои грозового цвета.
- Богу известно, что прощать не за что, - отвечает она.
На этот раз все по-другому.
Я уже не раз бывал в суде благодаря ходатайствам Уэйда, и процедура всегда повторялась: мы идем по проходу и занимаем наши места за столом истца, подхалимка секретарша Уэйда выгружает перед ним с десяток книг, которые, откровенно говоря, он ни разу не открыл, пристав велит всем встать, в зал врывается судья О’Нил.