- Они пришли и разрушили мою страну. Они пришли и лишили меня будущего. Они расположили вещи так, что, чтобы выжить, я должен работать как проклятый. Они, ожиревшие и тошнотворно лоснящиеся, втирают мне, как прекрасна придуманная ими жизнь…
Тут же продвигалось что-то о возможности возвращения коммунизма в России, формы, в которой это, вероятнее всего, произойдет, реальности диктатуры, захвата нас Китаем или арабами, глобализации, правомерности терроризма… В общем, в тот вечер за столом и на прокуренной, как коптильня, кухне было все то же, что и в предыдущие вечера.
- Коммунизм не истина сам по себе, он лишь предоставляет всем равные возможности для ее поиска, - говорил раскрасневшийся Бицепс.
- По-моему глупо искать истину, исходя из социальных условий. В любом случае она лежит вне этих условностей, - не соглашался Эльф.
- Поиск истины, как и коммунизм - это вечная революция. И в том и в другом случае остановка недопустима. Остановка - это смерть. В этом их единство и неразрывная связь. Поэтому вполне допустимо, чтобы оба процесса происходили одновременно. Советский Союз потому и исчез, что революция задохнулась от рутины и мещанства, от жадности и праздности, - вмешивалась Белка.
- Троцки-и-изм, - затянувшись травой, неодобрительно пробормотал Бицепс, одновременно стараясь не выпускать из легких дым.
- Ну и троцкизм, пусть. Кстати, как тут с ледорубами? - Белка, забирая папиросу, беспокойно оглянулась вокруг.
- Беспонтовая трава. Не цепляет.
Все тонуло в сизом дыму.
Прошли три часа пьянства. Народ напивался все более. Первых отваливающих в беспамятство относили на кухню, названную в честь этого "хосписом". Укрывали там пледом и собственной одеждой, открывали пошире окно, чтобы водка из голов быстрей выветрилась. Оставшиеся продолжали сидеть у стола, но речь становилась все более запутанной и все менее понятной, как для непосвященных, так и для говорящих.
Сатир поднялся из-за стола, открыл окно и вышел из него. Под окном проходил парапет, достаточно широкий, чтобы по нему можно было расхаживать. "Сталинская" архитектура. Для него это было не в первый раз, к тому же он совсем не чувствовал себя пьяным. Он прошелся немного, встал в нишу и принялся смотреть вниз. Там, у памятника поэту гуляли люди, всех желающих катали на лошадях, по дороге густым потоком, несмотря на вечер, текли куда-то машины, издавая протяжный гул, бесконечный, как крик раненого зверя, не понимающего, кто мог поразить его - такого могучего и совершенного в своей неуязвимости. Где-то на западе, в разрывах между броневыми листами домов, словно смертельная рана, виднелась полоска закатного неба, такого трогательно нежного и вместе с тем вечного цвета, что Сатир вдруг почувствовал в груди острую тоску, происхождение которой он никак не мог понять. Его вдруг потянуло туда, к этой светлой полосе, к черным, в угасающем свете, лесам с мягкой подушкой хвои под ногами, болотам, затянутым неверным покрывалом ряски, пению ночных птиц, таинственным шорохам и всплескам. Показалось, что сквозь рев рыскающих внизу смрадных зверей, он услышал далекий и жалобный крик, идущий из лесных чащоб и обращенный именно к нему. Почуял, что еще немного и он пройдет через заваленную засыпающими людьми прокуренную квартиру, соберет все деньги, что еще остались, выйдет на улицу, поймает машину и попросит отвезти себя куда-нибудь за кольцевую. А еще лучше - уйти туда пешком, чтобы не связываться напоследок с машинами и быть обязанным своей неожиданной свободой только себе.
Он уже вышел из ниши и двинулся к окну, когда оттуда появилась Серафима.
- Ну, как тут?
- Ничего, только я уходить собрался.
- Ой, подожди, не уходи еще немного, а то я тут в первый раз…
- Ты смотри, аккуратней! А там как?
- А! - она махнула рукой. - Все хорошо. Напились уже.
- Быстро сегодня, от жары, наверное. Только я ведь и вправду уходить собрался.
- Ну, пожалуйста, подожди чуть-чуть. Минутку.
И тут Сатир обнаружил, что ему уже не хочется никуда идти. Наваждение ушло, оставив после себя только неясное воспоминание, легкое, как закатное небо над вечерним городом. Он даже поразился, что еще секунду назад он едва не покинул свой дом ради смутного волнения в душе.
- Давай постоим тут немного.
Они стали смотреть вниз на людей. Люди их не видели и, наверное, даже не догадывались, что тут может кто-то стоять, но от этого находиться здесь было еще интересней.
- Ты откуда узнала, что я здесь?
- Эльф сказал.
- У него сегодня судьба сдавать меня.
- Нет, просто остальные уже совсем пьяные и никто даже не заметил, что ты исчез.
- Правда не заметили? Жаль, такой эффектный выход пропал. Пятый этаж все-таки. А они даже головы не повернули. Не тот зритель пошел, скучный. Все увлечены собой.
Он притворно вздохнул.
- Актер! - фыркнула Белка. - Слушай, в тебе вообще есть что-нибудь естественное?
- Вероятно. Не могу же я полностью быть искусственным.
- Ладно, трепло. Кстати, тут есть за что держаться? Что-нибудь железное, прочное?
- Что, страшно?
- Так есть, что ли?
- Вон, смотри, из стены какой-то крюк торчит. Хочешь, ухватись.
- Нет, давай лучше ты ухватись за него, а я буду держаться за твою руку.
- Как-то сложно все это…
- Ну пожалуйста!
- Ладно.
Сатир пожал плечами, но все же сделал, как она говорила. Белка заглянула ему в глаза и спросила:
- Я вот все думаю: можно тебе доверять или нет?
- С чего это вдруг такие сомнения во мне?
- Ну мы всё же не в войнушку играть собираемся…
- Тут, пока до дела не дойдет, не разберешься, но я думаю - можно.
- Ты сказал! - почти выкрикнула Белка и, вцепившись в его руку, прыгнула вниз. Сатир, в первое мгновение даже не понял, что случилось, только подумал, что его разорвет пополам. Их пальцы немного проскользнули друг по другу, но удержались вместе. Он стиснул зубы, напрягшись изо всех сил. Казалось, кости сейчас выскочат из суставов. Кожа на руке натянулась так, что едва не лопалась. Он повис над пропастью в двадцать метров, немного раскачиваясь, одной рукой вцепившись в крюк, а другой в ладонь подруги. Подождал, собираясь с силами и мыслями. Снизу на него доверчиво и спокойно глядела Серафима. Неимоверным усилием он подтянул свое тело к стене с крюком и попытался приподнять Белку. Она не заставила себя долго упрашивать и проворно вскарабкалась на парапет.
Сатир, обессиленный происшедшим, опустился на корточки, будто из него разом выпустили воздух. У него крупно дрожали руки.
- Ты совсем осатанела? - чуть ли не с ненавистью в голосе прошептал он. Горло свело от недавнего напряжения, он едва мог говорить.
Виновница прислонилась к стене и смотрела вдаль, куда до этого долго глядел Сатир. Она молчала. Когда Сатир поднял голову, то увидел, что она улыбается.
- Твою мать! - взорвался он. - У нее шутки! А если бы я не удержал? Сейчас лежали бы рядом, красивые, как две пачки фарша.
- Не лежали бы.
- С чего бы это?
- А я тебе доверяю.
- Какого черта!.. Зачем ты вообще тогда прыгала?
- Доверяй, но проверяй.
- Ну что, теперь все славно? Проверка удалась? Все приборы работают нормально?
- Вполне. Ну не сердись, Сатирчик, а то становишься похожим на поросеночка.
- Да пошла ты!.. - беззлобно и равнодушно махнул он вдруг рукой, поднялся с парапета и вошел в окно.
Посреди комнаты на спине спал Истомин - личность внешне совершенно неприметная и, может быть, наименее выделяющаяся среди всей боевой группы. Небольшого роста, с редкими рыжеватыми волосами, носиком пуговкой, слабый и стесняющийся оказываться в центре внимания, что, однако же не мешало ему иметь довольно четкую жизненную позицию. Например, он совершенно не боялся крови и не считал человеческую жизнь чем-то ценным. "Поскольку все мы состоим из молекул, которые начисто лишены любого, даже самого минимального намека на индивидуальность, то любой человек не более чем определенное сочетание неких стандартных кубиков - молекул. Поскольку количество вариантов сочетаний - величина конечная, значит, ни о какой индивидуальности не может идти и речи. Мы не более индивидуальны, чем шахматные фигуры. Просто одни лучше приспособлены для одних дел, а другие для других. Поэтому надо всего лишь определить, кто к чему склонен, и вперед! Наша жизнь ничего не значит, и наша смерть тоже ничего не значит". Примерно такие вещи он выдавал, когда напивался или когда его просто удавалось разговорить.
Сейчас его правая рука была нелепо поднята вверх, он сжимал и разжимал кулак, как будто бы делал зарядку или приветствовал кого-то не вставая с пола. При этом мирно сопел и временами принимался что-то бормотать. Сатир попытался поднять его, чтобы переложить на диван, но он невнятно забормотал:
- Да… Мне надо срочно умереть за идею…
- Оставь его, пусть отдохнет. Не видишь, человек собирается с духом.
За столом сидели самые крепкие - Ваня Бицепс и Гризли. Они попивали водку и неторопливо разговаривали. Ваня вещал:
- Пошли. Сейчас захватываем мэрию, вывешиваем флаг Советского Союза. У меня есть пистолет, от охраны отобьемся, а там подъедет телевидение. Захватим заложников, потребуем восстановления СССР в границах восемьдесят пятого года и самолет. Выбросимся в тайге с парашютами. Никто не найдет.
- Сильно, - одобрил Сатир.
- О! - обрадовался Бицепс. - Ты с нами?
- В тайгу? Пожалуй.
- Все. Решено. Мы сейчас утрясаем детали и выходим. Присоединяйся.
Саша Гризли осоловело смотрел перед собой, стараясь собрать воедино расползающиеся мысли. По лицу его было видно, что до мэрии он не дойдет, максимум - до кровати. Ваня же, напротив, горячился и был энергичен, несмотря на то, что с трудом сидел на стуле.
- Хорошо, - сказал Сатир и пошел в ванную, в которой подозрительно горел свет.
В заполненной до краев ванной лежал Антон - анархист и помощник какого-то известного фотографа. Его черная мокрая челка сползла на глаза, он спал.
- Тоша, подъем, уж бьют литавры!
- Литавры, кадавры, кентавры, подагра, - забормотал он, балансируя где-то между сном и явью, и подытожил. - Клиника. Я тут поживу у тебя…
- Тоша, затонешь, как "Варяг", не растратив молодости и не узнав, до каких пределов простирается человеческая глупость. Подъем!
- Отвали, пожалуйста. Я в нирване, а неправильный вывод из нирваны - смертный грех.
Сатир вздохнул, не зная, как реагировать на такой аргумент. Решил продолжать попытки, словно ничего не слышал.
- Ну же, ну же! Белка вспотела, помыться надумала, не занимай емкость, - соврал он.
Антон не открывая глаз изобрел новый довод:
- Я же сказал, я в нирване. А неправильное выведение из нирваны чревато недельным запоем.
- Точно?
- Проверял.
- Кто проверял?
- Омар Хайям.
- Сдаюсь, - сказал его мучитель и, засучив рукав, вытащил пробку из ванной. Вода, заурчав побежала куда-то вниз, в подземные неизведанные дали. - Отдыхай.
Он выключил свет. Вышел в комнату, порыскал вокруг в поисках чистого листа бумаги, уронил несколько книг, одну на спящего Истомина, и написал следующую записку: "Эльф! Утром выгони всех потихоньку и без насилия. На работу не устраивайся. Во втором томе "Братьев Карамазовых" найдешь деньги. Я вернусь через очень неопределенное время. Жди и не делай резких движений. Сатиррр". Прочитал написанное, подчеркнул два раза "очень неопределенное". Нашел томик Кастанеды, который перечитывал сейчас Эльф, и вложил в него записку, так чтобы ее край выглядывал меж страниц. Эльф наверняка возьмется за нее сегодня или завтра.
Проделав эти операции, Сатир заглянул на кухню, где вповалку спали сраженные водкой товарищи по борьбе и пьянству. Выглянул в окно. Белка, свесив ножки вниз, сидела на карнизе, похожая на изящного Карлсона в косухе.
- Фимка, пойдем прогуляемся.
- О, мы уже не сердимся на неразумную Серафиму! - повернулась она. - А то я тут вся в печали и горьких раздумьях.
- Пошли.
Спустились вниз. Он повел ее в небольшой двор, что находился в квартале от его дома. Белка шла молча, вопросов не задавала, видя, что назревает что-то интересное. Он оставил ее около детского деревянного домика. Время было позднее, во дворе никого не было. Снял косуху, оставшись в черной майке с изображением Сталина в камуфляже с автоматом направленным на зрителя и надписью "I’ll be back". Короткие рукава обтягивали загорелые мускулистые руки.
- Ты тоже сними косуху и жди меня здесь. Если я не вернусь через час, иди домой.
- А снимать-то зачем? - поинтересовалась Белка.
- Яркая примета.
- Можно подумать, Сталин с автоматом не яркая примета.
- Придется больше не надевать эту майку. А без косухи я не смогу.
- Ладно, сниму. Но ты хоть объясни куда исчезаешь?
- Тс-с-с! - он приложил палец к губам. - Сиди в домике, не высовывайся и не светись. Когда услышишь стук копыт, выходи навстречу прекрасному принцу. И упаси тебя Бог забыть взять куртки.
- Что-то ничего я не понимаю, ну да ладно, - сказала Серафима и исчезла в домике.
Сатир отправился на площадь с памятником поэту. Народу там оставалось все еще довольно много. Почти все лавки были заняты. Пиво и джин с тоником разбирались в окрестных палатках так же живо, как и в самую отчаянную жару. Там и тут прогуливались неторопливые парочки милиционеров с резиновыми дубинками и рациями, в которых непрерывно что-то шипело, словно там жарили яичницу, да изредка доносился скрипучий голос диспетчера. Теплый летний вечер располагал к мечтательности и отдыху. Видимо, в последнее время ничего серьезного здесь не происходило, поскольку "люди в сером" выглядели спокойными и расслабленными.
Сатир подошел к месту, где катают на лошадях. Сегодня здесь был великолепный белый конь - высокий, с мощной грудью и немного сумасшедшими глазами, если это слово вообще применимо к лошадям. Сатир залюбовался. Непонятно было, как такого красавца отправили на столь неблагородный труд. Наверное, с деньгами на конюшне стало совсем туго. Его водила за узду небольшая стройная девушка лет шестнадцати с усталым лицом. Деньги собирала дама атлетичного сложения в спортивном костюме. Выручку она складывала в небольшую сумочку на поясе, задирая при этом низ своей разноцветной куртки.
- Девушка, почем лошади для народа?
- Сто, - коротко ответила атлетичная, пересчитывая купюры.
- Идет, только я их боюсь.
- Он не кусается, - успокоила маленькая.
- А может, вы мне скидку сделаете, за красоту и молодость?
- Это не ко мне, - маленькая улыбнулась и покраснела.
- Не сделаю, - не отрываясь от счета, бросила старшая.
Сатир притворно огорченно вздохнул.
- Хорошо, придется рискнуть. Риск - путь истинных мужчин.
- Да вы не бойтесь, он спокойный.
- Как зовут-то?
- Ириной, - и она покраснела еще пуще.
- А его?
- Кристалл.
- Ох, держите его, я лезу. Мама, молись за меня и коня.
Ирина взялась покрепче за повод, а Сатир стал неуклюже вскарабкиваться в седло. Запутался в стремени, занося ногу, и беспомощно повис на мощной конской шее.
- Ужас какой-то! Хуже паралитика на роликах, - бормотал он смущенно.
- Ничего, ничего, - говорила девушка. - Первый раз и не такое бывает.
- Нда? Мне так же моя первая девушка говорила.
Наконец наездник утвердился в седле, Ирина дала ему повод, и он гордо огляделся вокруг. Она взялась за ремешок, охватывающий конскую морду, повела коня вперед.
- Вы сами-то давно этим занимаетесь? - поинтересовался он сверху.
- Конным спортом? Давно. Семь лет уже.
- Мастер?
- Нет, так на кандидате и застряла.
Они передвигались, неторопливо разговаривая, как вдруг произошла неожиданная вещь. Сатир ударил коня каблуками по бокам, рывком натянул поводья. Конь с громким ржанием взвился на дыбы. Ирина, вскрикнув, отскочила в сторону. Сатир снова ударил пятками и они звонко понеслись по площади. Ветер окатил холодом глаза. Конские подковы высекали яркие искры. У наездника, пойманной рыбкой, забилась в груди безотчетная радость свободного падения. Впереди во все стороны разбегались перепуганные люди. Визжали женщины. Верещали милицейские свистки. Серые фигуры бросились наперерез, но, не добежав нескольких шагов, остановились в нерешительности, опасаясь бешено мчащегося животного и не зная, что делать дальше. В замешательстве схватились за рации. Наездник и конь легко взяли барьер, ограждающий проезжую часть, и оказались среди машин. Несмотря на поздний вечер, движение на проспекте было все еще довольно оживленным. Встречные машины загудели на все голоса, но ни резко тормозить, ни сильно вилять никто не решился, опасаясь столкновения с окружающими и, видимо, предпочитая врезаться в лошадь. Это только в фильмах водители устраивают свалки на дороге из-за перебегающего шоссе опоссума. Им вряд ли удалось бы выбраться из этой передряги, не обладай Сатир животным пониманием лошадей. Это проявилось у него еще в далеком детстве, когда родители отдали его в секцию конного спорта, откуда он ушел, когда спорт перестал быть развлечением и стал превращаться в профессию. Комедия на площади была разыграна только для того, чтобы притупить бдительность хозяев коня.
Пересечение дороги напоминало некий невиданный танец. Конь гарцевал, делал несколько шагов вперед, преодолевал прыжком целую полосу, останавливался, отходил назад, пропуская машину, разворачивался вдоль разделительной линии, чтобы занимать меньше места и снова продвигался вперед. До чего красиво это было! В мире, вообще нет более красивого зрелища, чем всадник на лошади. Под конец Сатир поднял Кристалла на дыбы, чтобы в них не врезались ревущий черный джип и маленькая спортивная "феррари", ехавшие по соседним полосам, так, что между ними было не более полутора метров. После чего беглецы пересекли последнюю полосу и легко перемахнули через барьер на другой стороне дороги. Половина дела была сделана, теперь начиналась позиционная борьба. Сзади раздались завывания милицейских сирен. Беглецы скрылись в ближайшей арке, распугивая прохожих. Следом направилась машина с синей мигалкой.
Потом они носились по притихшим московским переулкам и затемненным дворам, отрываясь от погони, затаиваясь среди кустов и подворотен, осторожно выглядывая, нюхая воздух и стараясь ступать только по земле, сторонясь асфальта, чтобы не тревожить неверную тишину засыпающих дворов.
Конь, казалось, совершенно доверился седоку и вел себя чутко и послушно.
- Умница, умница, - похлопывал его по разгоряченной упругой шее Сатир.
Когда признаки погони исчезли, они осторожно направились к тому двору, где ждала Серафима.
Конь беспокойно затанцевал под тяжестью двух тел. Из-под полетели фонтанчики песка, словно от пуль.
- Как зовут? - поинтересовалась Белка, крепко обняв Сатира.
- Кристалл.
- Можно спросить, где взял?
- Спросить - то? Можно.
- Ну и где?
- Не скажу.
- Потрясающий молодой человек. Открытый, как череп. Куда мы едем?
- Туда, где темнее, а потом все дальше и дальше от центра за город.
- Идет.