Вот почему, вопреки мнению Сири, Таор уже собирался отдать приказ идти на север, по направлению к Назарету, когда слова трактирной служанки на время прекратили их спор. Эта самая девушка помогала роженице и взяла на себя первые заботы о новорожденном. Так вот, она уверяла, что случайно услышала разговор мужа с женой и поняла, что семейство хочет отправиться на юг, в Египет, чтобы избежать страшной опасности, о которой его предупредили. Какая опасность может грозить безвестному плотнику, не имеющему ни богатства, ни власти и путешествующему с женой и новорожденным сыном? Таор вспомнил о царе Ироде. Сири Акбар со своей стороны чувствовал, что странствие, затеянное ради удовольствия, все больше омрачается, заволакиваясь черными тучами.
- Принц, - умолял он, - не будем терять время, двинемся на юг. Таким образом, идя по следам Святого Семейства, мы будем в то же время приближаться к Эйлату.
Таор согласился. Но отъезд он назначил на послезавтра, потому что у него созрел прекрасный, радужный план, который он задумал осуществить в Вифлееме.
- Сири, - сказал он, - среди всего того, что мне довелось узнать с тех пор, как я покинул свой дворец, есть одно обстоятельство, о котором я никогда прежде не подозревал и которое меня глубоко удручает, - оказывается, дети голодают. Во всех городах и деревнях, через какие мы проходили, наши слоны привлекают толпы детей. Я смотрю на этих детей и вижу, что все они худые, хилые, истощенные, - один страшнее другого. У некоторых до самых костлявых коленок свисают животы, похожие на бурдюк, а мне известно, что это один из признаков голода, может быть, самый главный. И вот что я решил. Мы привезли на слонах множество лакомств, которые хотели поднести Божественному Кондитеру. Теперь я понимаю, что мы заблуждались. Спаситель вовсе не таков, как мы воображали. К тому же я вижу, как по мере наших горестные приключений тают наши запасы, а кондитеры и повара, которые их сопровождали, разбегаются. Мы устроим в расположенном над деревней кедровом лесу громадное ночное пиршество и созовем на него всех вифлеемских детей.
И Таор с таким веселым азартом стал раздавать поручения своим приближенным, что это доконало Сири, все более убеждавшегося в том, что его господин спятил. Но пирожники развели огонь и принялись за работу. Назавтра с самого утра по улочкам Вифлеема поплыли ароматы сдобы и карамели, так что появление посланцев Таора, которые обходили дом за домом, приглашая всех детей, девочек и мальчиков, на пиршество в кедровом лесу, было хорошо подготовлено и встречено благожелательно. Впрочем, речь шла не обо всех детях. Принц долго обсуждал этот вопрос со своими управляющими. Поскольку звать родителей не хотели, нельзя было приглашать и самых маленьких детей, которые не могли ходить и есть без посторонней помощи. Правда, хозяева старались по возможности снизить возрастной ценз и в конце концов решили считать рубежом двухлетний возраст. Старшие будут помогать малышам.
Едва солнце скрылось за горизонтом, в кедровом лесу появились первые гости. Растроганный Таор заметил, что бедняки пытались как могли оказать уважение своему благодетелю. Все дети были умыты, причесаны, одеты в белое, на многих были венки из роз или лавровых листьев. Таор, которому не раз приходилось видеть, как ватаги маленьких сорванцов с криками гоняются друг за другом по улочкам и лестницам деревни, ждал, что они начнут обжираться, шуметь и орать. Не для того ли он и пригласил этих бедных малышей, чтобы они повеселились? Но на них явно произвел впечатление кедровый лес, факелы, огромный стол, заставленный дорогой посудой, - взявшись за руки, они в сосредоточенном молчании шли до того места за столом, на которое им указывали. Потом садились на скамью, держась очень прямо и положив на край стола сжатые кулачки, но ни в коем случае не опирались на стол локтями, как им и было наказано.
Их не заставили томиться ожиданием и сразу подали молоко с медом, потому что, известное дело, дети всегда хотят пить. Но питье пробуждает аппетит, и перед изумленными глазами детей появилось желе из зизифуса, ватрушки с творогом, блинчики с ананасами, финики, фаршированные орехами, суфле из китайских орехов личи, парфе из манго, пирожные с мушмулой, крем на лидийском вине, миндальные печенья и другие чудеса, в которых индийскую национальную кухню обогащали рецепты, освоенные за время нынешнего путешествия в Идумею и Палестину.
Таор с удивлением и восторгом издали наблюдал за происходящим. Стемнело. Немногочисленные, разбросанные на большом расстоянии друг от друга смоляные факелы омывали сцену мягким, неярким золотистым светом. Во мраке кедрового леса, среди могучих стволов, под навесом громадных ветвей большой, накрытый скатертью стол и дети в льняной одежде образовывали светлый островок, неосязаемый и нереальный. Было трудно решить, кто же это - орда живых ребятишек, которые явились сюда, чтобы полакомиться вволю, или вереница невинных душ, душ умерших, хрупким созвездием парящих в ночном небе? И словно потому, что это пиршество избранных должно было непременно сопровождаться горем проклятых, все услышали вдруг далекий отголосок страдальческого вопля, несущегося из невидимой деревни.
Лакомства, от которых ломился стол, были всего лишь забавной прелюдией. О них сразу же забыли, когда четверо слуг внесли на носилках громадный торт - шедевр кондитерской архитектуры. В самом деле, это была воссозданная в нуге, марципанах, карамели и засахаренных фруктах миниатюрная модель дворца в Мангалуру - здесь были бассейны из сиропа, статуи из айвы и деревья из засахаренных стебельков дягиля. Не забыты были даже пять слонов, вылепленных из миндального теста с бивнями из леденцов.
Появление торта было встречено восторженным шепотом и еще добавило торжественности празднеству. В глазах Таора это кондитерское сооружение было наделено столь богатым смыслом, что он не удержался и обратился к собравшимся с краткой речью.
- Дети мои, - начал он. - Видите этот дворец, эти сады, этих слонов? Это моя родина - я покинул ее, чтобы явиться к вам. И недаром все это воспроизведено перед вами в сладостях. Мой дворец был райским уголком, где все тешило и услаждало. Я вдруг заметил сейчас, что сказал "был", употребив прошедшее время и выдав этим свое предчувствие - нет, не того, что дворца и его садов больше нет, а того, что мне не суждено туда возвратиться. Если можно так выразиться, сама цель моего путешествия была сладкой, я хотел раздобыть рецепт фисташкового рахат-лукума. Но я все яснее вижу, как сквозь эту детскую причуду проглядывает что-то очень важное и таинственное. Покинув Малабарский берег, где кошка - это кошка, а дважды два - четыре, мне кажется, я попал в луковое царство, где каждый предмет, каждое животное, каждый человек под тем значением, какое в нем обнаруживается с виду, прячет еще иное значение, а когда ты вникаешь в него, вскрывается третье и так далее. То же, насколько я могу судить, можно сказать теперь и обо мне самом, ибо, по-моему, наивный и глупый мальчишка, простившийся с магарани Таор Маморе, за несколько недель превратился в старика, обогатившегося множеством воспоминаний и заветов, и я думаю, на этом мои превращения еще не завершились. Так вот, о дворце из сахара… Таор прервал свою речь, чтобы взять из рук слуги золотую лопатку в форме ятагана.
- …его надо съесть, то есть разрушить.
Таор снова умолк, потому что со стороны невидимой деревни раздались пронзительные и короткие крики - словно пищали тысячи цыплят, которых режут.
- …надо разрушить, и первый удар должен нанести один из вас. Ты, например…
Он протянул золотую лопатку ребенку, который сидел ближе к нему, - пастушонку с черными кудряшками, покрывавшими его голову тугим шлемом. Мальчик поднял на Таора темные глаза, но не шелохнулся. Тогда один из местных жителей подошел к Таору и сказал ему: "Господин, ты говоришь на хинди, а эти дети понимают только арамейский язык". И он произнес несколько слов по-арамейски. Мальчик схватил золотую лопатку и решительно воткнул ее в купол из нуги, который рухнул во внутренний дворик.
И вот тут-то появился Сири - его нельзя было узнать, он весь был в пепле и в крови, одежда разорвана. Бросившись к принцу, он за рукав оттянул его подальше от стола.
- Принц Таор, - задыхаясь, сказал он, - это проклятая страна, я всегда тебе это говорил. Час назад солдаты Ирода ворвались в деревню и убивают, убивают без всякой жалости!
- Убивают? Кого? Всех подряд?
- Нет, но, может, лучше бы уж всех подряд. Как видно, им приказали истреблять только мальчиков до двух лет.
- До двух лет? Самых крохотных, тех, кого мы не пригласили?
- Именно. Они убивают их даже на руках у матерей.
Таор в отчаянии понурил голову. Из всех испытаний, каким он до сих пор подвергся, это было самое тяжкое. Но кто нанес этот удар? Говорят, таков приказ Ирода. Таор вспомнил, как принц Мельхиор настаивал на том, чтобы исполнить обещание, данное волхвами иудейскому царю, - вернуться в Иерусалим и рассказать о том, что они узнали в Вифлееме. Обещание не было исполнено. Доверие Ирода обмануто. А ведь все уже по опыту знали, что тиран ни перед чем не останавливается, когда считает, что над ним надругались. Все мальчики до двух лет? Сколько же их было в этом народе, столь плодовитом, несмотря на свою бедность? Младенец Иисус, который в данную минуту находился на пути в Египет, резни избежал. Слепая ярость старого деспота била мимо цели. Но сколько невинных Ирод принес в жертву!
Занятые разрушением сахарного дворца, дети не заметили прихода Сири. Они наконец оживились и, уписывая еду за обе щеки, болтали, смеялись и спорили из-за самых лакомых кусков торта. Таор и Сири наблюдали за ними, отступив в тень.
- Пусть они лакомятся, хотя их маленькие братья в эту минуту испускают последний вздох, - сказал Таор. - И так им слишком скоро придется узнать страшную новость. Если же говорить обо мне, не знаю, что уготовило мне будущее, но в одном я уверен: эта ночь преображения и избиения означает, что пришла к концу целая эпоха моей жизни - сладкие годы!
Соляной ад
В мертвенно-бледном свете зари шли путешественники через деревню, которую окутывало безмолвие, изредка нарушаемое рыданиями. Шепотом передавали, что избиение совершили киммерийские легионеры Ирода, отряд рыжих наемников, явившихся из страны туманов и снегов и говоривших между собой на никому не понятном наречии, - им деспот поручал вершить самые жестокие расправы. Они исчезли так же внезапно, как ворвались в деревню, но Таор отвернулся, чтобы не видеть, как оголодавшие собаки лижут лужу крови, застывающую на пороге какой-то хижины. Сири настоял, чтобы караван отклонился к юго-востоку, предпочитая бесплодие Иудиной пустыни и степей Мертвого моря военным гарнизонам в Хевроне и Вирсавии, через которые можно было идти напрямик. Дорога все время спускалась под гору, и порой склоны были такие крутые, что под широкими ступнями слонов осыпались громадные комья серой земли. К концу дня на пути каравана стали все чаще попадаться белые зернистые скалы. Путешественники всмотрелись в них - это были соляные глыбы. Они вступили в жиденькие заросли белых безлистых кустиков, с виду как бы покрытых инеем. Ветви их были хрупкими, как фарфор, - здесь тоже оказалась соль. А когда наконец за спиной путешественников село солнце, они увидели вдали, в просвете между двумя вершинами, отливающую голубизной металла плоскость - Мертвое море. Караван уже располагался на ночной привал, когда внезапно, как это часто бывает в сумерках, налетел порыв ветра и на путешественников пахнуло резким запахом серы и нефти.
- В Вифлееме, - мрачно сказал Сири, - мы переступили порог Ада. И с тех пор все глубже спускаемся в царство Сатаны.
Таор не был ни удивлен, ни встревожен. А если даже был, страх и тревогу превозмогало страстное любопытство. С тех пор как они покинули Вифлеем, он то и дело сопоставлял два образа, возникшие перед ним одновременно, хотя они и были противоположны друг другу: избиение младенцев и пиршество в кедровом саду. Таор был убежден, что две эти сцены таинственно сопряжены друг с другом, при всем их контрасте дополняют друг друга и, если ему удастся наложить одну на другую, его жизнь и даже судьбу всего мира озарит яркий свет. Одних детей истребляли в то самое время, когда другие наслаждались вкусными яствами. В этом было какое-то нестерпимое противоречие и в то же время ключ ко множеству обетовании. Таор понимал, что пережитое им этой ночью в Вифлееме было подготовкой к чему-то иному, было, в общем, как бы неумелой и в конечном счете сорванной репетицией другой сцены, в которой две эти крайности - дружеская трапеза и кровавое жертвоприношение - сольются воедино. Но его мысль не могла пробить смутную толщу, сквозь которую ему провиделась истина. Одно только слово всплывало в его сознании, таинственное слово, услышанное им впервые совсем недавно, но в нем для Таора было больше темной двусмысленности, нежели внятного урока, - это было слово жертва.
Наутро они продолжили свой спуск к морю, и чем дальше шли они среди оврагов и осыпей, тем сильнее насыщался минеральными испарениями неподвижный и жгучий воздух. Наконец у их ног во всю свою ширь распростерлось Мертвое море - с севера в него впадал Иордан, а на восточном берегу очерчивались изломы горы Нево. Внимание путников привлекло странное явление - синее, со стальным отливом зеркало моря было сплошь усеяно белыми точками, словно мощный ветер взвихрил пенистую волну. Меж тем давивший свинцовой крышкой воздух был совершенно неподвижен.
Хотя они могли обойти море стороной, они не устояли перед притягательной силой, которую те, кто странствует по пустыне, всегда ощущают при виде водной глади - будь то пруд, озеро или океан. Решено было продолжать путь на восток до самого берега, а потом идти вдоль него на юг. Оказавшись на расстоянии полета стрелы от моря, люди и животные в едином порыве ринулись к воде, манившей их своей чистотой и маслянистым покоем. Самые проворные погрузились в воду одновременно со слонами. И тут же выскочили на берег, протирая глаза и с отвращением отплевываясь. Дело в том, что эта прекрасная, правда, не прозрачная, а едва просвечивающая вода химически синего цвета, прочерченная сиропообразными дорожками, не просто в избытке напитана солью, настолько, что ею, а не песком, устланы берега и дно, - она перенасыщена бромом, магнезией, нефтью, воистину колдовское варево: оно отравляет рот, обжигает глаза, вскрывает свежие рубцы и покрывает все тело вязким налетом, который, высыхая под лучами солнца, превращается в кристаллический панцирь. Таор, подошедший к берегу одним из последних, захотел сам это испытать. Он осторожно сел в теплую жидкость и, словно устроясь в невидимом кресле, поплыл скорее как лодка, чем как пловец, орудуя руками как веслами. Но когда он вылез из воды, то с изумлением обнаружил, что руки его все в крови. "Должно быть, ты недавно поранил руки и забыл об этом, а раны плохо зарубцевались, - объяснил Сири. - Похоже, эта вода алчет крови, и, когда чувствует, что она близко и отделена еще не уплотнившейся пленкой кожи, она накидывается на нее, и кровь бьет струёй". Все это Таор и сам понял и почувствовал с первого мгновения. Странно было другое - он совершенно не помнил, чтобы на его ладонях был хоть какой-нибудь свежий рубец. Нет, что бы там ни говорил Сири, он ошибался: ладони Таора сами стали внезапно кровоточить, словно повинуясь таинственному приказу.
Зато Таор без труда объяснил загадку белых барашков на этом жидком, тяжелом и ленивом полотне, совершенно неспособном вспениваться и бурлить. На самом деле это были огромные, выросшие на дне соляные грибы, шапочки которых, словно рифы, торчали из воды. Каждый раз, когда волна накрывала их, она оставляла на них новый пласт соли.
Таор и его спутники разбили лагерь на берегу, усеянном побелевшими обломками - ни дать ни взять скелеты доисторических животных. Похоже было, что одни только слоны получают удовольствие от необычного моря, которое пророк назвал "великим озером Божьего гнева". Погрузившись до самых ушей в едкую жидкость, они поливали друг друга из хоботов. Уже темнело, когда путникам пришлось стать свидетелями маленькой драмы, которая произвела на них впечатление еще более тягостное, чем все остальное. В их сторону с другого берега над морем, приобретшим в сумерках свинцовый оттенок, летела черная птица. Это был пастушок, перелетная птица, которая любит болотистые места. Словно нарисованная тушью на фосфоресцирующем небе, птица летела все с большим трудом и быстро теряла высоту. Ей надо было преодолеть не такое уж далекое расстояние, но тлетворные испарения, поднимавшиеся от воды, убивали все живое. Вдруг, словно в последнем отчаянном порыве, птица учащенно забила крыльями. Но хотя крылья хлопали все чаще, пастушок неподвижно завис в пространстве. А потом, будто сраженный невидимой стрелой, рухнул в воду, без единого звука, без единого всплеска сомкнувшуюся над ним.
- Проклятая, проклятая, проклятая страна! - бормотал Сири, закрываясь в своей палатке. - Мы спустились более чем на восемьсот локтей ниже уровня моря, и все нам говорит о том, что мы в царстве демонов. Хотел бы я знать, удастся ли нам когда-нибудь выбраться отсюда!
Несчастье, обрушившееся на них на другой день, казалось, подтвердило их самые мрачные предчувствия. Вначале путешественники обнаружили пропажу двух последних слонов. Но вскоре прервали свои поиски; сомнений не было: слоны находились здесь рядом, на их глазах, просто к другим соляным глыбам, загромождавшим прибрежные воды, добавились два громадных гриба в форме слонов. Поливая друг друга из хоботов, слоны одевались все более толстым панцирем соли и еще больше уплотнили его, продолжая омовение ночью. Да, это были слоны, обездвиженные, задохнувшиеся, раздавленные соляной массой, но зато на многие сотни, на многие тысячи лет защищенные от разрушительного действия времени.
Поскольку это были два последних слона, катастрофа была непоправима, всеобъемлюща. До сих пор караванщики навьючивали оставшихся животных кладью, которую прежде несли потерянные слоны. На этот раз все было кончено. Громадные запасы съестного, оружия и товаров пришлось бросить, потому что некому было их нести. Но еще страшнее было другое: те из караванщиков, кто существовал только при слонах, более не чувствовали себя связанными с экспедицией, да и все остальные поняли вдруг, что толстокожие были не просто вьючными животными, а символом родной страны, воплощением их мужества и верности принцу. Еще накануне на берегу Мертвого моря раскинул свои палатки караван принца Таора Мангалурского. Утром эта горстка потерпевших крушение двинулась к югу в смутной надежде спастись.
Путникам понадобилось три дня, чтобы добраться до южной оконечности моря. В последний день их путь пролегал у подножия гигантских скал, прорезанных пещерами, в большей части которых, по-видимому, кто-то жил. К пещерам и в самом деле вели тропинки, проложенные человеком, ступени, прорубленные в отверделой земле, и даже грубые приставные лесенки или мостки из кое-как обтесанных стволов. Но при отсутствии дождей и растительности эти сооружения могли веками оставаться невредимыми, поэтому невозможно было определить, покинули ли их обитатели, а если покинули, то когда.