Она продолжала сжимать его руки. Бледное, нездоровое лицо страдальчески исказилось.
- Сережа мне все сказал. Это такая глупость!
- Правильно, Катя, глупость. У взрослых людей иногда бывает испорченное воображение. Я тоже не исключение. Над этой историей надо смеяться. Хохотать. Нечего беситься, Сергей.
Я обернулся к двум женщинам, которые выглядывали из-за моей спины с разинутыми ртами…
- Вам очень интересно?
Они снялись с места; я присел на скамейку.
- Слушай, Сергей, повоевали и хватит. Не валяй дурака, выходи завтра на работу.
- Я валяю, дурака, да?
- О черт! Катя, скажите ему.
- Я не знаю, что сказать, Борис Антонович.
- Как не знаете? По-вашему, он поступает разумно?
- Сережа сам должен решать, - твердо сказала Катя.
Смешавшись, я чуть было не закурил, уже даже пачку вытащил - это в больнице-то! Но вовремя опомнился. Они сидели, держась за руки, очень взволнованные, нерасторжимые, как сиамские близнецы. Дверь приемного покоя хлопала, впуская и выпуская посетителей.
- Вот что я скажу вам, ребята. Вспомните песенку: на каждого умного по дураку, все поровну, все справедливо. С глупостью нужно бороться, а не бежать от нее. Сам посуди, Сергей. Если уж дело в Юлии Павловне…
- Дело в принципе! - оборвал он.
- Что за принцип?
- Объяснять надо?
- Пожалуй.
- Я не могу работать, когда обо мне сплетничают.
- Черт возьми! Так ты, пожалуй, всю жизнь будешь безработным.
- Пусть! И хватит об этом. Я решил.
- И это принцип? - усомнился я. - Нет, это упрямство, помноженное на самолюбие. А ты подумал о Кате? Она больна. На что вы будете жить?
- Мне ничего не надо! - так и подалась вперед Катя.
Он обнял ее за плечи.
- Не бойся, я найду работу.
- Я не боюсь, Сережа.
Оба забыли обо мне. Я почувствовал себя совершенно лишним, каким-то инородным телом в их отношениях… Я встал. Следом поспешно поднялась Катя, запахнув халатик на груди, и потянула за руку Сергея.
- Большое спасибо, что зашли, Борис Антонович, - поблагодарила она.
- Выздоравливайте, - пожелал я.
- Старики… - неожиданно мирным тоном заговорил Кротов. - Как они там?
- Все в порядке. Скоро получишь письмо. А вам, Катя, мать должна позвонить.
Мы попрощались. Напоследок я не утерпел и сказал;
- Подумай еще, Сергей. Если захочешь вернуться, редакция для тебя всегда открыта. Я тебя жду. Учти это.
- Учту, - ответил он.
Прошел день, два, три… Кротов не пришел.
14
В нашем округе три раза в неделю выходит газета "Огни тайги". Редактирует ее Елизавета Дмитриевна Панкова, пятидесятилетняя, редко улыбающаяся женщина. Я встречаюсь с ней на заседаниях и совещаниях; случается, мы разговариваем по телефону, когда нужно дать в эфир оперативный материал с телетайпа, которого в радиодоме нет; но тесного сотрудничества почему-то не получается. Может быть, потому, что у газеты своя специфика.
В десятом часу утра, в будний день я без предупреждения появился в кабинете Панковой. Перед Елизаветой Дмитриевной лежала стопка конвертов с пометкой "ТАСС"- свежая почта, прибывшая вечерним самолетом.
Я не подготовил отвлекающего маневра и чувствовал себя не совсем уютно под внимательным, изучающим взглядом Панковой. В чужих кабинетах я теряюсь, ощущая скованность и неловкость, и поэтому, наверно, хорошо понимаю людей, которые робеют в моем кабинете… Сначала мы поговорили о делах на промысле и в оленеводстве, обсудили - довольно вяло, впрочем, - слухи о предстоящем повышении заработной платы журналистской братии. Я попросил разрешения закурить. Панкова пожала прямыми плечами: пожалуйста.
- Как у вас со штатом, Елизавета Дмитриевна?
- Что вы имеете в виду?
- В работниках нуждаетесь?
- Как всегда. Сами знаете.
- Да, знаю. Люди к нам едут не очень охотно.
Мы помолчали. На строгом, серьезном лице Панковой мелькнуло нетерпение.
- Борис Антонович, говорите, пожалуйста, в чем дело. Не хитрите. У вас это не получается.
Мне стало неудобно; я занервничал, словно пойманный с поличным на вранье…
- Хочу вам порекомендовать одного отменного парня, журналиста.
- Интересно.
- Вы, конечно, спросите, почему я его рекомендую вам, а сам не беру.
- Конечно спрошу.
- Журналист по всем статьям отличный. Можете мне поверить. Специального образования у него нет, но вам ведь не диплом нужен, а пишущее перо.
- Правильно.
- Восемнадцать лет, - я прибавил Сергею год. - Оперативный как черт. В ладах со всеми жанрами.
- И фамилия этого вундеркинда, если не ошибаюсь, Кротов? - сказала Панкова. - А зовут его… дай бог памяти… или Виталий, или Юрий?
- Сергей.
- Да, да, Сергей. И у него есть миловидная жена или подруга… Соня?
- Катя. Жена.
- Да, Катя, правильно. И всех людей старше двадцати лет он считает консерваторами? А меня старой девой?
- Гм…
- У вас он не сработался. Вы его уволили, а теперь решили подсунуть мне. Как видите, я в курсе дела. У нас в поселке трудно что-либо скрыть.
- Что верно, то верно.
- К тому же, кажется, у него какие-то амурные дела… Так говорят.
- Это неправда, болтовня! Мальчишка горяч, неосторожен, только и всего.
- Предположим. Что дальше?
- Послушайте, Елизавета Дмитриевна! Вы в своем кресле уже пятнадцать лет сидите. Припомните, сколько за это время через ваши руки прошло бездарей, недотеп, подонков настоящих, случайных людей, подвизающихся в нашем деле!
- Я такой статистики не веду.
- И со всеми с ними вы так или иначе возились, нянчились, тратили и а них время и нервы, прощали их, пытались спасти, выручить. Это обычная участь редакторов. Так неужели нельзя рискнуть ради действительно талантливого человека? Работать с ним нелегко, но если его понять… Он не пуст, у него есть характер, мысли.
- Вы, кажется, от него без ума, - сухо заметила Панкова.
- Да нет! Он мне просто интересен. Знаете, что я вам скажу? Я ему, пожалуй, даже завидую.
Панкова откинулась на спинку стула.
- Не понимаю.
- А вы поработайте с ним и поймете! Он флюиды свежести излучает, честное слово!
-. Это звучит инфантильно, - сказала Панкова.
Я осекся. Сразу стало грустно. Сигарета погасла.
- Мне все-таки неясно, почему вы уволили такого ценного работника? - прервала паузу Панкова.
Очень сжато я рассказал историю Кротова.
- И чем он теперь занимается? - спросила она.
- Ничем. А жена в больнице.
- Что с ней?
Я сказал, что с Катей.
Панкова задумалась, повертела в руках толстый конверт с броской надписью "Правительственная. ТАСС".
- А почему бы им не вернуться в Москву к родителям?
- Исключено. У ребят свои принципы.
Она надорвала конверт, и оттуда посыпались на стол тоненькие полоски клише.
- Хорошо, пускай ко мне зайдет. Я ничего не обещаю. Пускай зайдет, поговорим.
- Спасибо, Елизавета Дмитриевна!
- За что?
- Кто знает, не исключено, что отечественная литература вам тоже когда-нибудь скажет спасибо. Ведь этот Кротов пишет тайком роман.
Она вздохнула. Это был вздох усталой женщины.
- А вы действительно ребячливы. Странно. Раньше я этого не замечала.
Деревянные тротуары скрипели под ногами. Воздух был жгучий, хватающий при каждом вздохе за горло. На вымороженной улице ни одной живой души. Протащился вдалеке трактор с санями, словно какой-то мастодонт, разбуженный от спячки. Дымы из труб тянулись в небо, как тонкие нити жизни… Почему я живу здесь? Что связывает меня с этой землей, где и похоронить человека зимой нельзя без аммонала? Отточенный штык лопаты отскакивает от мерзлоты, выстрел звучит сухо, как кашель чахоточного, тишина, анабиоз, ладони простираются над пламенем костра… А мне сорок два. Если сбросить двадцать, поехал бы я сюда? О, как бы я цеплялся за каждый день, за миг мимолетный, дрожал бы, как скупец, над махонькой секундой! Как широко бы я шагал! Как ослепительно мыслил! Как ни одной поблажки не сделал бы своей совести! Как жил бы!
Главный редактор, вы инфантильны.
15
Кротов в полушубке сидел на корточках перед печкой и подбрасывал в нее поленья. В комнате было холодно; стекла покрылись льдом. Изо рта Кротова вырывались клубы пара.
- Ты здесь околеешь, чего доброго, - сказал я вместо приветствия.
Он поднял сумрачное, невыспавшееся лицо.
- Здравствуйте.
- Здравствуй. Говорю, околеешь здесь. Или воспаление легких получишь.
- Я морозостойкий.
- Редакционные дрова бережешь? Напрасно. Топи - не стесняйся.
Я огляделся. Вид у комнаты был запущенный.
- Порядок у тебя здесь, как при эвакуации. Ты бы хоть прибрал, подмел бы.
- А чем так плохо?
- Катя вернется, расстроится.
Он кинул полешко в печку.
- Катя не скоро вернется.
- Не каркай. Чем занимаешься?
- Видите, топлю.
- Вижу, что топишь. У тебя деньги есть?
Еще полешко полетело в печку…
- Деньгами надо топить? - последовал вопрос.
- Так уж и деньгами… Нашелся Ротшильд! Карикатуру видел: один тип сидит за столиком в ресторане и прикуривает сигару от долларовой купюры. А девица за столиком говорит ему: "Если вы хотите произвести на меня впечатление, прикуривайте от другой валюты".
- Ясно. Девальвация.
- Ты что, юмор разучился понимать?
- Почему же… Я смеюсь. Ха-ха.
- Ну, ладно. Есть в самом деле деньги?
- Я расчет получил. Отвалили полный карман.
- Кончатся - скажи. Без церемоний, как говорит одна наша общая знакомая. А теперь брось эти палки. Поговорить надо.
Он всунул в печку еще одно полешко.
- Опять говорить… Когда вы только работаете?.. Все со мной говорите.
- Не твое дело, умник. У меня новости хорошие.
Он впихнул последнее полешко, прикрыл дверцу.
Разогнулся, встал. Лицо хмурое, помятое.
- Стул бы хоть предложил главному редактору. Ни черта у тебя такта нет.
- Вот, садитесь…
- То-то. А новости такие. Внимай! Елизавета Дмитриевна Панкова, редактор наших "Огней тайги"… Помнишь такую? - Он молчал. - Так вот, она не прочь поговорить с тобой насчет работы. Помой физиономию, оденься, как приличный человек, и отправляйся к ней. Чем быстрее, тем лучше, ясно?
Поленья в печке затрещали, схватились пламенем, Кротов, засунув руки в карманы распахнутого полушубка, смотрел куда-то мимо моего плеча.
- Не пойду я к вашей Панковой.
- Это еще почему?
- Не пойду - и все. Зря старались, хлопотали.
- Кто тебе сказал, что я хлопотал? Она сама мне позвонила. Узнала, что ты не у дел, и позвонила. Видимо, слушала твои материалы, поняла, что ты умеешь мало-мальски писать. А у нее вакансия.
Он скрестил руки на груди. Наполеон, да и только!
- Не пойду я к ней. И знаете что: не хлопочите за меня.
Я почувствовал, что выдохся; выдохся, как тот бегун Высоцкого, который "на десять тысяч рванул, как на пятьсот, и спекся".
"Послушай, приятель!"- взмолился я мысленно. Нет, не так. "Послушай, Сережа, дружище…" И не так даже. "Послушай, сукин ты сын, что же ты со мной делаешь!"
- Я на работу уже устроился. Завтра выхожу.
- Куда?
- Истопником в котельную.
Я повторил, как маленькое эхо: истопником в котельную. И засмеялся. Давно я так не смеялся над самим собой…
- Так, понятно. А журналистику, выходит, побоку?
- Она от меня не сбежит.
- А Катя? Катя знает?
- Нет еще. Скажу.
- Думаешь, одобрит?
- Уверен.
- Одобрит, одобрит. Катя одобрит! Она за тебя, психа, горой стоит. А почему истопником в котельную? Почему не кассиром в баню? Почему не служителем в морг? Почему не кучером на ту кобылу, что воду развозит?
- Мне деньги нужны. Там платят хорошо. Поработаю временно. А потом видно будет.
- Ты мне нравишься, Сережа, честное слово. Но не вздумай в ближайшие дни попадаться мне на дороге. А то я тебя пристукну, Сережа.
Я встал, поплелся к двери.
- Кстати, Борис Антонович, - проводил меня его голос, - в вашем доме тоже паровое отопление. Учтите!
- Спаси нас господи и помилуй… - пробормотал я уже на пороге.
Елизавета Дмитриевна Панкова не удивилась моему сообщению.
- Я почему-то так и думала, что он не придет.
- Вам повезло, - искренне сказал я.
…Во второй половине дня ко мне в кабинет зашла бухгалтер Клавдия Ильинична. Она с озабоченным видом присела на краешек стула и положила мне на стол несколько листков.
- Гонорарные ведомости, Борис Антонович.
- Вижу. Что-нибудь не так?
- Да понимаете… - замялась старушка. - Кротов отказался получать гонорар.
- Это что за новости?
- По ведомостям за ноябрь вы ему начислили семьдесят рублей сорок шесть копеек. Он не берет.
- Как? Почему?
- Считает, что вы неправильно сделали разметку.
- А, вот что! Мало ему?
- Много, Борис Антонович.
- Много? - опешил я.
Вместо ответа она взяла в руки листки.
- Вот посмотрите. Здесь вы поставили тринадцатый параграф и оценили материал как репортаж. А он утверждает, что это обычный отчет и стоит дешевле. Вот здесь четырнадцатый параграф, очерк. А он доказывает, что по жанру это зарисовка. Соответственно меньше гонорар. Здесь вы оцениваете его информации, а он говорит, хроника. Всего на сорок пять рублей вместо семидесяти.
- Сам насчитал?
Клавдия Ильинична подтвердила: собственноручно, с карандашом на бумаге.
- Скажите этому умнику, чтобы не лез не в свои дела и забирал деньги, пока я не передумал. И добавьте, что упрямство - не лучшая черта характера.
- Я говорила…
- Не берет?
- Нет.
- Пошлите по почте!
- Я хотела. Он заявил, что вернет назад.
- Врет, не вернет.
- Боюсь, что вернет, Борис Антонович, - возразила бухгалтер.
- Что ж делать? - растерялся я.
- Он просит пересчитать. А если оставите в таком виде, грозится пожаловаться в райфо.
- Неужели?
- Так и сказал. А что, Борис Антонович, он прав? Вы ему переплатили?
- Материалы того стоят. Дело не в жанре, а в качестве. Он это знает. А уперся, черт возьми, не хочет, видите ли, никаких привилегий.
- Понимаю.
- За иной очерк и пяти рублей заплатить жалко. А он, негодяй, умеет писать.
Я погрузился в раздумье. Клавдия Ильинична терпеливо ждала.
- Сделаем так, - поразмыслив, взял я ручку. - Коли он такой буквоед, этот Кротов, пусть получает свои сорок пять. - Я перечеркнул параграфы и поставил новые. - А на двадцать пять я издам особый приказ - премия за высокое качество материалов. Если откажется от премии, черт с ним. Расчет он получил?
- Получил.
- Не придрался, что зачислен на работу за неделю до своего приезда?
- Слава богу, не заметил.
Мы оба рассмеялись.
16
Несколько дней я ничего не слышал о Кротове, не видел его. Навалились предновогодние дела: большие передачи, различная документация, совещания в окружкоме. Моя дочь напросилась в больницу проведать Катю Кротову. Она вернулась очень озабоченная, словно врач после трудной операции, долго шепталась с матерью на кухне и на мой вопрос, как здоровье Кати, ответила, что мужчины в таких делах ничего не понимают.
Кротов напомнил о себе неожиданным образом.
Обычно в сильные морозы, когда даже градусники зашкаливает, паровое отопление в нашем деревянном двухэтажном доме не обогревает квартиру, приходится раз в сутки топить печку. В нашей семье эта обязанность лежит на мне.
Как-то вечером, вывалив охапку дров на железный лист, я принялся привычно стружить сухое полено для растопки и вдруг ощутил, что в квартире необычно тепло. Как раз возвратилась из школы жена.
- Удивительное дело, - поделился я с ней открытием. - В печке сегодня нет надобности.
Мы потрогали трубы; они обжигали руку.
- Если это Кротов, - предположил я, - то он, кажется, действительно нашел свое призвание.
Жена посмотрела на меня осуждающе. Она болезненно переживала все, что так или иначе касалось Кати, и не видела повода для шуток.
- Пока ты ужин готовишь, схожу-ка я в котельную, поблагодарю истопника от имени жильцов.
- Лучше бы навестил девочку, - посоветовала жена. - Забыл о ней.
Я пообещал, что в субботу загляну в больницу.
Добросовестным истопником оказался в самом деле Кротов. Он сидел в одиночестве в слабо освещенном, жарком помещении котельной за грязным столом, перед кучей угля, наваленного на цементном полу, в шапке-ушанке, черном комбинезоне и в резиновых калошах, надетых поверх шерстяных носков. В топке котла сильно гудело пламя.
Некоторое время я наблюдал, как Кротов расставляет на столе длинной шеренгой костяшки домино и сбивает их щелчком. Он так был занят этим интересным делом, что не расслышал, как я спустился с железной лесенки и подошел к нему.
- Добрый вечер, Сергей Леонидович. - Он повернул голову и окинул меня равнодушным взглядом, словно я был рядовым посетителем котельной, а еще лучше - каким-то ведром с углем. Худое лицо его и руки были черны от въевшейся сажи.
- Благодарность пришел тебе высказать. От имени всех жильцов. Топишь ты отменно.
- Спасибо на добром слове, гражданин жилец. Премного вам благодарны. Стараемся, - протянул он высоким, злым голосом.
Я слегка смутился.
- Ну-ну, старайся. Посидеть у тебя тут можно?
- Испачкаетесь. У нас в чистом не ходят.
- Ладно, брось! - Я придвинул железный табурет, мазнул по нему пальцем, вынул платок и в одно мгновение превратил его в грязную тряпицу, затем утвердился на железяке.
Кротов пересыпал из ладони в ладонь костяшки домино.
- Ну, как Дела?
- Дела как сажа бела. Так мы, истопники, говорим.
- Трудно?
- Нам, истопникам, к трудностям не привыкать. Лопата - наш друг.
- Вижу, "козла" сам с собой забиваешь?
- Пасьянс раскладываю. Карты жизни. - Он пересыпал костяшки.
- Мог бы читать или писать. Все пользы больше.
- Нам, истопникам, грамота ни к чему.
- Хватит тебе… Работа как работа, не хуже других. Вспомни, Марк Твен разносчиком газет был, лоцманом, Лондон белье гладил в прачечной, твой любимый Фолкнер хлопок выращивал.
- Нам, истопникам, литература до фени.
- Вот заладил! Ты посменно?
- Так точно. В ночь работаем.
Он уходил от меня, ускользал, не подпускал к себе. Когда он успел, подобно водяному пауку, создать вокруг себя воздушный пузырь, через который не проникали мои слова?
В резиновых своих калошах Кротов прошлепал к ревущей топке. Из-под маленькой шапки с дурацким кожаным верхам торчали светлые пряди. Он распахнул кочергой дверцу, поплевал на ладони, вытащил из угольной кучи совковую лопату и - раз! раз! - принялся метать топливо в огненный зев… Вскоре на лбу его выступил пот. Он не разгибался. Раз! Раз! Топись, преисподняя! Мучайтесь, грешники! Раз-раз! Для вас лопатку, Юлия Павловна! Раз-раз! Для вас, Борис Антонович! Для вас. Прекрасная Дама!