- Да, да, я так и сделаю. Благодарю вас. Этого следовало ожидать.
- Что следовало ожидать? - не понял я.
- Преждевременное замужество, сумасбродство, беременность, а теперь болезнь… все одно к одному.
Я выразил надежду, что все обойдется. Вера Александровна задышала еще чаще. Тогда я спросил домашний адрес Кротовых. В трубке стало тихо. Наконец раздался ровный голос Наумовой:
- Вы хотите к ним зайти?
- Да, у меня есть поручение. - Я покривил душой.
- От него?
Имя Кротова было в ее устах запретным, как бранное слово.
Я записал адрес, который продиктовала Наумова, и поблагодарил:
- Спасибо.
- Спасибо, что позвонили, - сказала Вера Александровна.
Ее глубокий грудной голос прозвучал отчужденно.
Так я попал к родителям Сергея Кротова.
Зачем я пришел сюда? Кто меня просил об этом? Почему я принимал так близко к сердцу все, что было связано с Катей и Сергеем? Почему в отлучке, в Москве, я вспоминал о них так же часто, как о своей семье? Да кто они такие, в самом деле, эти Сергей и Катя, Катя и Сергей, что от их поспешных шагов дрожит земля и устоявшаяся жизнь расшатывается и колеблется? Что они воображают о себе! Кто им позволил врываться к нам, взрослым людям, которые уже задумываются о смерти, и саднить нам душу, и заставлять терзаться о прожитом?
Открыла мне женщина-невеличка в шали, накинутой на плечи. За ее спиной стоял худущий, постаревший, седоволосый Сергей Кротов.
- Анна Петровна? Леонид Иванович?
Женщина замигала кроткими, слегка испуганными глазами и оглянулась на мужа.
Я назвал себя. Борис Антонович Воронин, приезжий человек, коллега Сергея.
- Входите, входите, пожалуйста! - певучим голосом заговорила маленькая женщина.
- Милости просим… раздевайтесь! - пробасил постаревший Сергей Кротов.
Анна Петровна вторила;
- Входите, входите! Вот сюда, в комнату. Отец, мигом беги в магазин. Одна нога здесь, другая там!
- Сейчас бегу, мать.
- Да вы не беспокойтесь!
- Как же не беспокоиться? Вы же с дороги. Купи колбаски, ветчины, сыру, сам знаешь чего…
Леонид Иванович ухватил меня под локоть.
- Водочку пьете?
- Пью.
- А может, коньячок?
- Да нет, водка лучше.
Леонид Иванович подмигнул мне, надел длиннополую шубу, позвенел мелочью в кармане - и только и видели его долговязую фигуру.
- Он быстро сбегает, - заверила меня Анна Петровна.
- Зря вы это, честное слово! Я сыт. И вовсе я не с дороги. Я в Москве уже десять дней.
Но она ничего слушать не желала. Хлопоты - это не мое дело, а вот не желаю ли я сесть на диван, где помягче, не включить ли телевизор, не посмотрю ли я газеты, пока она будет возиться на кухне, курящий ли я, а если курящий, то курите на здоровье, вот пепельница… Маленькая и живая, Анна Петровна убежала на кухню, где сразу загремела посудой, а я закурил, преспокойно осмотрелся.
Нет комнат, которые не рассказывали бы своим беззвучным языком о хозяевах. Мне показалось, что я уже бывал здесь. Чем дольше я смотрел на потертый диван, полки с книгами, газетами и журналами, неброские обои, тем сильнее ощущал, что где-то и не раз все это видел… Вдруг меня осенило: я вроде бы находился в собственной квартире, чудесным образом перенесенной в Москву. В ней не хватало только выступающей из стены уродливой печки. "Здравствуйте, пожалуйста!"- сказал я вслух. Затем появились кое-какие мелкие несходства. Например, половина библиотеки была явно моя, а вторая половина чужая, подобранная любителем современного зарубежного чтива. У меня к полкам были прикреплены любительские фотографии, а тут рядом с книгами стояли занятные фигурки из дерева. Зато магнитофон был точь-в-точь как у моей дочери, раскладное кресло точь-в-точь как у меня, а швейная машинка на полу в углу такая же, как у моей жены. "Ну и ну!"- пробормотал я удивленно.
Минут через пятнадцать Анна Петровна пришла накрывать на стол и, звеня вилками, принялась расспрашивать: хорошо ли я добрался до Москвы, не качало ли в самолете, люблю ли я маринованные маслята или мне больше нравятся соленые грузди?.. Тут возвратился Леонид Иванович с целым ворохом покупок, оживленный, как ребенок после прогулки. Анна Петровна опять ускользнула на кухню. Леонид Иванович снял пиджак, уселся напротив меня, закурил, оперся большими ладонями о колени, пыхнул дымом, подался вперед, сказал:
- Так. Рыбалку любите?
- Очень.
- Завтра много дел?
- Не слишком.
- Знаю один водоем, удивительные окуни. Поехали после полудня на подледный лов?
- С удовольствием.
- Снасти есть, обмундирование найду.
- Отлично.
- Анну Петровну возьмем. Заядлая рыбачка.
- Прекрасно.
Леонид Иванович воодушевленно крикнул:
- Мать, гостя уморишь! - Снова ко мне: - О вас Сергей писал. Как он? Не сильно шкодит?
- Сносно.
- Не щадите его. Больно везуч. Жену нашел превосходную, работу хорошую, в интересный край попал. Слишком везуч. Здоров?
- Здоров. А вот Катя заболела.
Оживленное лицо его в крупных морщинах сразу переменилось. Он вскинул палец, приложил к губам. Шепотом:
- Что с девочкой?
Я передал содержание телефонного разговора.
- Вот несчастье! Бедная девочка. Анне пока не говорите - разволнуется. Нужно Наумовым сообщить.
- Я уже сказал.
- Жаль их. Мать ее хворает. Девочку жаль. - Он озабоченно засопел.
- А здесь Катя не болела, не знаете?
- Заходила к нам в гости, расстроена была очень. Обещала заглянуть перед отъездом, да не зашла. Позвонила из Домодедова. Кинулся на такси, хотел проводить, опоздал. Сергей ее не обижает?
Я замялся. Леонид Иванович сразу это уловил.
- Правду говорите.
Оглянувшись на дверь, я негромко рассказал ему о последних событиях. Леонид Иванович сосредоточенно выслушал, взъерошил рукой редкие волосы - знакомый жест! - ткнул папиросу в пепельницу.
- Неужели врет, что просто знакомая? Врать не умел. Может, научился? Я ему письмо напишу, личное.
- Неплохо бы.
- Матери сам скажу. Тут скрывать нечего. Неужели на такое способен? Не верю.
Вошла Анна Петровна с подносом, уставленным тарелочками с закусками. Она сняла шаль и в сером платье выглядела еще более маленькой и хрупкой. В волосах седые пряди, около глаз морщинки, но ясность и приветливость лица молодили ее.
Вскоре сели за стол. Леонид Иванович расслабился, повеселел, стал по-хозяйски командовать бутылкой. Анна Петровна то и дело подкладывала мне закуску на тарелку, появилась жареная рыба; разговор ни на секунду не смолкал. Они расспрашивали меня о тайге, и, вдохновившись, я как мог поведал о древесных наших пространствах, где дымят в небо островерхие чумы, щелкают капканы и хрипнут на бегу лайки… Хозяева ахали, удивлялись, интересовались моей жизнью, и пришлось рассказать скучную свою биографию. Они обменивались взглядами, завистливо вздыхали, словно был я бог весть каким путешественником. Леонид Иванович помолодел, крупные морщины на его лбу разгладились, он стал еще больше походить на Сергея, и в какое-то мгновение мне показалось, что рядом с ним сидит Катя.
Я обратился к Анне Петровне:
- А почему вы о Сергее не спрашиваете ничего? Все время, должно быть, думаете о нем, а не спрашиваете.
Она так смутилась, что мне стало даже неудобно, словно совершил бестактность.
- Правда, Боря… - И совсем потерявшись - …Борис Антонович.
- Можно и Боря. Меня давно так никто не называл.
- Поймали вы меня на мысли. Думаю о нем, а спросить боюсь. Вы и без того от него устали. Лучше скажите, как Катя?
На сердце у меня стало пьяно и молодо, как в лучшие времена юности, когда невесомость поднимает тело и весь белый свет населен славными и добрыми людьми. С неожиданным подъемом я рассказал о журналистских подвигах Сергея и о том, что Катя покорила всю редакцию, даже мизантропа Ивана Ивановича Суворова взяла за живое, и выразил убеждение, что ребенок скрепит их семью и все у них будет хорошо. Глаза Анны Петровны залучились, как цветные стеклышки на солнце; Леонид Иванович расправил плечи; я засмеялся; мы выпили с Леонидом Ивановичем по рюмке, проглотили по соленому грибку, насели на Анну Петровну и заставили ее пригубить из своей рюмки - развеселились, одним словом.
13
В начале декабря я вернулся домой. Столица наша встретила туманным, морозным небом, собачьим лаем, дымами из труб и развороченными поленницами дров вдоль заборов… Приятно было глотнуть свежего воздуха и увидеть пустынные берега реки, где снег лежал, как большой незапятнанный холст. Было полутемно, бледное солнце стояло низко и совсем не грело, деревянные мостки, как всегда, напевали под ногами. Как хорошо было войти в свою квартиру, обнять жену, подхватить дочь, кинувшуюся на шею, а затем умыться, переодеться, сесть за стол и почувствовать, что жизнь все-таки неплохая штука… Домочадцы засыпали вопросами: где побывал? Что видел? Я охотно рассказывал о своей поездке. Они взялись разбирать московские подарки, а я подошел к телефону и попросил редакцию. Было около шести вечера.
Ответила Юлия Павловна Миусова.
- Сообщите в последних известиях: Воронин прибыл, - сказал я.
- Борис Антонович! - вскричала Миусова.
- Здравствуйте, Юлия Павловна.
- Вы дома, Борис Антонович?
- Да, в кругу семьи блаженствую.
- Как я рада, что вы приехали! Вы не представляете, как я рада! - ликовала Миусова.
- Гм… - хмыкнул я недоверчиво. - В самом деле?
- Безумно рада, Борис Антонович. Я так измучилась, так измучилась! Когда вы выйдете на работу?
- Завтра, вероятно. А собственно, почему вы измучились?
- Вы еще спрашиваете, Борис Антонович! Это не работа, а сумасшедший дом. Я похудела на два килограмма.
- Черт возьми! Зачем вы это сделали?
- Вы смеетесь, Борис Антонович, а мне совсем не до шуток. Положение серьезное, Борис Антонович.
Голос Миусовой зазвенел. Я насторожился.
- Что еще? Выкладывайте.
- Это не телефонный разговор, Борис Антонович. Завтра я вам все расскажу.
- Надеюсь, не Кротов?
- Он, он!
- Что опять натворил?
- Это не телефонный разговор, Борис Антонович, - твердила свое Миусова.
- Катя в больнице?
- В больнице, Борис Антонович. Положение серьезное, Борис Антонович.
- Да что вы кликушествуете! - рассердился я. - Говорите спокойно. Что произошло?
- Это не телефонный разговор, Борис Антонович, - твердила свое Миусова.
- Слушайте, Юлия Павловна, я хочу знать, в чем дело. - Она замялась, затянула "э… э… э…". - Да никто нас не подслушивает. Никаких шпионов нет. Говорите!
- Он уволился, Борис Антонович.
Как будто выстрелили над самым ухом…
- Как уволился? Когда? Почему?
- Это не телефонный разговор, Борис Антонович.
В эту секунду мне захотелось запустить трубку так, чтобы она влетела в кабинет и треснула Юлию Павловну по лбу, не до смерти, но увесисто.
- Ждите меня! Сейчас буду!
Кабинеты и коридоры в редакции были пусты. Сотрудники разошлись по домам, над дверью студии горело табло; там Голубев вещал в эфир.
Еще с улицы я увидел, что Миусова бегает по редакторской комнате из угла в угол. Мой приход нарушил траекторию ее метаний. Она бросилась навстречу.
- Борис Антонович, я очень сожалею, но…
- Где приказ?
Подготовленная папка лежала на столе. На последнем подшитом листке черным по белому было написано: "Освободить от занимаемой должности Кротова Сергея Леонидовича по собственному желанию, в соответствии с его заявлением".
- Как вы смели это подписать?
Миусова перепугалась. Она редко видела меня таким, а может быть, никогда. Ее лицо плаксиво сморщилось.
- А что я могла поделать, Борис Антонович! Он подал заявление и на следующий день не вышел на работу. Я должна была засчитать прогул или…
- Вы должны были дождаться меня. Вы должны были найти с ним общий язык. Почему вы не сумели его убедить? Почему? Почему он подал заявление? Почему он ушел? Почему, я спрашиваю?
- Я не знаю, право… Возможно собрание…
- Что? Какое собрание?
- Профсоюзное. Мы хотели обсудить его поведение. Нам стало известно, что он морально нечистоплотен. Мы хотели сделать ему предупреждение, повлиять на него.
- Мы? Кто это "мы"? С каких пор у вас появились королевские замашки? Мы, Миусова первая! Ваша инициатива?
- Да, я посчитала необходимым, как профорг… Мне стало известно из авторитетных источников, что у него незаконная связь. И это в то время, когда его жена в больнице! Как я должна была поступить? Пройти мимо этого явления? Я не объявила повестки дня, пригласила его на собрание и выложила все начистоту. Я сказала, что его поведение - это позор, аморальность. Разве я была не права? Я не хотела применять к нему никаких санкций, только пристыдить.
А он… - Миусова нервно забарабанила пальцами по столу. - Он заорал, что я людоедка, пещерный человек, и хлопнул дверью перед собранием, представляете? На следующий день он принес заявление.
В упавшей тишине я мысленно считал до десяти. Успокоительная система йогов, кажется, не помогла, потому что Миусова вскрикнула:
- Что вы так смотрите? - И еще раз - Почему, вы так смотрите?
Слова выходили из меня туго, как вода из проржавевшего насоса.
- И какие же… у вас… были авторитетные источники?
- Наша уборщица и сторожиха говорили, что эта девушка засиживалась тут допоздна. Многие видели, я сама видела, как он выходил из ее дома.
- И вы… решили… устроить общественный суд?
- Борис Антонович, не могла же я спокойно смотреть, как рушится семья!
- Рушится? Больше вам ничего не приходило в голову?
- А что же еще? Незаконная связь…
- Связь? А может быть, дружба? Вам это слово известно?
- Дружба? Вы шутите! - И снова - Что вы на меня так смотрите?!
От злости язык у меня заплетался.
- А то я на вас так смотрю… что за пять лет… не смог разглядеть до конца. Вот почему я на вас так смотрю… Людоедка вы и пещерный человек!
- Вы с ума сошли! Вы меня оскорбляете!
Страница приказа затрещала в моих руках. Я скомкал обрывки, швырнул в корзину, промахнулся, распахнул дверь и вылетел из кабинета. Диктор Голубев попался мне в коридоре, куда он вышел перекурить в музыкальную паузу после выпуска известий.
- Борис Антонович! Здрассьте! С приездом!
- И ты тоже был на собрании, когда разбирали Кротова? И не мог их всех разогнать? И не мог его уговорить? И идешь зубы скалишь?
- Дак, Борис Антонович, дак я…
Свежий воздух остудил меня, пока через весь поселок я шагал к больнице. Ее окна уже зажглись, два ряда тусклых квадратных светляков по фасаду длинного здания. На крылечке приемного покоя курило несколько мужчин. В самом приемном покое было многолюдно: больные в серых халатах, их родственники с авоськами и сумками.
Кротовы сидели на дальнем конце длинной скамейки. На Кате был перехваченный пояском унылый халат, на босых ногах огромные шлепанцы, волосы непривычно заправлены под косынку. Она что-то горячо внушала Кротову. Он слушал, опустив голову, с мрачным видом мял в руках шапку.
Я подошел и поздоровался. Ребята вскочили было, но я их усадил и сам устроился на скамейке рядышком. Помолчали, разглядывая друг друга. Катя первая неуверенно попыталась завязать разговор:
- Как съездили, Борис Антонович?
- Спасибо, неплохо. Привет вам обоим от родителей. Познакомился с ними без вашего позволения.
Кротов пристально, исподлобья уставился на меня Катя, как всегда а трудных случаях, закусила губу.
- Привез вам от них вкусные гостинцы. Интересует?
Но и этим расшевелить их не удалось. Видно было, что им сейчас не до подарков.
- Что ж вы. Катя, вздумали болеть?
Она сразу занервничала, точно я сделал ей официальный выговор.
- Борис Антонович, как я хочу выписаться! Помогите, пожалуйста. У вас врачи знакомые.
- Не вздумайте! - враждебно предупредил Кротов.
- Сережа, как ты можешь? Тебя бы сюда!
- А что с вами, Катя?
- Я лежу на сохранении, Борис Антонович. Мне здесь хуже, чем в тюрьме.
- Ну-ну, не преувеличивайте. Поправляйтесь быстрей, и заключение ваше кончится. Как сейчас самочувствие?
- Хорошее. Я всем говорю, что хорошее. А они как будто сговорились, никто не верит. Полежи да полежи! Как они не понимают, что мне сейчас не до лечения!
- Полежи! - настойчиво сказал Кротов.
- Видите, он тоже заодно с ними! Никто ничего не понимает. Какие-то все тупые! Так бы и взорвала эту больницу! - вспылила она, сжав кулачки, но тут же сникла. - Извините… Я такая раздражительная стала.
- Это в порядке вещей, - попытался я ее ободрить. - Ешьте получше, слушайтесь врачей, и все будет в порядке. Имейте в виду, фонотека без вас скучает. - напомнил я, вставая.
Оба наблюдали, как я застегиваю пальто, надеваю шапку и перчатки. Я медлил. Из больничного коридора в приемный покой вышла молоденькая медсестра в белом халате. Я узнал Таню Салаткину. Увидев меня, девушка замешкалась. На ее миловидном скуластом лице отразилось колебание: подойти или нет? Решительность взяла верх; Салаткина приблизилась к нам.
- Катюша, нельзя сидеть так долго. Здесь сквозняк.
Ее быстрый взгляд в мою сторону означал, что она не одобряет моего присутствия. Я мешал ей проявить в полной мере ту материнскую опеку, которую она установила над Кротовыми. Мелькнула мысль, что Тоня Салаткина, пожалуй, уже давно ревнует меня к Сергею и Кате, претендуя на единоличную дружбу с ними…
- Сейчас, сейчас… - жалобно-просяще откликнулась Катя.
Тоня осуждающе покачала головой и ушла, четко стуча каблучками.
- Вот еще что, - сказал я таким тоном, словно речь шла о пустяке. - Будешь возвращаться из больницы, Сергей, загляни ко мне домой.
Он словно ждал этого, сразу весь подобрался.
- Зачем?
- Есть разговор.
- Какой разговор?
- Конфиденциальный, - буркнул я.
Но и это словечко не согнало с его лица застывшего упрямства.
- Если насчет работы, говорите здесь. Катя все знает.
В подтверждение его слов она торопливо, с потерянным видом кивнула.
- Раз так, - подвел я черту, - можешь не приходить. Завтра жду тебя в редакции, как обычно.
- Я уволился.
- Знаю. Приказ о твоем увольнении аннулирован. Считай, что его не было. Забудь о нем.
Кротов сильно побледнел. Я уже давно заметил, как странно быстро может меняться его лицо. Сейчас даже губы побелели и крылья носа. Катя схватила его за руки.
- Сережа!
- Подожди… - вымолвил он, не спуская с меня глаз. - Я подал заявление, а вы говорите, его не было. Я уволился, а вы говорите: забудь. Кто я, по-вашему? Марионетка, да?
Две женщины, сидевшие рядом, прервали разговор и с жадным любопытством оглянулись в нашу сторону.
Я встал так, что заслонил от них спиной Сергея и Катю.
- Миусова не имела права тебя увольнять. Она превысила свои полномочия.
- А мне плевать! Я без приказа уйду.
- Не дури. Это - мальчишество. Катя, вы знаете, из-за чего разгорелся весь сыр-бор?