- Что?
- "Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?"
Кристиан нахмурился:
- Это из фильма.
- Из Библии, Кристиан.
- Да нет, это реплика из "Человека на все времена". В прошлую субботу показывали по телику. Это сказал Пол Скофилд.
Я покачал головой:
- Вернее, процитировал Писание.
- Ну ладно.
- В общем, я счастлив тем, что имею.
- Но высокий пост расширяет возможности, - не унимался зять. - Почему ты не хочешь от жизни большего?
Недоумение его казалось искренним, но и Кристиан меня озадачил, поскольку сам он был не из тех, кто жаждет мировой славы. В любом случае, я, покидая Рим, дал себе слово: я не уподоблюсь священникам, которые выступают в газетах, пишут книги или, избави бог, пробиваются в "Программу для полуночников", чтобы выступать экспертом по всем вопросам, отдавая свой голос тому, кто больше заплатит. Я не стану тратить свою жизнь на откашливание у микрофона и прихорашивание перед камерой. Я навеки буду отцом Йейтсом и не превращусь в отца Одрана. Даже если б я не запятнал себя в Риме и не разочаровал тех, кто мне поверил, карабканье по всяким лестницам меня ничуть не прельщало. Воистину у меня было предназначение, о котором говорила мама, и я не хотел его разбазарить. Я хотел понять, кто я, почему избран для такой жизни и что могу дать миру. По-моему, это было весьма амбициозно.
Безусловно, я не мог жить отшельником-созерцателем. Я нуждался в друзьях. В обществе. Иногда мне требовался тот, кто подвергнет сомнению все идеи, которыми меня напитали за семь лет учебы. В такие периоды я нуждался в Томе Кардле.
Где бы он ни был.
Его уэксфордская экономка, страшилище по имени миссис Гилхул, уже на первом году супружества лишилась мужа, о чем и сообщила, едва поздоровавшись.
- Рак его сожрал. - Миссис Гилхул схватилась за горло, словно даже через столько лет ей тяжко об этом говорить. - А ведь совсем молодой был, вся жизнь впереди. Рак - страшная штука.
- Да уж, - согласился я. - Кошмар.
- У вас никто не умер от рака, отче?
- Слава богу, нет.
- Ваши матушка с батюшкой, отче, еще живы?
- Мама жива, - сказал я. - Отец умер, когда я был маленький.
- От рака?
Я помолчал, стараясь не засмеяться над ее жутким пунктиком.
- Нет. Говорю же, моих близких напасть миновала.
- Можно узнать, от чего он умер?
- Утонул. - Мне хотелось поскорее от нее отделаться.
- Прошлой зимой у нас тут сосед утопнул… (Она так и сказала: утопнул.) И мой дядя с маминой стороны в свой двадцать первый день рожденья утопнул в Лох-Нее. А еще деверь сестры моего покойного мужа утопнул неподалеку от Солтхилла. - Экономка покачала головой и на секунду смолкла, но что-то подсказывало, что она вроде знаменитой сказительницы Пег Сайерс, на кого даже слегка смахивала внешне, и готова поведать о целом сонме утопленников, выкручивающих намокшие одежды.
- Все там будем, - сказал я, стараясь, чтоб вышло бодро. - Но, пока живы, надо радоваться жизни.
Миссис Гилхул вскинула бровь моя банальность ее, похоже, не убедила.
- Вы давно знакомы с отцом? Она кивнула в прихожую, где Том говорил по телефону; когда я вошел, он даже не поздоровался, а только махнул рукой - дескать, ступай в кухню. Лицо его как будто стало еще краснее, он постарел, слегка располнел. И явно был чем-то раздражен.
- Уже семнадцать лет, - сказал я. - Мы познакомились в семинарии. Приехали туда в один день.
- Понятно. - Экономка смерила меня взглядом, вытирая руки о передник. А я уж в который раз посмотрел на ее весьма заметную бороду. Миссис Гилхул выглядела лет на восемьдесят, хотя ей было, наверное, не больше шестидесяти пяти. - Последние двадцать пять лет у нас служил отец Уильямс. Чудесный человек. Праведник. Вы его знали, отче?
- Не довелось.
- Как жаль, что мы его потеряли.
- Он утонул?
- Нет, перевелся в другой приход. А ведь ему за шестьдесят, и зачем было его дергать? Он шибко переживал. Загнали его в Уотерфорд. Вообразите, отче, каково ему там.
- Я не бывал в Уотерфорде, - сказал я.
- А я бывала. - Темно-карие глаза экономки загорелись. - Скверный там народец. Ох скверный. Палец в рот не клади.
Я открыл рот, но не нашелся с ответом.
- Отец Кардл совсем не похож на отца Уильямса, - сказала экономка, уставившись в пол.
- Вы не ладите? - спросил я.
- Я промолчу. Да и кто я такая, чтоб высказываться? У епископа женщин сроду не слушали.
Я нахмурился, не вполне понимая, к чему она клонит, но тут вошел Том.
- Пропади они пропадом, эти легавые! - сказал он. - Говорят, примут меры, лишь когда застигнут преступника. Привет, Одран. - Том пожал мне руку. - Все хорошо? Как доехал? Миссис Гилхул угостила тебя чаем?
- Я предложила, отче отказался. - Не глядя на него, экономка вновь занялась пирогом. - Два раза я не предлагаю.
Я засмеялся, но перевел смех в кашель, ибо Том раздраженно закатил глаза и потряс головой.
- Пошли ко мне, - сказал он, направляясь в свой кабинет, и продолжил, когда мы остались одни: - Эта баба меня уморит. Если она баба. Надежных доказательств этому нет. Заметил ее бородищу? Все равно что соседствовать с козлом.
Я опять рассмеялся.
- Что там у тебя с полицией, Том? Какие-то неприятности?
- Машину я ставлю перед домом, - он показал за окно, - славная малышка, купил еще в Лонгфорде и на ней прикатил сюда. Две недели назад выхожу и вижу безобразную царапину во весь бок. Кто-то проскреб ключом, представляешь, какое скотство? Покраска обошлась в шесть фунтов. Шесть! Лишних денег у меня нет, пришлось взять из церковных пожертвований. А нынче утром обнаруживаю, что кто-то кирпичом разнес ветровое стекло. Это кем же надо быть, что такое сотворить, скажи на милость? Тут один парень взялся вставить новое стекло, но это мне обойдется еще в три с полтиной. А полиция заявляет, что сделать ничего не может.
- Дети, наверное, - сказал я. - По вечерам на улицах подростков околачивается много? В каникулы они совсем неуправляемые.
- Никто не околачивается. - Том надулся, словно я очернил Уэксфорд. - Здесь тебе не О’Коннелл-стрит с ее закусочными, спорттоварами и игральными автоматами. Тутошняя молодежь не чета дублинской.
- Но кто-то же это сделал.
- Сделал. И если я узнаю - кто, сверну ему шею.
Я оглядел кабинет, унылую комнату в тусклых обоях; письменный стол грозил в любую секунду развалиться, но полки, как ни странно, были уставлены религиозными книгами.
- Остались от прежнего хозяина, - сказал Том, заметив мое удивление. - И веселенький декор тоже от него. На следующей неделе отправлю книжки в Уотерфорд. Не чаю от них избавиться.
- Сам почитать не хочешь?
- Издеваешься? Такая скучища - мухи дохнут.
- А эта? - Я показал на книгу в меткой обложке, которая вряд ли пришлась бы по вкусу отцу Уильямсу.
- "Коммитментс"? Нет, это моя. Не читал? Я покачал головой.
- Ну и словечки там - негр покраснеет, - засмеялся Том. - Но вещица занятная.
- Я о ней слышал. В школе ребята что-то говорили.
- Лучшая ирландская группа в стиле соул! - Том раскинул руки, словно представлял музыкантов на сцене "Олимпии". - А вот еще одна штучка того же Родди Дойла. - Он взял книжку с тумбочки. - О дублинской шлюхе, которая вдруг залетела.
Его неожиданная грубость меня слегка покоробила, и я вспомнил, что Ханна сказала о папе-поляке. Может, это касается и Тома?
- Они же есть, эти грязные девки, чего уж там? - сказал он. - В Дублине-то их, поди, пруд пруди? Разгуливают чуть ли не голышом. Все прелести напоказ. Смотри кому не лень. А ученики твои по ним с ума сходят, да?
- Ребята все разные, есть взбалмошные, есть тихони.
Мне хотелось сменить тему. Я вдруг пожалел, что приехал, и предстоящие дни с Томом показались мукой. Мы четыре года не виделись, а он заводит подобные разговоры. Но что нас связывает, подумал я, кроме прошлого? Шесть лет в одной келье, одна профессия, кусок юности, прожитый вместе. Но есть ли у нас что-нибудь общее? Вспомнились школьные классы, тихий порядок библиотеки. А я вот здесь, выслушиваю Томовы непотребства.
- Однако ты дома, - сказал я, стараясь перевести разговор.
- Почему это?
- В смысле, в Уэксфорде.
- А, ну да.
- Семья, наверное, рада. Все твои девять братьев и сестер.
Том пожал плечами:
- Да мы и не видимся. Трое в Америке, двое в Австралии, один в Канаде. Две монахини сидят взаперти. Здесь только один брат. У него, конечно, ферма.
- Боже мой!
- Народ бежит, Одран. Здесь работы не сыщешь. Прям как в голодные времена. А премьер Хоги только о себе и думает, обустраивает свое гнездышко. Видал, какой остров отхапал? По телику показывали. И никто не спросит, как на его зарплату можно купить целый остров.
- Все предпочитают молчать, - сказал я. - Даже когда что-то происходит на наших глазах.
- Что верно, то верно.
- Но отец с матерью, наверное, рады, что ты рядом.
Том покачал головой:
- Они умерли, Одран. Ты не знал?
- Что? - Я подумал, что ослышался.
- Родители скончались. Вот уж как три года. Маму угробил инсульт, отца, через пару месяцев, инфаркт.
- Не может быть. - Я ошеломленно смотрел на него.
- Вот так вот.
- Но почему ты меня не известил? Почему ничего не сказал? Я бы чем-нибудь помог.
- Чем бы ты помог?
- Ну хоть на похороны приехал бы.
- На похоронах была половина Уэксфорда. Зачем тебе стоять в массовке.
- Господи боже мой, Том, я же твой лучший друг. Ты должен был мне сообщить.
Том опустил взгляд и побарабанил пальцами по столешнице, обтянутой кожей. Во мне закипала злость - это ж надо, родители умерли, а он и словом не обмолвился. Хороша дружба! Но выпустить пар я не мог. Как ругать того, кто пережил горе? Однако мне было обидно, жутко обидно, как будто Том перечеркнул семнадцать лет нашей дружбы.
Повисло долгое неловкое молчание. Наконец Том глянул на настенные часы, и тотчас брякнул дверной звонок.
- Не успел предупредить - у меня беседа с прихожанами, - сказал Том. - Мамаша, знаешь ли, и непутевый сынок. Он у меня в служках. Славный паренек. Но дома фордыбачит, и раз в неделю мать приводит его ко мне. Пытаюсь наставить мальчишку на путь истинный.
- Раз в неделю? - Я изобразил интерес, хоть еще не сладил с обидой. - Тебе это не хлопотно?
- Ничего. Парню наши беседы нравятся, я вроде бы нашел к нему подход. Давай позже встретимся в баре "У Ларкина", хорошо? Скажем, часов в шесть. Да не бойся ты, неволить не буду. Пропустим по паре кружек с прицепом.
В дверь стукнули, и на пороге возникла миссис Гилхул, явно встревоженная.
- Миссис Килдуфф пришла, - сказала она, переводя взгляд с Тома на меня. - С Брайаном.
- Входите, входите. - Том поманил женщину лет сорока, заметно взволнованную визитом к священнику, и мальчика лет восьми-девяти, окинувшего нас затравленным взглядом. Что ж такое стряслось с несмышленышем, подумал я, что понадобилась помощь пастыря? Бедняга выглядел каким-то затюканным.
- Не буду вам мешать, - сказал я и шагнул в прихожую.
- Значит, в шесть "У Ларкина", - напомнил Том. - И вы, миссис Килдуфф ступайте, а мы с Брайаном поболтаем. Дайте нам часик-полтора, будьте умницей.
- Может, вы останетесь, отче? - сказала миссис Гилхул, когда женщина вышла на улицу. - Как говорится, ум - хорошо, а два - лучше.
- Нет, это неудобно, - ответил я.
И тогда вдруг экономка стукнула в закрытую дверь кабинета и, не дожидаясь ответа, вошла внутрь.
- Что вы себе позволяете, миссис Гилхул! - Том сидел за столом, мальчик - в кресле, которое перед тем занимал я.
- Да вот отче говорит, ему было бы интересно посмотреть, как ведется работа в приходе. - Экономка кивнула на меня. - Верно, отче?
- Нет, - опешил я. - Ничего такого я не говорил.
- Значит, я недопоняла. - Старуха врала и не краснела. - Но ведь это неплохо, какое-то разнообразие, правда? Заходите, отче, и расскажите о себе, а мальчик послушает.
- Это возмутительно… - начал Том, но я не дал ему договорить, утянув экономку в коридор.
- Извини, Том, увидимся в шесть, как договорились. - Я закрыл дверь и повернулся к миссис Гилхул. Она спятила, что ли?
- Малыша легко испугать, - затараторила экономка, не дав мне и рта раскрыть. - Я подумала, с вами ему будет спокойнее.
- С какой стати ему пугаться? И чего?
Миссис Гилхул помолчала, кусая губы.
- Маленькие всего боятся, - сказала она. - Один ваш воротничок нагоняет страху.
- Слушайте, если он боится одного священника, двух испугается еще больше.
- А что, есть чего бояться?
Вопрос меня ошеломил.
- Я вас не понимаю, - сказал я.
- Да все вы понимаете. - Экономка гадливо скривилась. - Нечего тут передо мной разыгрывать. Я отнесу чемодан в вашу комнату, а вы идите, куда собрались. Все вы одним миром мазаны.
Предстояло убить два часа, и я вдруг понял, что ноги сами собой несут меня к морю. День выдался солнечный, пришла мысль разуться и босиком пройтись по песку, и я ее послушался, поглядев направо в сторону Росслер-Харбор, докуда по берегу двадцать миль, но зашагав налево к песчаному местечку, известному как пляж Карраклоу, где двадцать шесть лет назад мой отец решил распрощаться с этим светом.
Мне никогда не хотелось вновь посетить этот уголок, отмеченный горестными воспоминаниями. Я винил графство за этот пляж, я винил пляж, отнявший моего брата, я винил брата, занявшего мое место, и я винил себя, что не откликнулся на отцово приглашение. Господи, ведь я бы смог отбиться - все-таки мне было девять, я был на пять лет старше Катала и к тому же хорошо плавал, - и, возможно, отец следом за мной поплыл бы к берегу, увидев, как я молочу руками по воде. В чем еще я винил это место? Во всем. В незаживающей душевной ране, нанесенной моей сестре. В том, что из безобидной домохозяйки мать превратилась в религиозную фанатичку, вознамерившуюся единственного оставшегося сына сделать священником. Уэксфорд. Проклятый Уэксфорд. По злой иронии судьбы отсюда родом мой лучший друг. Да, все эти годы я избегал Уэксфорда, но теперь вновь здесь очутился; я располагал временем, и мне казалось важным пройти по старым местам, распечатав саркофаг с воспоминаниями.
То лето засело во мне навеки: я не мог ни забыть его, ни думать о нем. Но каждая секунда той поры врезалась в память, тогда как многие последующие годы стерлись начисто. И сейчас помню нашу с Ханной радость, когда по утрам мы с ведерками и лопатками пробирались через дюны, а маленький Катал ковылял следом и кричал, чтоб его подождали, но станем ли мы валандаться со всякой мелюзгой, когда перед нами весь пляж и минуты вдали от него казались потерянными. Мы так мчались, что выиграли бы олимпийскую медаль. Я помню мамино лицо, когда к дому подъехал полицейский. И помню, боже мой, возвращение в Дублин вдовы с двумя осиротевшими детьми, вопреки всему взбудораженными путешествием в поезде, на котором ехали второй раз в жизни.
Что еще? Что еще… что еще… что еще?..
В нескольких милях от нашего домика был железнодорожный переезд, и, бывало, по утрам я туда ходил, очарованный стариком, обитавшим в будке на обочине дороги и время от времени нажимавшим кнопку хитроумной системы, которая с приближением поезда опускала шлагбаум, а затем его поднимала. Деду, старому пню, мой интерес, похоже, нравился.
Но когда я попросил разрешения нажать волшебную кнопку, он ответил, что дорожит своей работой, а его погонят взашей, если кто-нибудь увидит, как малец управляет шлагбаумом.
- Да ничего не будет, - упрашивал я. - Я видел, как вы это делаете. Я справлюсь.
- На моей работе нужно думать обо всех, кто тебе доверился и вручил свою жизнь, - сказал дед. - А вдруг кто-нибудь пострадает из-за твоего недосмотра? Или моего. Хочешь, чтоб тебя мучила совесть, что ты в ответе за большое горе?
Я не понял, признался я, и тогда старик пообещал доверить мне шлагбаум, когда закончится война в Европе. Дескать, шестьдесят лет назад он, мальчишка, получил такой же ответ от старика, работавшего на этом переезде. Я передал наш разговор отцу, и тот, засмеявшись, покачал головой:
- Война в Европе, сынок, закончилась в 1945-м. Но ты будь начеку, поскольку новая война не заставит себя ждать.
Интересно, сохранилась ли та будка? Наверное, что ей сделается. Старик-то, конечно, давно умер. Бойни, сравнимой со Второй мировой войной, не случилось, но были венгерская и румынская революции, гражданская война в Греции, в Прагу входили советские танки, а на родине моей бедствиям не видно конца-краю.
Что еще? Что еще… что еще… что еще?..
Я ступил на чистый песок у самой водной кромки, и волны, точно юнцы, отплясывающие хоп-джигу, окатывали мои босые ноги. Неподалеку компания подростков в плавках и купальниках бросала фрисби; я отвернулся, боясь, что диск полетит ко мне и я себя выставлю дураком, пытаясь его поймать. Здоровенный пес-красавец, золотистый ретривер, радостно носился кругами, дожидаясь своего момента; если кто-то из ребят был недостаточно ловок или, сжалившись над собакой, нарочно упускал диск в Атлантический океан, пес бросался в воду и всякий раз, независимо от того, кто бросил или промазал, приносил добычу одному и тому же мальчику, который его хвалил и трепал по загривку. Наверное, симпатичный паренек, чья улыбка говорила о том, что он не изведал никаких горестей в жизни, был хозяином собаки.
Он, что ли, с другой планеты, что так беззаботен?
Поодаль на песке растянулись несколько пар, пытаясь урвать толику загара от редкого ирландского явления под названием "солнечный летний день". Женщина в темных очках а-ля Джеки Онассис и широкополой шляпе а-ля принцесса Маргарет, за которую бульварная пресса обвиняла ту в дурновкусии, натиралась лосьоном.
Мужчина, явно желавший привлечь внимание, занимался чем-то вроде йоги.
Отдыхающие, молодые и старые, бросали на меня любопытные взгляды.
- Да снимите вы свой воротничок, отче, и маленько расслабьтесь! - беззлобно, скорее, шутливо крикнула какая-то женщина, и я помахал ей рукой.