В дорогу дядя Олаф взял две бутылки водки "Викингфьорд", которые мы опустошили и в Лиллехаммер прибыли маленько расхлябанные. Ханна уже неделю жила в доме жениха и, увидев, как мы, глупо хихикая, вываливаемся из машины, принялась нас шпынять: как так можно, а если б авария? Но вот же мы, целые и невредимые.
Сейчас я ехал один и, откинувшись на удобном вагонном сиденье, смотрел на пейзаж, проплывавший за окном. Мне было хорошо и спокойно, хотя я знал, что по мере приближения к цели моего путешествия покой начнет пропадать.
Ни на миг не исчезавшее море и безмятежные лесистые холмы, на которых кое-где угнездились деревеньки, меня завораживали. Продолговатые скирды сена, укрытые белой пленкой, напоминали мороженое выставленное подтаять на полуденном солнце. Ничего удивительного, что Кристиан всю жизнь мечтал сюда вернуться.
На полпути поезд сделал остановку в Тангене, где вышли несколько человек из моего вагона. Новыми пассажирами стали женщина лет тридцати и ее сын, белоголовый малыш лет семи, не больше, словно сошедший с рекламы норвежского туристического агентства. Они сели рядов через шесть от меня; сперва мальчик устроился рядом с матерью, потом перебрался на сиденье напротив нее, а затем, послонявшись по вагону, подсел ко мне. Не обращая на него внимания (здесь вам не Ирландия, народ не осатанел от страха), женщина через наушники слушала музыку и листала газету.
- Хей! - широко улыбнулся малыш.
- Привет, - ответил я, тотчас встал и через вагоны прошел в хвост поезда, где сел на свободное место у окна.
Вот как теперь я поступаю. Не рискую.
В половине пятого я уже был в Лиллехаммере. Оставив чемодан в камере хранения, я развернул карту и освежил в памяти заранее выписанный маршрут.
Разумна ли моя затея? - думал я. Или это очередная ошибка?
Путь был неблизкий, более получаса ходу, но я хотел собраться с мыслями и зашагал к домам на вершине холма, у подножия которого раскинулся музей под открытым небом Майхауген. В тот приезд Эйнар и Свейн водили меня знакомиться с норвежским историко-культурным наследием: гумна, деревянные церкви, юноши и девушки в нарядах девятнадцатого века. Петлистая дорога бежала вдоль ухоженных садов и посадок деревьев, служивших границей меж соседями, а потом за очередным поворотом я увидел коричневого кинг-чарльз-спаниеля, что-то вынюхивавшего на лужайке перед воротами; пес взглянул на меня, и я вдруг понял, что добрался до места.
В компании спаниеля, радостно трусившего следом, я прошел по подъездной дорожке мимо машины, припаркованной перед домом. Меня будто кольнуло, когда я заметил в ней детское сиденье.
В ответ на мой звонок в доме залаяла еще одна собака, и женский голос на нее прикрикнул на неведомом мне норвежском. Потом женщина открыла дверь и, увидев незнакомца, чуть нахмурилась - вероятно, приняла меня за торговца, или свидетеля Иеговы, или предвыборного агитатора.
- Хей, - сказала она. Мой провожатый шмыгнул в прихожую, но почти сразу вернулся с пластмассовым кроликом в зубах, которого гордо мне продемонстрировал. Второй пес, тоже кинг-чарльз, притопал к порогу и зевнул.
- Здравствуйте, - ответил я.
Женщина тотчас перешла на английский:
- Что вам угодно?
- Здесь живет Эйдан Рамсфйелд?
- Да.
- Если можно, я бы хотел с ним поговорить.
- Он еще не вернулся. Вот-вот будет. А вы…
- Одран Йейтс, - сказал я. - Его дядя.
Женщина удивленно приоткрыла рот.
- Ах так. Ну ладно. Эйдан знает о вашем приезде? Он ничего не говорил.
- Нет, не знает. Для меня самого это как-то неожиданно решилось. Дай, думаю, съезжу, вдруг застану если он не укатил в отпуск.
- В отпуск? - рассмеялась женщина. - Это была бы неслыханная удача. - Она отступила, пропуская меня в дом, и на столике в прихожей я заметил докторский саквояж, явно принадлежавший хозяйке.
Мы помолчали, разглядывая друг друга.
- Извините, я не представилась, Женщина протянула руку: - Марта. Жена Эйдана.
- Одран.
- Да, вы сказали. Пожалуйте в дом.
Следом за ней я прошел в большую гостиную, где на стене висел недурной пейзаж. А ведь я уже видел эту реку, вот только где? Может, нынче проезжал в поезде?
- Вам нравится? - спросила Марта, заметив мой взгляд. - Мост Систо в Риме. Там мы провели медовый месяц. Я купила на память.
- Да, нравится, - сказал я, охваченный воспоминаниями. Я отвернулся от картины и увидел двух ребятишек, рассматривавших меня, - мальчика лет четырех и девочку примерно двух лет.
- Дети, это Одран, - сказала Марта. - Он папин… - Она замялась и повторила: - Одран. А это Мортен и Астрид.
- Здравствуйте, - сказал я.
- Хей! - хором крикнули брат с сестрой. Я улыбнулся. Прелестные малыши.
- Что вам показывают по телику? - спросил я.
Мортен выдал длинную цепь норвежских слов, подкрепленных жестами; закончив, он глубокомысленно кивнул и вновь уставился в телевизор.
- Круто. - Я покачал головой и обратился к Марте: - Извините, что явился без уведомления.
- Ничего, - сказала она. - Хотите чаю?
Кухня блистала чистотой, хоть готовка ужина была в самом разгаре.
- Ничего не случилось? - спросила Марта. - Ханне не хуже?
- Нет-нет, все в порядке.
- Как Джонас?
- Насколько я знаю, прекрасно. Он, кажется, в Гонконге.
- Везет ему. Садитесь, пожалуйста.
Я сел, через минуту-другую Марта поставила передо мной чашку с чаем. Я прихлебывал чай, не зная, о чем говорить.
- Ну вот. - Марта села напротив.
Зачем я здесь? - подумал я. У нее хороший дом, семья, двое чудесных обласканных детей, пара дружелюбных собак. На кой черт я притащил всю эту боль к ее порогу?
- Наверное, я пойду, - сказал я. - Не хочу вам мешать.
- Вы не мешаете. Ничуть.
- Понимаете, я должен был приехать. - Груз прошлых лет давил все сильнее. - Мне надо с ним увидеться. Объяснить.
- Что - объяснить?
Я посмотрел ей в глаза и покачал головой. Если у меня нет слов для нее, как же я собираюсь говорить с ним?
На лицо ее набежала тень, стерев улыбку. Марта хотела что-то сказать, но в двери скрежетнул ключ, и я вскочил, объятый страхом, что наступает момент, который я, возможно, не переживу. Марта негромко окликнула мужа. Эйдан шел в кухню.
- Что за день! - говорил он. - Эйнар затянул с накладными, а когда все же закончил, взял и…
На пороге он смолк, а на меня обрушилось многолетнее нагромождение лжи и обмана, страданий и жестокости, к которым и я приложил руку, ибо кто, как не я, оставил племянника на растерзанье упырю?
Меня скрутило болью, я рухнул на стул и зашелся в рыданиях.
- Прости… - давясь словами, выговорил я вместо приветствия. - Я не знал… клянусь… пожалуйста, прости… я не знал… - Голос мой осекся, я стал бесформенной кучей из слез, слюней и соплей, Марта, пораженная разыгравшейся сценой, зажала рукой рот, а Эйдан, добрый человек, стократ лучше, чем все они вместе взятые, поставил сумку на пол, подошел ко мне и, обняв за плечи, притянул к себе.
- Перестань, дядя Оди, - сказал он. - Не плачь. А то я сам заплачу, и меня уже не остановишь.
Через два дня мы встретились в Осло, в тот вечер вскоре я покинул дом племянника. Когда эмоции немного улеглись, возникла напряженность: Эйдан, уставясь в пол, молчал, Марта поддерживала светскую беседу, и я стал прощаться.
- Я свалился как снег на голову, - сказал я. - Надо было, конечно, уведомить о моем приезде. Может, как-нибудь на днях свидимся, если надумаешь?
От работы на воздухе лицо Эйдана загорело и обветрилось, трехдневная щетина как будто замерла в своем росте. У него глаза Кристиана, думал я, а взгляд точно как у Ханны, когда она посматривает украдкой. Малыш-весельчак бесследно сгинул, превратившись в стопроцентного мужика.
- Ты надолго приехал? - наконец спросил Эйдан.
- Пробуду, сколько надо, - сказал я. - Номер в отеле забронирован на несколько дней, но если ты скажешь: "Вали в свой Дублин", я так и сделаю.
Эйдан только невозмутимо кивнул. Я глянул на Марту, но она явно не собиралась вмешиваться.
- Я оставлю свои координаты. - На листке я записал адрес отеля. - Позвони, если захочешь поговорить.
На том мы и распрощались.
На другой день я гулял по городу, рассеянно осматривая достопримечательности и разглядывая молодых путешественников, обладателей европейского железнодорожного билета. Интересно, думал я, каково было бы вновь стать двадцатилетним сейчас, в 2012-м, когда все вокруг иное? Но потом отогнал эту мысль, сулящую одно расстройство. К вечеру я зашел в собор и поставил свечку перед деревянным изваянием Мадонны с Младенцем, а вернувшись в гостиницу, получил сообщение от Эйдана: завтра по делам он будет в Осло и, если мне удобно, в семь вечера мы могли бы встретиться в баре в районе Акер-Брюгге.
Когда на следующий вечер я разыскал этот бар, Эйдан уже был там - за пивом просматривал спортивный раздел газеты. Заметив меня, он чуть улыбнулся:
- Непривычно видеть тебя в обычной одежде. Я помню тебя только в униформе.
- Распахнутый воротничок мне не идет, - отшутился я.
- Пиво будешь?
- Буду.
Эйдан помахал официанту, и я обрадовался прибытию высоких стаканов. Во рту у меня пересохло, а пиво давало отсрочку, чтобы немного прийти в себя.
- Твоя Марта, похоже, классная, - сказал я.
- Да.
- Она врач?
- Педиатр, - кивнул Эйдан. - У нее своя практика в Лиллехаммере.
- Но это не с ней ты когда-то давно жил в Лондоне?
- Нет, там все закончилось. С Мартой я уже здесь познакомился.
- А сам чем занимаешься?
- Владелец строительной компании. Вернее, совладелец. На паях с кузеном Эйнаром.
- Я его помню, - сказал я. - По свадьбе твоих родителей.
- Нет, на свадьбе был его отец. Эйнару всего двадцать. Он Эйнар-младший.
- Понятно. По дороге из аэропорта мы с твоим отцом, Эйнаром и Свейном напились водки. Приехали тепленькие. Как поживают Эйнар и Свейн?
- У Эйнара все хорошо, он живет неподалеку от нас. А вот Свейн недавно умер. Рак.
Меня накрыло невыразимой печалью по человеку, с которым я был едва знаком тридцать лет назад.
- Ужасно. Ведь он совсем не старый.
- Нет. Сорок с небольшим.
- Он был женат?
- Дважды. Оба раза неудачно.
Я вздохнул.
- А у тебя дети. Мортен и Астрид.
- Да, и что?
- Нет, ничего. Просто было приятно их увидеть.
Эйдан кивнул, хорошо глотнул из стакана и посмотрел в телевизор в углу бара, передававший футбол. Потом нахмурился и уткнул взгляд в столешницу, корябая ногтем желобок на ее краю.
- Наверное, стоило сначала написать тебе, - проговорил я. - Может, так было бы лучше.
- Я уже давно тебя жду, - вдруг сказал Эйдан.
- Правда?
- Джонас говорил, что ты спрашивал мой адрес. Я думал, ты сразу приедешь.
- Я не знал, захочешь ли ты меня видеть. Столько лет минуло с нашей последней встречи. Так много всего произошло.
- У меня - да. А вот в твоей жизни, наверное, никаких перемен?
Я отвернулся. Что это, умышленная бессердечность? Или просто констатация без всякого подтекста? В общем-то, он прав. За исключением того, что теперь я служил не в школе, а в приходе, в моей жизни мало что изменилось.
- Я закажу еще пива. - Я поймал взгляд официантки, и та мигом принесла две пинты.
- Не гони, - сказал Эйдан. - Мы только начали.
- Ничего, я поел, а выпить мне очень и очень нужно.
Мы чокнулись.
- Sláinte, - сказал я.
- Skål, - ответил Эйдан.
Повисло молчание, казавшееся бесконечным.
- Ты видел Гранд-отель? - наконец спросил Эйдан.
- На площади? Да, видел.
- Каждый декабрь в нем останавливаются лауреаты Нобелевской премии мира. Мы с Мартой всегда приезжаем на церемонию и берем номер в том же отеле. Вот так, кстати, мы с ней и познакомились. В гостиничном баре. В тот год премию получил Мохаммед Эль-Барадеи, генеральный директор Международного агентства по атомной энергии. На другой день после церемонии он, видимо, решил расслабиться в баре, а тут Марта подходит ко мне, протягивает камеру и просит их вдвоем щелкнуть. Ну, я щелкнул и говорю, мол, а теперь меня с ним. Эль-Барадеи был в таком хорошем настроении, что угостил нас выпивкой. Потом он ушел, а мы с Мартой все говорили и говорили. С тех пор и не расстаемся.
- Неужели каждый год приезжаете?
Выкидывая пальцы, Эйдан стал перечислять лауреатов, и я понял, что у них с Мартой это игра, сложность которой возрастает с каждым новым именем в списке.
- На следующий год премию получил Мухаммад Юнус, бангладешский банкир, следом Эл Гор, потом финн, чье имя я никогда не запомню, за ним Барак Обама, но тогда нас в отель не пустили - режим безопасности и все такое, потом…
- Эйдан, - тихо перебил я и, положив руку на стол, прикрыл глаза.
Он смолк и покачал головой:
- Не надо это ворошить.
- Нет, надо. Поэтому я здесь.
Эйдан посмотрел мне в глаза:
- Ты знал?
- Ты же не поверишь. Подумаешь, я вру.
- Скажи - и я поверю.
Я покачал головой:
- Я не знал. Бог свидетель, мне и в голову не приходило. Лишь пару месяцев назад я понял, что тогда произошло. Я смотрел "Программу для полуночников", и там была женщина с сыном, она адвокат, работает с жертвами насилия. Ну вот, она говорила о сыне, о его детстве, потом рассказала о том, кто над ним надругался. Слушать было ужасно, Эйдан, просто ужасно. И тут ведущий спрашивает, неужто она не подметила перемены в сыне, не поняла, что с ним что-то не так. Подметила, отвечает, только списала на переходный возраст. Он, говорит, всегда был такой весельчак, такой, говорит, живчик, всех заряжал энергией, таким уж, говорит, уродился. А потом, говорит, вдруг изменился. В один миг. Был полон радости, стал полон злости. Я как это услышал, Эйдан, то вскочил и опрокинул на себя полную кружку горячего чая, внутри у меня что-то лопнуло, комната поплыла перед глазами, и я подумал, что умираю. Честное слово, я думал, у меня инфаркт или инсульт. Воротничок душит, я его дергаю и не могу расстегнуть. Просто впился в шею. Я уже хриплю, задыхаюсь и тут рухнул на пол и, видимо, обеспамятел. Сосед-священник проходил через холл, увидел, что со мной творится, сорвал с меня воротничок, дал воды. Хотел послать за врачом, но я сказал - не надо, сам оклемаюсь, и ушел к себе. Сидел я на кровати и думал о тебе, Эйдан. Вспоминал тебя маленького, твои песни, твой степ, твои прибаутки и как ты вдруг резко изменился, и тогда вспомнился тот вечер после похорон моей мамы…
- Хватит. Пожалуйста. Не надо. - Эйдан сидел бледный, зажмурившись.
По лицу моему катились слезы, я достал платок.
- Это тогда случилось?
- Да.
- И было один раз?
- Да.
- Ты мне расскажешь?
Эйдан помотал головой:
- Нет.
- Я не знал, Эйдан. - Я подался вперед: - Клянусь всем святым, что у меня есть, я не знал. Знай я, что Том такой, я бы никогда…
- Не произноси это имя. Он для меня не существует.
Меня замутило от гадливости ко всему, во что всю жизнь я верил. И ненависти, искренней ненависти к своему лучшему другу.
- Я очень виноват, - выговорил я. - И мне ужасно стыдно.
- Не казнись. - Сказано это было мягко, словно Эйдан готов простить. - Ты ни при чем.
- Я оставил тебя с ним.
- Ты не мог знать, что случится.
- Я твой дядя. - Казалось, меня раздавит невообразимый гнет того, через что прошел бедный малыш. - Я должен был за тобой приглядеть. Уберечь тебя.
Эйдан внимательно посмотрел мне в глаза:
- Ты не догадывался?
- Нет.
Он покачал головой и повторил:
- Не догадывался?
- Нет.
- Трудно поверить. Я не собираюсь тебя уличать, но и лукавить не буду. Верится с трудом.
- Неужели ты думаешь, я бы оставил тебя с ним?
- Возможно, ты боялся ему перечить.
- И поэтому ты меня возненавидел? Поэтому отдалился? Ты винишь меня в том, что случилось.
- Нет, виновен он. Но в наш дом его привел ты. И оставил меня с ним. Я понимаю, ты чувствуешь свою вину и ты не в ответе за поступки другого человека. Но я жил с этим двадцать лет. Рана той ночи не затянется до самой могилы. И забыть о твоем участии нелегко.
Я кивнул. Отер ладонями мокрые щеки.
- Мне нечем тебе возразить, - сказал я. - Ты прав. Я привел его в твой дом. Я оставил тебя с ним. Ты мой племянник, и я должен был оградить тебя от беды. Скажу одно: это самый большой грех в моей жизни. Каюсь.
- Я это знаю.
Взгляд его чуть потеплел, и я понял, что он больше не гневается, но не может напрочь забыть о пережитом и полностью меня простить. Но появилась какая-то надежда. Для нас.
- Можно вопрос? - помолчав, спросил я.
- Давай.
- Почему ты не приехал? Почему не выступил на суде?
Эйдан пожал плечами:
- Меня никто не звал.
- Но ты же читал газеты. Наверняка ты знал о процессе. Знал? Тогда почему не заявил о своем случае?
Эйдан задумался.
- Да, я знал о суде, - сказал он. - Возможно, надо было заявить. Это трудно объяснить. Я научился по-своему с этим справляться. Ходил по психологам. Правда, толку от них было чуть. А вот Марта помогла. Я нашел свой способ от этого избавиться. Думаешь, мне хотелось ехать в Ирландию и на суде заново все пережить? Нет. Наверное, это неправильно, но я не хотел. Я знал, что и без меня свидетелей хватит, чтобы отправить его за решетку, а дышать с ним одним воздухом было бы невыносимо. Окажись мы в одном зале, кто-нибудь из нас стал бы покойником. А у меня сын. И дочь. Я сделал выбор. Когда начался суд, я с детьми поехал в Лиллехаммер. Устроил себе маленький отпуск. Целые дни мы проводили втроем. Я катал их на лодке. Водил по Майхаугену, пока не взмолились - хватит, устали. Потом к нам приехала Марта и поездом мы укатили в Стокгольм, где провели четыре самых прекрасных дня. Что лучше: ехать в Дублин и погрузиться в зловонное варево или быть с теми, кого ты любишь и кто любит тебя? Ответ очевиден.
Да, тут не поспоришь.
- Теперь все закончилось, но ты не вернешься?
- В смысле, насовсем?
- Да.
Эйдан покачал головой:
- Я не буду жить в Ирландии. Эта страна прогнила. Насквозь. Извини, но это вы, церковники, ее уничтожили.
Я промолчал. Сказать, что он ошибается? А я в этом уверен?
- Джонас все знает? - спросил я.
- Да. Я давно ему рассказал.
- Той ночью с ним ничего не случилось?
- Нет.
- А матери ты говорил?
Эйдан помотал головой:
- Никогда. Но, думаю, она знала.
Я вспомнил слова Ханны по дороге в лечебницу.
- Наверное, знала. Ты пустишь меня в свою жизнь? - спросил я, страшась ответа.
Но тут в матче, который шел по телевизору, кто-то, видимо, забил гол, ибо все вокруг заорали. Эйдан глянул на экран и тоже завопил. Я переждал крики и повторил вопрос:
- Ты пустишь меня обратно?