Женщина широко улыбнулась, открыв ослепительно-белые зубы, - такая улыбка превратила бы свирепого пса в ласкового кутенка.
- В Иерусалим, куда же еще?
- Обычно я соображаю лучше. - Я смутился из-за собственной тупости.
Я побарабанил пальцами по столу, женщина смотрела на пейзаж, проплывавший за окном. Я стушевался и подумал, что лучше, наверное, продолжить чтение.
Кто-то похлопал меня по плечу. Старик с банановой кожурой и газетой.
- Я иду в вагон-ресторан, отче, - сказал он. - Принести вам сэндвич?
- Нет, благодарю. Я не голоден.
- Сэндвич вам не помешает, - не унимался старик. - С чем вы любите, с ветчиной или индейкой? Или, может, хотите тост с капелькой малинового джема?
- Перед дорогой я пообедал, правда. Вы очень любезны.
Старик кивнул и, подмигнув мне, ушел. Дама с пучком слышала этот обмен репликами; казалось, она слегка расстроена тем, что я общаюсь не с ней, а с матерью близнецов.
- У Энтони в сумке есть чипсы "Тейто", - сказала дама. - Дайте знать, если проголодаетесь.
- Нет! - в ужасе взвыл мальчик, и дама наградила его чувствительным шлепком.
- Замолчи! - приказала она.
- Что вы, не надо, - сказал я, расстроенный этой сценой. - Я не люблю чипсы, - успокоил я Энтони, который, испепеляя меня взглядом, прикидывал, стоит заплакать или нет.
- Если передумаете, отче, только скажите, - не отставала дама.
- Не передумаю. Но все равно спасибо. Вы очень добры. И ты, Энтони.
- Такое часто бывает? - немного погодя прошептала моя визави. - Вас все время пытаются накормить?
- К несчастью, да, - ответил я. - При желании я мог бы вообще не ходить за продуктами.
Позже я всякий раз вспоминал этот эпизод, слыша байку о Джеке Чарлтоне, который за все покупки расплачивался чеком. Кто же предъявит к оплате автограф знаменитого футболиста? Нет, его обрамят и повесят на стену. Джек вообще обходился без денег. Но вот соседка моя покачала головой, словно хотела сказать: с какой стати людям так себя вести? Этакая незаинтересованность была мне внове, она меня даже заинтриговала. Что-то не видно почтения, о котором писал Том Кардл, тут скорее недоверие.
А в 1980-м кто имел хоть малейший повод не доверять священнику?
- Вы считаете его родиной? - спросил я, вдруг охваченный желанием одолеть разделявшую нас преграду.
- Простите?
- Я об Израиле, - пояснил я. - Это ваша родина?
На секунду женщина задумалась.
- Мать считает его родиной, - сказала она. - И отчим. А я, пожалуй, нет. Я была там всего два раза. Нелепо называть его родиной.
- Не любите туда ездить?
- Авиабилеты очень дорогие. Мне не по карману.
- Понятно.
- На эту поездку я долго копила. Чтобы Эзра и Бина повидались с бабушкой.
- Бина. - Я улыбнулся, глядя на девочку, которая, по примеру брата, уснула. Вообще-то мальчик привалился к моему плечу, и я поерзал, отстраняясь. - Красивое имя.
- Оно означает "разум", - сказала женщина. - И еще "мудрость".
- А вас как зовут? - спросил я.
- Лия. Что, похоже, означает "усталость".
- Одран. - Я ткнул себя пальцем в грудь. - Честно скажу, я понятия не имею, что это означает. Мне всегда хотелось побывать в Израиле. - Я слегка лукавил, поскольку об этом особо не думал. - И в Сиднее. Мечтаю увидеть Австралию. Ну, может, когда-нибудь удастся.
Лия рассмеялась, и дама с пучком ожгла ее взглядом: надо же, флиртует со священником.
- Это очень разные страны, - сказала Лия.
- Согласен, - кивнул я. - Но образ Австралии чем-то меня привлекает.
- Иногда образ лучше реальности. - Лия помахала рукой, словно разгоняя мираж. - Вот об этом мы спорили с мамой. Мечта выше реальности.
- Маму не переспоришь, - сказал я. - Уж я-то знаю, поверьте.
- Не переспоришь.
- Значит, образ еврейской родины вас не прельщает? - заинтересованный, я подался вперед.
- Моя родина здесь. Ирландия. Да, родилась я в другом месте, но после войны мы с мамой приехали сюда.
- А отец? - Я сам не понимал, почему спрашиваю о том, что меня не касалось. - Ваши родители познакомились здесь? Да нет, что я, ведь вы уже родились.
- Мама выжила, - просто сказала Лия, глядя мне в глаза. - Отец - нет.
- Я таки взял вам, отче, булочку с ветчиной и сыром. - Старик, вернувшийся из вагона-ресторана, положил прозрачный сверток на столик. Я недоуменно вытаращился, все еще переваривая слова Лии. - И бутылочку "Севен-ап". Вы любите "Севен-ап"? Меня от него пучит, но я пью, не могу удержаться. И вот еще чипсы "Кинг". "Тейто" не было. "Тейто", конечно, лучше, но у них только "Кинг".
- Я же сказала, у нас есть "Тейто", - влезла дама с пучком.
- Ну пусть съест и то и другое.
- Энтони, угости отче чипсами.
- Нет! - заорал мальчик.
- Сейчас я с тобой поговорю.
- Моё! - не сдавался Энтони.
- Кушайте, отче, - сказал старик. - Может, еще принести шоколадку?
Сам того не ожидая, я грохнул кулаком по пластиковому столику. Вышло не хуже, чем у мамы, шестнадцать лет назад злобно колотившей кастрюлей о стол.
- Я же сказал, не надо еды! - рявкнул я. - Я поел перед дорогой. Вы меня не слышите, что ли?
Опешивший старик попятился; он так растерялся, словно я дал ему тумака. Дама с пучком буравила его взглядом, как будто во всем виноват он один. Лия молча наблюдала за сценой. Испуганные дети ее проснулись. Я закрыл глаза и выдохнул.
- Извините, - сказал я, глянув на старика. - Прошу прощения. Мне очень жаль, правда.
- Все в порядке, отче. - Старик смотрел в пол, избегая взглядов других пассажиров. - Не переживайте.
- Сколько я вам должен?
- Что вы, ничего.
Я не настаивал.
- Простите, - повторил я.
Старик улыбнулся и, тряхнув головой, сел на свое место.
- Бедняга просто хотел оказать вам услугу, - сказала дама с пучком, явно решив поквитаться со мной за отказ от ее чипсов.
Хоть бы они не трогали меня, подумал я. Все эти люди. Хоть бы дали мне кроху покоя.
- Вы не любите привлекать внимание, - сказала Лия.
Я помотал головой:
- Не люблю. Вот в Риме легко оставаться неприметным. Там каждый второй встречный - священник. А здесь… бывает чересчур…
- Вас уважают, только и всего.
- Но за что? Они меня не знают.
Лия провела пальцем по горлу, и я кивнул, удивляясь, что белый пластиковый ошейник может вызывать такое почтение. Близнецы вновь уснули - Эзра привалился к окну, Бина прижалась щекой к материнскому плечу.
- Я хотел спросить… - начал я, но Лия покачала головой:
- Лучше не надо.
- Хорошо.
- Прошло тридцать пять лет. - Лия пожала плечами. - Я стараюсь об этом не думать.
- Получается?
- Нет, конечно.
- А у матери с отчимом?
- Что вы лезете с такими вопросами? - Лия подалась вперед, ошарашив меня резкой переменой тона. - Кто дал вам право?
- Простите. - От стыда свело живот. - Я не хотел…
- Я знаю, чего вы хотели сказать, что во всем есть смысл. Дескать, все это входит в Божий замысел.
Я покачал головой:
- Никто не ведает Божьего замысла.
- Вы же знаете, что его нет.
- Кого? - не понял я.
- Бога.
- Ах, так.
- Поймите правильно. - Лия усмехнулась, заметив, что слова ее меня покоробили. - Все эти законы, которые вы сочинили, эта ваша идея добра, великодушия и милосердия, все это хорошо. Если вам нравится ходить в черном, носить воротничок и наряжаться по воскресеньям, кому это мешает? Но Бога нет. Откуда ему взяться? Вы сами себя дурачите.
Она говорила абсолютно спокойно, словно учила ребенка простейшим арифметическим действиям или азбуке. И я не нашелся с ответом. Она изведала жизнь, какой я никогда не узнаю. Поезд замедлял ход, Лия разбудила детей и принялась собирать вещи.
- Извините, если я вас огорчил.
- Ничуть. Вы не можете меня огорчить, - ответила она и, двинувшись к выходу, добавила: - Ешьте свой сэндвич. Старик выказал вам уважение. Но все может измениться. И тогда уже не будет еды для вашей братии. Оголодаете.
В Голуэй я приехал к вечеру. Том сказал, что пасторский дом отыскать непросто, поэтому мы условились встретиться в пабе О’Коннела на Эйр-сквер. Когда я вошел в бар, все головы повернулись ко мне; оглядывая насмешливые лица, я искал и не находил своего двойника - человека под тридцать в черном одеянии.
- Одран! - услышал я и в дальнем конце бара разглядел Тома, сидевшего за пинтой пива и номером сегодняшней газеты. Я обрадовался, стараясь не выказать удивления, что друг мой, как и все вокруг, в джинсах и ковбойке. - Ты чего так вырядился? - ухмыльнулся он. Ну хоть сними воротничок.
- Не стоит. - Я пожал ему руку. - Как поживаешь?
- Потихоньку. Что выпьешь?
- Фанту.
- Да ладно тебе.
- Пить хочется.
- Я знаю, чем утолить твою жажду. Садись.
Том отошел к стойке, заученным жестом вскинул два пальца и тотчас получил "пиво с прицепом" - две пинты "Гиннесса" и пару стаканчиков виски. Я раздраженно выдохнул. Почему все за меня решают, что мне есть и что пить?
- Ну и как это было? - усаживаясь, спросил Том, а я подумал, что со стороны мы, вероятно, производим странное впечатление; я-то полагал, здесь мы лишь встретимся и тотчас уйдем.
- Ты считаешь, все нормально? - обеспокоенно спросил я. - У нас не будет неприятностей?
- С кем?
- С епископом.
Том рассмеялся, отхлебнул пиво и рукой отер густые пенные усы.
- Окажись он здесь, предложил бы повторить за его счет.
- Никаких повторов, Том. Мне и этого вполне хватит.
- Ночь еще молода. Мы тоже.
- У меня была трудная неделя. Я притомился.
- Ну да, сестрина свадьба. Как все прошло?
- Очень весело.
- Каков новобрачный?
- Молодец. Вправду приятный парень.
- Поди, хорошо обрести нового братца.
Я замер, не донеся кружку до рта. Неумышленная грубость реплики меня резанула.
- Извини, - сказал Том. - Я неудачно выразился?
- Нет-нет, ничего.
Том усмехнулся и, пожав плечами, посмотрел на двух парней, в углу состязавшихся в дартс. Видимо, один угодил в яблочко, потому что подпрыгнул, сграбастал напарника и закружил его в радостном танце. Я заметил, что Том слегка помрачнел.
- Ну и как это было? - повторил он, отвернувшись от игроков.
- Поездка?
- Ватикан.
- Сплошь политика.
- Не удивляюсь. И здесь-то епархии - точно осиные гнезда. Воображаю, что творится в Риме. А каков новый парень?
- Кто?
- Сам. Начальник.
- Решителен, - сказал я. - Честолюбив. Хочет все изменить, ничего не меняя.
- Это был бы фокус. С ним можно похохмить?
- Нет.
- Почему?
- Он ни с кем не сближается. Ужасно умный. И грозный. А временами робкий. Одно лицо для мирян, другое для курии. Но иначе, наверное, нельзя. На дворе 1980-й. Другая жизнь.
- Ты бы не хотел остаться при нем?
- Я же говорил, нас берут только на год.
- Зато какой год, Одран! Лучшего нельзя и желать.
- Это как посмотреть, - сказал я. Видимо, в глубине души мне было приятно, что меня считают участником драмы. И даже отчасти ее причиной. Я будто намекнул, что есть моменты, которыми нельзя поделиться.
- Знаешь, чем я занимался в тот вечер, когда умер Папа? - Том опустошил пинту залпом, словно заправский выпивоха.
- Чей папа? - переспросил я, как тогда на уроке.
- Наш общий.
- Ну и чем же ты занимался?
- В Литриме спорил с парочкой моих прихожан. Они пришли ко мне за наставлением в супружестве…
- Вот этого я боюсь как огня, - сказал я. - Что мы с тобой знаем о браке?
- Оба мои ровесники, - продолжил Том, игнорируя мой вопрос. - Он - крестьянский сын, возжелавший малевать…
- Стать маляром?
- Да нет, художником. Живописцем. Как Ван Гог или Пикассо.
- Понятно.
- Я спросил, видел ли кто его работы, и он сказал, что несколько лет назад выставлял свои картины в приходском зале, а потом возил их в Дублин показать одному галеристу, но получил от ворот поворот: дескать, он еще не готов, надо развивать свой стиль. Тут влезла девица: дублинцы только о себе и думают, на остальных им плевать. Видел бы ты ее, Одран. Накрасилась, словно шла не к викарию, а на дискотеку. Юбка коротенькая - одно название. - Том присвистнул и покачал головой. - А ноги прям из подмышек растут.
- Как это? - опешил я.
- Ну, такое выражение, - рассмеялся Том. - Не слыхал, что ли? В общем, о девице этой ходила молва, что слаба на передок, но, видно, жениху было пофиг. Ну вот, сидят они, ухмыляются, и я вижу, что все это им невмоготу, а потом заводят старую песню - почему нельзя просто жениться без всей этой муры, и я отвечаю, что многие пары находят очень полезным поговорить о разных аспектах супружеской жизни, прежде чем идти под венец. Траты на хозяйство, чистота в доме, отношения… ну, ты понимаешь…
- В постели, - договорил я. По-моему, надо называть вещи своими именами, ведь мы, в конце концов, не дети.
- Да, это самое. - Том вроде как смутился и поерзал на стуле.
- В подобных вопросах я совсем не разбираюсь, - сказал я. - Очень надеюсь, что мне не придется давать таких наставлений.
- Как это - не разбираешься? - удивился Том. - Или нас не натаскивали?
- Наши познания чисто теоретические. Мы не ведем свою бухгалтерию, за нас это делает Церковь. Не убираем свои жилища, для этого есть экономки. А что мы знаем о сексе?
- Не все такие невинные агнцы, как ты, - раздраженно бросил Том, и я удивленно нахмурился - с чего это он так заговорил? Мы знакомы с семнадцати лет, и он, помню, признался, что еще даже не целовался с девушкой. - Суть в том, что за наставлением парочка явилась, поскольку не было других вариантов. Отец Трелони, приходский пастор, ясно сказал, что в своей церкви их не обвенчает, покуда не прослушают курс о супружеской жизни, ну и куда им было деваться? В общем, я хотел как можно скорее покончить с этой бодягой. Желая разрядить обстановку, я сказал, что от одной обязанности невеста избавлена - после свадьбы не надо хлопотать о перемене фамилии.
- Почему это? - спросил я. На столе появились две новые пинты, а я даже не заметил, когда Том их заказал.
- В том-то и штука. - В два глотка Том опорожнил стаканчик виски и, буркнув "Твое здоровье", приложился к новой пинте. - Парня звали Филип О’Нил, ясно? А девицу, по чистому совпадению, Роза О’Нил. Однофамильцы, понимаешь? Слава богу, никакие не родственники, хотя в Литриме, если подопрет, женишься и на кобыле. Но тут О’Нил женился на О’Нил. Такое, значит, бывает. Фамилия-то распространенная.
- Понятно. - Я хохотнул, словно над смешным анекдотом. Видно, подействовало спиртное. На голодный-то желудок. В поезде я не мог даже смотреть на тот сэндвич с ветчиной и сыром.
- Ну вот, я, стало быть, пошутил, а девица, вся из себя такая, вдруг заявляет, что и не собиралась после замужества менять фамилию. Чего? - говорю. Вы обязаны взять имя мужа, это закон. А она ржет! Смеется мне в лицо, Одран. Нет такого закона, говорит, и если надо, она принесет Ирландскую конституцию, чтоб я показал статью, где это прописано.
- Она права, - сказал я. - Закона нет. Но так заведено.
- Так и я о том же! - вскипел Том. - Жена берет имя мужа. И не надо, говорю, кивать на Дублин, я знать не хочу о всякой ерунде. А она опять ржет - дескать, ей это без разницы, после свадьбы она оставит свою фамилию, и дело с концом. Но вы же О’Нил, говорю. Да, отвечает, и что из того? Да то, говорю, что у вас все равно будет фамилия мужа.
- Ну вот и прекрасно, - сказал я.
- Она аж взбеленилась, сука подзаборная.
Я изумленно вылупился. Мне не послышалось? Том как будто не заметил, что только что сказал, и продолжил:
- Тут вклинивается парень - мол, Роза абсолютно права, им недосуг соблюдать древние правила, они уже все обсудили и решили: после свадьбы он останется Филипом О’Нилом, а она - Розой О’Нил. Так и сказал: жена не будет менять фамилию. Ты понимаешь, Одран, в чем тут разница?
- Не в фамилиях, конечно. Он имел в виду…
- А то я не знаю, что он имел в виду! - рявкнул Том. - Я буду сам по себе О’Нил, а Роза сама по себе О’Нил, заявил он. И если у нас родятся дети, они получат обе фамилии.
- О’Нил-О’Нил, что ли? - спросил я.
- Так он сказал.
- А если они назовут сына Нилом?
- Что?
Меня это рассмешило до слез. Ничего нелепее я в жизни не слышал.
- Чего ты веселишься, Одран? - спросил Том, но от его серьезной физиономии меня еще больше разбирало. - По-твоему, это смешно? Когда девка издевается надо мной, священником?
- Они же молодые, Том. - Выпивка определенно подействовала, одарив меня чудесным настроением. - Из вредности перечат старшим. Юнцы к этому склонны.
- Я сам молодой, Одран.
- Да какой ты молодой!
- Мне двадцать пять!
- Мы - другое дело. У нас иная жизнь. Такие всегда будут моложе нас.
От ярости Том просто задыхался.
- Я не понимаю, зачем они вообще решили венчаться, если уж такие современные, - наконец проговорил он. - Таинство превращается в фарс.
- Ты им это сказал?
- Сказал, но им в одно ухо влетело, в другое вылетело. Теперь они женаты. И предохраняются резинками, я знаю точно, мне аптекарь сказал.
- Ты расспрашивал…
- Эту парочку надо упечь в тюрьму. - Том побагровел. - Я натравлю на них полицию. И аптекаря надо посадить. Всех в кутузку! - гаркнул он.
- Успокойся, пожалуйста. - Я похлопал по столу. - На нас смотрят.
- Да ну их! Том отвернулся, его буквально трясло от злости.
- Зачем ты мне это рассказал? - после долгого молчания спросил я.
- Чтоб ты знал, что, пока ты гулял по Риму и развлекался, я общался с таким вот народом, и это несправедливо, мне бы тоже хотелось очутиться в Риме. Я тебя не виню, Одран, но в одном эта сука Роза О’Нил права: дублинцы все себе захапали, ни крохи не оставив другим.
- По крайней мере, теперь ты получил большой приход. - Я надеялся этим угомонить Тома, ибо вовсе не хотел все выходные выслушивать его жалобы на жизнь. - Поди, рад, что распрощался с Литримом?
Том помрачнел.
- При мне не поминай Литрим. Сволочное место.
Так мы и сделали. Литрим не поминали. Вообще-то прошло больше двадцати пяти лет, прежде чем мы снова о нем заговорили, но к тому времени было уже слишком поздно.